1 часть (1/1)

Они встречались на могиле Ривера каждую субботу в семь пятнадцать утра.Все просто: у Астрид было свободных полчаса между занятием аэробикой и испанским, а у Пейтона по расписанию время медитации — даром что от свежих кладбищенских лилий просыпалась астма и неприятное скребущее чувство за грудиной, в котором он подозревал то ли сердечную недостаточность, то ли растяжение грудных мышц после тренировки по плаванию.Они не особо скрывались, оправдания имелись у каждого — Астрид скорбела по своему парню, изредка прикладывая к уголку глаз аккуратный белый платочек с золотым тиснением по краям, а Пейтон отдавал дань уважения хорошему другу и достойному сопернику (по правде, ему не приходилось особенно ничего выдумывать, об их интрижке давно болтала вся старшая школа, что даже приносило Пейтону пару лишних очков в предвыборной гонке — всем было жалко не определившегося с ориентацией мальчика, чей ещё более запутавшийся в их отношениях партнёр покончил с собой прямо у него на глазах).Об этих встречах знала даже Элис, но ничего не говорила — только неодобрительно щурилась и называла это ?плясками на костях?. Пейтон в ответ всегда закатывал глаза, целовал её холодные напомаженные губы и переводил тему на рост его популярности у избирателей за последние выходные, но никак не мог избавиться от дурных ассоциаций — если кости принадлежали Риверу, то их с Астрид танец напоминал то ли танго, то ли колебания раздразненных королевских кобр, выпустивших наружу свои ядовитые язычки.— Это ты его погубил, ты же знаешь? Астрид всегда делала выпад первой — холодная и яростная, она держала спину и собственнически впивалась взглядом в глянцевое фото широко улыбающегося Ривера. Её показательная хрупкость и обманчивая изнеженность придавали ей сходства с печальной мраморной статуей, которыми обычно заменяют скучную серость могильного камня, и Пейтону, все время забывавшему о похоронном дресс-коде, скорбеть с ней рядом казалось вопиюще неприличным.— Или это все из-за тебя и твоих амбиций.Он любил вступать с ней в диалог, это напоминало ему школьные политические дебаты — никакой искренности и трогательных историй, только взаимные уколы и издёвки на радость зевакам — за время их недолгих встреч он неплохо в них поднаторел. Астрид не ответила, только закусила губу и сжала в замок побелевшие от холода пальцы — Пейтону теперь казалось, что Ривер с фотографии смотрел на него с едва заметным укором, и сердце в груди болезненно сжалось — точно нужно было записаться к кардиологу на следующей неделе.— Ты пришёл к нему домой, чтобы поплакаться из-за проигрыша в дебатах, а он застрелился прямо у тебя на глазах — скажи, ты почувствовал хоть что-то, кроме удовлетворения от того факта, что остался единственным кандидатом на этих чертовых выборах? Астрид не выдержала, потянулась за мятно-мятой сигаретой и громоздкой зажигалкой с пошлым семейным гербом на крышке. Ей было больно, Пейтон знал и даже немного завидовал — у самого внутри было пусто, поскрести бы ложкой по идеальному пластиковому нутру, да ничего не выйдет, ни одной слезы с той самой показательной истерики в доме у Инфинити с одной лишь целью вывернуться скелетом наружу, выдать хоть что-то человеческое, настоящее, не измеряемое в твёрдой валюте папиных денег, чтобы перетянуть на свою сторону любой ценой — если честно, Пейтон вообще не был уверен, что нормальные люди так делают.— Ты его любила?Астрид не ответила, только затянулась сигаретой — красиво, по-киношному, не хватало только слез на идеальном фарфоровом личике. Пейтон, если честно, не был уверен тоже, насколько нормальным было выдвинуть свою кандидатуру на выборы посреди поминок своего трагически погибшего парня, но не ему было судить.— А ты его любил?Пейтон знал, что они делают — это как Уно, где есть только карточки перевода хода, вот они и перекладывали вину друг на друга, бросались обвинениями будто комьями кладбищенской грязи лишь бы не признавать очевидного — если бы рядом с Ривером был кто-то получше них, он бы все ещё мог бы быть жив.На вопрос они так и не ответили — ни себе, ни друг другу — но слезы все-таки покатились по хорошенькому личику Астрид. Пейтон не ошибся, это действительно было красиво и по-киношному, не хватало только операторской команды и правильно поставленного света, а так можно было бы снимать обложку подросткового Vogue — поэтому он не стал стирать с её бледных щёк слезы, перемешанные с дорогой тоналкой от Диор, только забрал из нервозно дрожащих пальцев сигарету и позволил себе затянуться (будущие президенты курили бы только дорогие гавайские сигары, а не тонкие девчоночьи сигаретки с ментолом, но Пейтону было далеко до президента — на данный момент, так вообще как до Луны и обратно).Астрид всегда уходила первой, оставляя Пейтона со своей сигаретой и болезненным спазмом в груди — быть может, она считала, что он не может разрыдаться только из-за неё и её формальных прав быть единственной скорбящей вдовой Ривера Баркли. Только Пейтону мешало не это, мешали собственные амбиции и стратегии, что железными скобами сковывали сердце вместо аорт и артерий, не давали выходить из строя и чувствовать что-то сверх, заставляя просчитывать каждый шаг и поступать хорошо и правильно, совсем как нормальный человек — поэтому он обычно докуривал и уходил тоже, не оборачиваясь и не оглядываясь на красивый мраморный постамент и добрые глаза Ривера, навечно застывшие в глянцевой памяти фотопленки на его могиле.На этом их с Астрид танец и закачивался, впереди была предвыборная гонка, недели агитаций, дебатов и грязных школьных сплетен, поэтому они всегда расходились в разные стороны и никогда не прощались — все равно каждый из них знал, что встретит другого в следующую субботу здесь же ровно в семь пятнадцать.