1 часть (1/1)

К обеду становится ясно, что придется выезжать: ждать, когда дождь окончится, нет смысла. Он обнаруживает себя свернувшимся в углу, в полупустой электричке, дремлет, разглядывая бесконечные ряды заборов и террас. Дождь размывает краски, и без того небогатые, все как-то смазывается и стирается. На перроне его встречает недовольный всем водитель, везет его по длинной улице вдоль пляжного променада, мимо колеса обозрения и знаменитого брайтонского пирса. Люди ползают по песчаным дюнам, словно вымокшие сонные мухи: медленно и бесцельно. Только серферам всякая погода – праздник, они выглядят глупо и целеустремленно, бросаясь к волнам, как любовник бросается на грудь юной подружке. - Далеко еще? – спрашивает он, лишь бы что-то спросить. Водитель смотрит на него в зеркало заднего вида и целую минуту оценивает, достоин ли он ответа. В конце концов жалость берет верх над спесью:- Минут десять, сэр. Простите за эту погоду. В мае такой Брайтон – большая редкость. Это в Лондоне нормально. Но здесь? Больше солнечных дней, чем в Калькутте. Сильно промокли?- Не то, чтобы. - Сколько лет живете в Англии?Достаточно, чтобы привыкнуть к тому, что периодически тебя промочит не до трусов даже – до самых костей. Он думает, что это не слишком вежливый ответ.- Около пятнадцати. - Ого.- Да. - Ну, следовало взять в привычку носить с собой дождевик или зонт.Возможно. Но он ненавидит зонты. Машина останавливается у ворот дома на первой линии. Это красивый, современный, варварски-элегантный дом, как и описывал Джо. Артистичный, софистичный, и… что он там еще сказал? Джо преуспел в своем архитектурном бизнесе. Вообще, даже странно, что он до сих пор с ним дружит, учитывая, что Джо давно забросил свои актерские амбиции, а больше их двоих - в самом начале - ничего и не связывало. Джо, лучший друг и неоднократный спаситель. И хороший семьянин. И отличный бизнесмен. А ведь был подобен ему – просто молодой, хреновый актер с безумными планами…Некоторые люди умеют вовремя остановиться. В отличие от него. У него никогда толком не выходило вот так взять и распрощаться с мечтой. Теперь он может посмотреть на мечту сквозь мутное донышко бутылки, через тонны сигаретного дыма, выпущенного его легкими в затхлом воздухе тесной квартирки: оценить, так сказать, катастрофические масштабы. И он также может разглядывать этот недешевый домишко в престижном районе Брайтона, где все так и кричит: некоторые люди умеют вовремя остановиться, а некоторым вот даже пиздец как везет. Но ты - не те и не другие. Ты относишься к особой породе людей: ходячая неудача, сын неудачи. Пасынок фортуны, можно сказать.Ну, думает он, неуклюже выбираясь под дождь, а с другой стороны, может, наконец, повезло? Он бежит к крыльцу, закинув на голову свою куртку. Едва добегает, открывается дверь и в проеме возникает человек, которому надо б в баскетболе себя, что ли, попробовать. Он моргает, вытирает лицо ладонями, чтобы получше увидеть гиганта: и в последний момент понимает, что это женщина.Тут же он вспоминает, что Джо ему наплел: становится одновременно стремно и интересно. Он слушал в пол-уха, думая о своем, а Джо ему расписывал, какая это офигеть важная работа, как бы ему не ударить в грязь лицом, и что хозяйка – просто чума. Эта тетка в последнее время прославилась, и чем прославилась! Играла прекрасную гигантессу в какой-то нашумевшей экранизации… что там? Какая-то бульварная книжонка, фэнтези-сага. Сиськи и драконы, сказал Джо.С тех пор, как он пропил (ну, это громко звучит: просто не заплатил вовремя за квартиру, а хозяин начал забирать вещи из залога) свой телек, он как-то оторвался от мира. Сиськи и драконы, думает он, но у этой дамы никаких сисек в помине нет. Она плоская, как доска. И реально, нет, РЕАЛЬНО, огромная. И когда она к нему подходит, он понимает, что эта сука попросту выше его ростом. Алле, во мне вообще-то метр девяносто, думает он с сумрачным весельем. Женщина, вам что, больше всех надо? - Вот и вы, - говорит великанша, оглядывая его с веселым интересом. – Промокли? Пойдемте в дом.