Глава 3. Предстояние (1/1)

Величайший враг прячется там, где вы будете меньше всего его искать.Гай Юлий Цезарь Солнце еще только взошло и лучами едва касалось верхушек деревьев. Анна с Репниным спустились по скрипучим ступенькам с крыльца на вытоптанную лошадьми сухую землю и внимательно наблюдали, как казак прилаживал к седлу сумки и бурку — до гарнизона далеко, лишним не будет. Анна шагнула ближе, качнулась к Степану и, чуть склонив голову, с мольбой во взгляде произнесла:— Скачи быстрее, голубчик! За нас не беспокойся и Владимира Ивановича не тревожь — скажешь ему, как условились.Она перекрестила его, поцеловала быстрым поцелуем в лоб и шепнула на прощание, как давеча Владимир:— С Богом!Денщик лихо вскочил на коня, хлестко стеганул того нагайкой, и ринулся вперед; пыль взвилась, раздался топот. Всадник мелькнул еще раз-другой между деревьев, пока совсем не исчез за поворотом.Анна держала себя в руках, старалась держать. Но не успело ещё осесть пыльное облачко, поднятое казачьей лошадью, как тонкой змейкой к ней начинал подкрадываться страх, медленно расползаясь по всему телу, а после закручиваясь мертвой хваткой у горла в удушающем захвате. Чем дальше от него, тем меньше сил у нее оставалось.Девушка развернулась и сначала медленно, а потом почти бегом застучала башмачками по лестнице, наверх, в свою комнату.Репнин поздно опомнился, метнулся за ней, но не успел — дверь захлопнулась перед самым его носом, тяжело щелкнув засовом.— Откройте, Анна!Он припал ухом к обшарпанной старой деревянной створке, пытаясь понять, что там, за ней происходит. Но слышал только торопливый топот ног, словно девушка металась из угла в угол. Шаги вдруг затихли, сменившись всхлипами, сначала редкими, сдерживаемыми, но быстро перешедшими в глухие рыдания.— Анна, прошу Вас, откройте! — Репнин настойчиво постучал.— Нам тоже пора ехать, лошади уже готовы.Рыдания не прекращались, даже, наоборот, как послышалось Михаилу, усилились, перейдя в монотонные и тоскливые подвывания.Репнин сглотнул и снова дернул дверную ручку:— Он вернется, Анна...***— В пору самому застрелиться*...Михаил облокотился на спинку стула и в упор, почти не мигая, уставился на Корфа:— Скажи, Владимир, зачем же ты пудрил мозги княжне Долгорукой, если... — окончание фразы застряло и будто упало тяжелым камнем на сердце. — Впрочем, не только ей?Барон коротко взглянул на князя, медленно встал и неспешным шагом подошел к окну. Слова Репнина повисли в воздухе ненужным глупым вопросом. Молчание затянулось, будто ножом разрезая пространство между обоими. Корф отрешенно высматривал что-то за морозным узором — только одному ему ведомое, затем обернулся на Михаила и, чуть поморщившись, не любил себя наружу выворачивать, тихо произнес:— У Елизаветы Петровны слишком богатая фантазия, то была детская привязанность... Я ей в вечной любви не клялся.Затем шагнул обратно к князю, подошел почти вплотную, покрутил бокал в своей руке, и, прищурившись, посмотрел сквозь стекло на Репнина:— А остальное, почти всё слухи ... пустое, — Владимир небрежно отмахнулся. — А ты, мой друг, так легко поверил? Запомни — ?нас никогда не обманывают, мы обманываемся сами*?. Михаил удивленно вскинул брови и громко поставил свой бокал на стол, так, что вино, расплескавшись, забрызгало его руку пурпурными капельками кровавого предчувствия неизбежности поединка, и пробормотал, едва шевеля губами:— Так значит...Корф грустно усмехнулся, и выдохнул, пробежав внимательным взглядом по лицу друга:— Я всегда к ней возвращаюсь, потому что обещал.— Кому? Ей? — вскинулся зло и раздраженно Репнин, вытирая платком руку.Владимир снова скривился в усмешке, покачал чуть опущенной головой и прикусил губу:— Себе...***Анна протянула дрожащую руку и отодвинула дверную щеколду. Репнин тут же шагнул к ней в комнату, и его пальцы аккуратно скользнули от ее локтя к ладони, которую он крепко, ободряюще пожал.