Часть 1 (1/1)
Он дернулся, широко распахивая глаза и судорожно хватая воздух, рывками, словно утопающий, чьи легкие уже безнадежно полны соленой воды. Паника заполняет все его существо, бьется рехнувшимся пульсом в висках, как после кросса, но вот секунда, одна, вторая и она понемногу отступает, позволяя ему хоть немного успокоить дыхание и прийти в себя. Когда распахиваешь глаза, темнота словно хочет забраться в тебя, мерцает, перетекает, съеживается, играет с воображением в нечестную игру, рождая в себе то, чего нет. Но глаза закрыть нельзя, там крепко отпечатано лицо, как будто выжжено на сетчатке, и теперь никогда не пропадет. Потом зрение понемногу адаптируется к темноте, силуэты предметов проступают, как на негативе, и можно выдохнуть.Во сне не было ничего, что можно было бы назвать столь жутким: всего лишь небольшое зеркало на уровне лица, с довольно ухмыляющимся отражением, всего лишь Он, с темными, расширенными зрачками, всего лишь вкрадчивый шепот, заполняющий голову, всего лишь.
Идиотский, мутный страх, от которого нельзя спрятаться даже во сне, даже, наоборот, там становишься уязвимей всего, и, кажется, зеркало вот-вот треснет, как в старом фильме ужасов, разойдется по швам, как ветхая мешковина, а потом…Эндрю с усталым стоном переводит взгляд на светящийся циферблат часов: начало пятого, еще полтора часа можно, нет, не так, нужно спать, иначе снова придется раз за разом накладывать грим под уставшими от бессонницы глазами, слушая нелестные высказывания гримера.Но только мысль от возможности снова увидеть Его, вызывала болезненный липкий ужас. Он моргает и понимает, что изображение уже смазалось, осталась лишь кривая ухмылка, мазнувшая сознание. Эндрю откидывает одеяло, включает свет, отгоняя промозглую тьму поздней осени, которая всегда добивает по утрам, вживляя в душу стойкое отвращение ко всему, и подхватывает листы со сценарием к новой роли. За эти полтора часа можно многое отрепетировать, а работа всегда помогала отвлечься.***Это началось давно. Тогда прошло всего две недели после премьеры сериала, но волна интереса и восхищения всколыхнулась, накрыла актеров и сценаристов. Эндрю наблюдал за этим, как мальчишка, задрав голову и не открывая взгляда от надвигающегося язычка волны, который вот-вот обрушится на него совсем невероятными ощущениями и событиями. Наблюдать за тем, как интерес сериалу возрос до невиданных высот, с каким обожанием фанаты относятся к актерам и персонажам, было более чем странно, но значит, все было не зря. Что это ?все? не знает никто, кроме него.
Хотя постойте, это ?все? началось еще раньше. Можно сказать, в тот день, когда ему выдали сценарий и великодушно разрешили не сдерживаться и приносить в роль свое, расширять ее. Он был в восторге – что может быть лучше, чем получить возможность подстроить роль под себя, вжиться в нее. Вжиться в нее. Контрольный выстрел, решающая ошибка, последний шаг. У него было совсем немного времени, но какого времени. Он приковал к себе миллионы глаз, заставил зрителей затаить дыхание и оказаться совершенно смятенными из-за многогранности нового персонажа. Многогранности, граничащей с абсурдом, но безумно притягательной. Ему сказали, что он хорошо поработал, но не все тогда были довольны. Далеко не все. И тогда, первый раз, первый раз, когда в душе кольнуло странное чужое чувство злобы и какого-то неясного желания. Некая часть него словно бы отделилась и мутно преследовала его во всех мыслях, во всех действиях.Эндрю думал, что это некстати задетое эго. Чувство, что можно было бы поработать лучше, обыграть лучше – это все вполне нормально. Он раз за разом убеждал себя, что нет ничего страшного, однако тем самым лишний раз вбирал в себя чужие ощущения, не принадлежащие ему, признавая их своими. Где-то внутри начинала клубиться тьма, глубокая, но вполне определенная.
Он долго, слишком долго уговаривал себя, что это усталость, что все нормально, ведь и раньше бывало, чтобы роль захватывала его с головой. А тут такой герой, о котором за малое время надо было рассказать так много: и о плещущимся внутри безумии,переплетались гениальные планы и злость, и об искренней ненависти к Холмсам, поднимавшейся удушливой волной из нутра, ради которой он был готов пойти на все, спустить всех собак ада, лишь бы растоптать, уничтожить, стереть в пыль...И об этом увлеченном безумном желании играть. И еще массу черт знает чего, он сам иногда не знал, откуда берутся те или иные слова, те или иные жесты и гримасы. Но главное было отшутиться, успокоить больше себя, чем других, какой-то ничего не значащей фразой, типа: ?Было забавно высвободить свою темную сущность!?. И самому испугаться этих слов.
- Эй, Эндрю, очнись, сейчас твоя реплика! - вырвал его из раздумий дружелюбный окрик, а чья-то рука хлопнула по плечу, заставляя вздрогнуть.
- Пойми, он растерян тем, что происходит, - объяснял ему ассистент, - да, сейчас вычитка, но ты должен следить за лицом, ведь...- Я знаю, что я должен делать! - сорвался Эндрю, вскидывая на мужчину горящий яростью взгляд, и тут же пугается, видя, как он растеряно отступает: - Прости, прости, Майк, я не хотел кричать, серьезно. Просто у меня сегодня ужасно тяжелый день, устроим перерыв, ладно? Десять минут, и я буду в порядке, обещаю.Они смотрят так, будто бы все знают, и Эндрю поспешно отводит глаза, ощущая себя так, словно на его лице крупными буквами проступает причина, и он вот-вот окажется раскрытым, его застигнут за тем, что он сам не желает признавать, узнают то, что он всеми силами загоняет поглубже.- Конечно, Эндрю, все окей, - фальшиво улыбнулся мужчина."ЛЖЕЦ!" - взорвался безмолвным криком внутренний голос, погашенный извиняющейся улыбкой и бесславным побегом в гримерную. Там на зеркало накинута какая-то пыльная тряпка, просто чтобы было спокойнее. Это было сделано внезапно, порывом, но теперь ему казалось, что он стал медленно сдаваться. Это был жест признания своего страха, жест постыдный и идиотский. Однако ткань так и оставалась висеть нетронутая.