У нее милый голос. Милый, певуче-нежный, хорошо поставленный сценический голос. На контрасте с ее ростом и плечами так странно. Она заводит его в кухню и гостиную, комнаты гулкие и пустые.- Я еще не полностью сюда переехала, - виновато замечает она. – Чаю? Мистер…- Вальдау.- Как красиво! Садитесь. - Можно просто Николай. Ник. - О. И это звучит весьма… аристократично, - с грудным смешком замечает она. – Знаю вашего тезку, человек… ну-у. Творческий. Она наливает чай в две красивые кружки с какими-то вензелями и ставит одну на блюдце (господи боже мой, он сто лет не пил чай из кружки с блюдцем), придвигает ему. Ему стыдно, но он украдкой ее рассматривает. У нее мягкое лицо, детское и серьезное, темно-синие глаза, сильно накрашенные, с тщательно выведенными стрелками. Светлые волосы до плеч, уложенные волнами. Когда она двигается, то сильно сутулится и вообще кажется одновременно неуклюжей и грациозной, как бывает у актеров, балерин или просто очень напряженных, пребывающих в таком состоянии по много часов в день, людей. На ней белая блузка с распущенным шейным бантом и синие джинсы. И на ней нет бюстгальтера, зачем-то думает он. Это неприлично, так думать. С другой стороны, и разгуливать перед наемным работником в эдаком виде - с торчащими под тонким шелком сосками - тоже не очень как-то… Гм.- Вы не против здесь пожить, верно?- Совершенно нет.- Видите ли, - застенчиво начинает она, водя длинными пальцами по краю стола. Блин, а пальцы у нее красивые, просто как с полотен прерафаэлитов. Ей надо работать моделью рук. Как у Мураками: девушка, работавшая моделью ушей. И все такое. Ее ладони безупречны. Узкие, выразительные, сильные. - Видите ли, мы там… я там не прибиралась. Вы… а вы сами могли бы навести порядок? Мебель я закажу. Кровать, и стол, и все остальное. Сможете навести порядок?- Без проблем, - ослепительно и тонко улыбается он.Эта улыбка хорошо действует на баб. Но леди перед ним почему-то лишь краснеет и отводит глаза. У нее какие-то проблемы по части флирта, решает он. Может, как всякая актрисулька, уже надержалась во рту членов, так что все это ей утомительно и даже противно. Поэтому он становится серьезным и говорит:- Мне это нетрудно, и… мисс Кристи, спасибо, что даете возможность здесь жить.Он, может, и невольно, выделяет слово ?здесь?.- Правда? – изумляется она. – Вы любите Брайтон?- Тут красиво. - Да?.. Да! Очень. Рада, что вам подходит. - Более чем.Она кивает, вытянув шею, с облегчением улыбается своим широким ртом. Он отхлебывает чай и на всякий случай, поверх кружки, улыбается в ответ. Мисс Кристи, продолжая рассеянно кивать, вдруг обводит взглядом пространство над его головой:- Это очень заметно? - Что?..Что, думает он с тревогой. Что она уже на бровях? Нет. Актрисы могут упороться в говно, но эта даже выпившей не выглядит. Что она… что? Лесбиянка, веганша, сайентологичка, наркоша, феминистка, анорексичка, булимичка, трансгендер… что?! - Что я никогда не нанимала садовника. Вообще, прислуги у меня никогда не было.Он ставит кружку на блюдце и проводит пальцем по золотому ободку:- Мне на это все равно.- Мне все равно, - поправляет она, и тут же смеется. – Простите. Не знаю, зачем я вас поправила. Это было бестактно и… глупо. Попросту глупо. Простите, мистер Вальдау. - Все в порядке. Меня часто поправляют. Я очень много говорил с шотландцами и… своими же, датчанами, со временем разучился правильной речи. - Но вы прожили в Англии много лет, верно? Так было в вашем резюме. Так Джо сказал.- Строго говоря, да. И нет. Я работал на буровых платформах.- Ох. Понятно, - тянет она. Это в его резюме проходило под строчкой ?богатый опыт организации слаженной работы инженерно-строительных бригад?. Хотя, в основном, он просто крыл всех трехэтажным и следил, чтобы парни не проспали смены. - Наверное, тяжелая работа, - сочувственно продолжает мисс Кристи. - Ну, типа… Нет, - удивленно говорит он. – Разве? Там хорошо платили.- А почему вы ушли?