Михаил молчал какое-то время, словно обдумывая — стоит ли говорить, собираясь с мыслями; наконец, нашел в себе силы и глухо выдавил: — Простите меня, Анна...Получилось как-то по-детски, жалко. Девушка подняла голову и непонимающе уставилась на князя, который торопливо продолжил:— Мне давно стоило извиниться, но решиться и признать свою ошибку не так-то просто, даже самому себе.Анна молчала, внимательно и встревоженно поглядывая на Репнина.— Я должен был сразу понять, кто был лишний в том нашем треугольнике и отступиться, но мне выпал шанс обыграть Владимира Корфа и я не смог отказать себе в таком удовольствии, — Михаил отвел взгляд и нервно рассмеялся, вспоминая себя тогдашнего. Каким же болваном он был! Как льстило его самолюбию это соперничество, как оказалось, бессмысленное с самого начала.Девушка хотела возразить и даже открыла рот, но князь замотал головой, подняв руку и жестом показав, что он еще не окончил.— Я виноват перед вами обоими, потому что цеплялся за ту эфемерную надежду, что Вы мне дарили, на то... что любовь между нами возможна.Репнин опустил голову и покачал из стороны в сторону. Затем шумно и глубоко вздохнул, набрав воздуха, как перед прыжком, словно так ему было легче выпустить давно мучивших и его демонов.— Я ведь всё видел, всё казалось мне странным: и взгляды, что вы бросали друг на друга, когда думали, что другой отвернулся; и то намеренное равнодушие, что тут же появлялось на ваших лицах, если один из вас попадал в поле зрения второго; и ту совершенно бешеную и плохо скрываемую ревность, что овладевала Владимиром, едва кто-то смел говорить о Вас приятности... И при этом я оставался слеп или нет, сам не понимая зачем, за каким-то лешим, желал делать вид, что ничего не замечаю...Михаил отпустил ее руку и прошелся по комнате.Затем опять вернулся к девушке и заглянул ей в лицо:— Но самое страшное, не это, а то, что я не смог отступиться от Вас даже тогда, когда Владимир решился на самый безумный свой поступок, на который у меня не хватило духа ни тогда, ни после.— Что? — хрипло прошептала Анна.Репнин глотнул еще воздуха и нырнул:— Он хотел сделать Вам предложение еще перед нашей дуэлью.Девушка вскрикнула и спрятала горящее лицо в ладони. Её накрыла удушающая волна стыда и отчаяния. Анна безвольно опустила руки:— Не вините только себя, Михаил Александрович! Мы оба с Вами заигрались в любовь, которой не было. Знаете, пока я ехала к нему, в дороге у меня было достаточно времени о многом передумать. Я поняла, как сильно и страшно Владимир страдал. Его имя она произнесла как-то по особенному, так, что после в воздухе завитала и захлопала крыльями нежность, и у Репнина от этого сжалось сердце.От тоски, что это не о нём, и от того, что никогда не будет о нём.Всё было обманом, сладкой грёзой...Анна опустила взгляд, рукой машинально нащупав в кармане медальон, подаренный Владимиром, и, проведя привычным движением пальцев по его поверхности, внутренне выдохнула. Так ей было легче, не так страшно, будто бы всё хорошо и он рядом.— Ведь Владимир стыдился своей нежной и доброй души, пряча ее ото всех, даже от себя, — Анна грустно улыбнулась и подняла на князя покрасневшие, влажные от непролитых слез, глаза, ставшие еще больше на осунувшемся и заострившемся от постоянной бессонницы лице. — Только иногда, оставаясь в одиночестве, он позволял себе посмотреть, как измучившись, она поистрепалась и покорежилась.***Они возвращались... вместо двух сотен, недосчитались и половины. Собрав тела всех погибших и похоронив в одну братскую могилу, отряд отступал той же дорогой, что и добирался до этого места. Убитых чеченцев не тронули — оставили горцам. Так было принято, по негласным военным законам, смерть в бою везде почетна и казаки отдавали дань уважения погибшему врагу.Мертвые сраму не имут**... Спустившись тяжелым уставшим шагом к горной реке, решили сделать привал. Владимир набрал в ладони воды, чтобы напиться, но тут же вылил. Его руки, перепачканные запекшейся чужой и своей кровью, предательски задрожали; он оперся коленом о выступающий камень и наклонился, чтобы сначала смыть бой и смерть... Корф обернулся на отряд — дорога сильно сужалась, и казаки растянулись чуть не на полверсты. Барон велел подтянуться, но не успело еще эхо от его слов докатиться до арьергарда, как сверху послышался свист и мимо пролетел камень, шлепнувшись в реку и обдав Владимира брызгами.Обвал. Этого еще не хватало!Обломки скал посыпались градом, рикошетом отбиваясь от отвесной стены, дробились и рассыпались в разные стороны. Владимир крикнул, чтобы быстрее увозили раненых — тяжелые арбы тут же, словно очнувшись, противно заскрипели; но случилась вдруг новая беда. Молодой военный фельдшер, впервые обстрелянный только во вчерашнем бою, от страха будто тронулся умом, забегал вдоль реки, отбиваясь от пытавшихся поймать его казаков, в которых он видел врага. Владимир, буквально за шкирку, схватил его, лопочущего жалобным голосом, чтобы его не кололи кинжалами; встряхнул и надавал пощечин, чтобы привести в чувство, а затем передал одному из казаков. Фельдшера перекинули, как мешок через седло, отвезли вперед — туда, где тому было и место, рядом с ранеными, к застрявшей на переправе арбе...Барон смыл кровь — не с души, хотя бы с лица и рук, насколько это было возможно; снова зачерпнул прозрачной воды в ладони и, наконец, жадно глотая, напился.Затем, отряхивая мокрые руки, подозвал сотника:— Матвей Семенович, скачи-ка ты, дорогой мой, вперед!Глебов окинул Корфа таким взглядом, каким смотрят на ребенка, когда тот говорит и творит невесть что.Владимир же продолжил, вытирая платком лицо:— Не просто так тебя посылаю, Матвей Семенович! Как прибудешь в гарнизон — проследи за одним человеком.Сотник до этих слов, переминавшийся с ноги на ногу, чуть покачивая головой из стороны в сторону, вдруг замер и бросил на барона внимательный взгляд.Корф назвал имя. Глебов дернулся, не только в глазах, но и во всем его облике сквозило недоверие.Владимир в ответ лишь, молча, утвердительно кивнул.— Ты мне и здесь нужен, Матвей Семенович, и я тебе не приказываю — прошу, — барон смягчил голос и положил сотнику ладонь на плечо, простым этим жестом показывая Глебову всю глубину своего доверия. —Это самое важное сейчас дело, а заодно и записку передашь, что давеча, перед боем, я тебе оставил. Казак кивнул, что тут скажешь? На это не возразишь. Они обнялись на прощание, но не как друзья, это был тот порыв, что был бы непонятен человеку не служившему и пороху не нюхавшему. В этих скупых мужских объятиях было столько силы, которую оба передали друг другу, что хватило бы не на одну схватку с врагом.Глебов вернулся к казакам, на ходу оправляясь и проверяя пистолет. Схватил, проходя мимо обоза со всяким скарбом, мешок с сухарями, закинул за спину ружьё в чехол на черкесский манер; не сбавляя темпа, тем же быстрым шагом подошел к своему коню и лихо на него запрыгнул. Сотник чуть потянул вожжи, лошадь его топталась на месте, будто почувствовала напряжение всадника и чуть всхрапывала.Барон проводил Глебова взглядом; Матвей Семенович подозвал одного из своих казаков, наклонился к нему и что-то шепнул, указав рукой в сторону, где стоял Владимир. Корф хмыкнул, легко отмахнулся и выдохнул теплую усмешку.Неисправим... Владимир задрал голову, солнце садилось, отбрасывая сквозь редкие деревья мягкий свет. Налетел легкий ветерок, пробежал по его щеке, поднялся выше, взъерошив волосы на затылке. Корф прищурился, подставив лицо закатным лучам. — Я ничего не понимаю, Анечка, — Владимир гладил ее щеки большими пальцами и не мог оторвать от нее взгляда, — никогда у меня так не было...Он сходит с ума, потому что сказал это вслух или нет?!.. Анна накрыла его губы ладошкой: — Я не хочу знать, как было у тебя ... знаю только, как есть у нас сейчас. Владимир перехватил и прижал её руку к своей щеке.И так будет всегда! Он сказал или нет?Затем поцеловал ее ладонь; едва коснувшись губами, почувствовал как легкая дрожь пробежала по ее телу, вернувшись волной к нему, и он снова провалился в бездну ее затуманенных глаз...Владимир дал себе и людям еще пять минут отдыха, а после скомандовал сняться с привала.Нужно было убираться отсюда, с места, где весь отряд был как на ладони; успеть засветло переправиться на другой берег. А там и до русского гарнизона рукой подать...Очень уж любили горцы, а чеченцы в особенности, провожать отступающие войска, обстреливая и нападая небольшими атаками с разных сторон, и Корфа это очень тревожило. Измученным после боя, уставшим от перехода и спавшим такими же краткими урывками, как и он сам, казакам еще одну схватку было не выдержать.Наконец, когда сумерки плотно легли на землю, будто растворив дневной свет в горной бурлящей реке, и последняя арба проскрипела мимо, готовая к переправе, Корф пустил своего коня следом. Он должен вернуться, потому что обещал. Не себе... Ей.***Владимир мрачно наблюдал, как на госпитальном дворе сосредоточенно вышагивал от одной повозки к другой полковой доктор, Николай Васильевич, осматривая стонущих от многочисленных ран людей. Казаки везли своих на трясущихся неуклюжих арбах, каждый поворот колеса которых приносил раненым адскую боль; Корф — по себе знал. Но на всем переходе, пока не показались стены госпиталя, люди, стиснув зубы молчали, кроме тех, кто был уже почти безнадежен и лихорадочно бредил.Барон не мог позволить такую роскошь, как ослабить отряд, выделив казаков, что были на ногах и могли держать оружие, на то, чтобы нести своих беспомощных товарищей на носилках, тем было бы легче — по себе знал.Николай Васильевич выбирал взглядом самых тяжелых, и в след за его указаниями суетились фельдшеры и санитары, подбегая с носилками и перекладывая на них измученных от бесконечной дороги и кровоточащих людей.За доктором, почти шаг в шаг, следовала Вера Ивановна, с выражением обеспокоенности и плохо скрываемого ужаса на побледневшем лице. Она обернулась на Корфа, уголки её губ чуть приподнялись, она быстро моргнула глазами в знак приветствия, слегка качнув головой.Было в этой девушке столько тепла и участия, столько внутренней силы, глубины от перенесенных ею страданий и потерь, что отражалось в мягкой улыбке на ее живом лице, которую она ободряюще дарила окружающим. Владимир не мог оторвать от неё взгляда, невольно залюбовавшись, и будто опомнившись, кивнул в ответ.Матвей Семенович приехал в гарнизон неделей раньше и первым делом отправился к генералу, с запиской и с просьбой Корфа, переданной на словах — до возвращения барона никаких решительных действий не предпринимать; а после неотступно, тенью, за человеком, чьё имя назвал Владимир.Барон, едва вернувшись, уже выслушал Глебова и хрупкая надежда на то, что он ошибся, рассыпалась от каждого слова доложенного сотником.Матвей Семенович был зол и растерян, докладывая Корфу, потому что в его простой казацкой голове не укладывалось, как такое могло быть?Глебов проследил и узнал место, где был тайник для сообщений, передаваемых шпионом — за прошедшую неделю таких прогулок за территорию гарнизона, было уже две, поэтому ошибка в подозрениях была совершенно исключена.Владимир мрачнел всё больше. Скоро всё решится. Он был уверен, что такое событие, как возвращение его отряда из экспедиции с сообщением людских потерь, да и сам факт его возвращения, не могли не заинтересовать шпиона.Сегодня ночью очередь Корфа быть тенью...