Он ерзает на месте, вспоминая напутствия Джо. Смотри, Ник, не болтай при Кристи лишнего, велел он. Улыбайся и маши, как пингвин из Мадагаскара, и не выебывайся, ради всех святых, Ник, молю тебя, не выебывайся. - Сорвал спину, - говорит он, подумав секунду.Строго говоря, так все и было, только с нюансом: он был в тот момент блевотно, отвратительно пьян. Так что порванные мышцы почувствовал только наутро. Ну, потому что просто встать не смог. Ноги его не держали в буквальном смысле. Он боялся остаться инвалидом и сдохнуть под забором, но его как следует обкололи обезболом, а потом начальство прислало, прямо в больницу, письмо о расторжении контракта. Джо устроил его в реабилитационную клинику, где его (и еще дюжину шотландских забулдыг) учили держать себя в руках. Он был там единственным датчанином, и все его почему-то уважали. Не за то, что датчанин, а просто, наверное…- Ну, вот я же говорю, тяжелая работа, - прервав поток его грустных размышлений, очень серьезно и очень встревожено замечает мисс Кристи. – И как ваша спина? Уверены, что справитесь здесь, у нас?- Если у вас на участке не найдут нефть и не заставят меня крутить лебедку превентора… То справлюсь. - Нет, - хихикнув, говорит она. – Нефти у нас тут нет. Только очень запущенный маленький сад.- Секретный сад. - Вроде того, - она хмурится, задумчиво и грустно. – Здесь буду жить я, иногда… мой друг. Бойфренд. Партнер.Как много титулов, ядовито думает он, но вслух произносит:- Да, мэм.- Он любит цветы. Знаете, вот, розы и пионы. Он вырос в большом поместье. Очень красивом. Ну, возможно, вы найдете общий язык. Что до меня, то помощи от меня… никакой. Я городской житель до мозга костей. Покажите мне куст жимолости, я ее от тубероз не отличу.- Это не страшно. Надеюсь, вам понравится моя работа.Очень, блядь, надеюсь, сумрачно добавляет он про себя. Потому что иначе дорога только в новый рехаб или сразу, там, в психушку и тюрьму. Куда вообще деваются одинокие пожухлые мужики с алкоголизмом и неудачами в анамнезе? Может, их отвозят на какие секретные помойки и утилизируют сразу в компост? Эта мысль неприятна и тревожна, но все же придает его голосу мрачного веселья:- И спасибо за чай. *Как обещал водитель мисс Кристи, приходят в Брайтон и многочисленные солнечные дни. Жара стоит такая, что футболку хоть отжимай. Он возится с саженцами роз, отгоняя мух от своего лица. Розы – странные создания. Любят дерьмище, жирный деревенский навоз, а при том изображают из себя невесть что. Извращенки в мире цветов. Но - прекрасные извращенки…- Ты что-то приуныла, девочка, - говорит он одному из кустиков. – Ну? Посмотри, какая ты красавица. Багровые лепестки и розовые. Не прячь лицо. Взгляни наверх. Улыбнись. Пожалуйста?Роза так и стоит в своем пластиковом мешочке, застенчиво опустив головку, и, будто в ответ, роняет на землю тонкий лепесток. Ах ты капризная сучка.Ему хочется угодить хозяевам: но, поскольку мисс Кристи не в состоянии определиться, чего ей хочется (он подозревает, что ничего: просто пусть он оставит ее в покое), он решает порадовать ее бойфренда. Надеется заработать дополнительные плюсы – если не в жалованье, так в карму. Мисс Кристи разгуливает по дому с бледным и усталым лицом, разучивает какую-то роль, кусает пальцы и вообще ведет себя как записная неврастеничка. Волосы ее заколоты пластиковым ?крабиком?, на ней растянутая футболка и леггинсы. Она так не похожа на себя при их первой встрече, что, если б не этот незабываемый масштаб, он бы ее и не узнал. Она здоровается с ним сквозь зубы - и тут же отворачивается. Он решает заняться розами, не тревожить ее. В какой-то момент стягивает с себя футболку, вытирает ею лицо, заталкивает за пояс, скомканную - и опять берется за лопату. Перекапывать клумбы, в общем-то, довольно медитативное занятие. Он останавливается только поняв, что перед ним на садовой тропинке – пара длиннющих ног в зеленых флип-флопах. Ногти выкрашены темно-красным лаком. Поднимает голову и видит мисс Кристи. В одной руке у нее кружка с чаем, в другой – бумажный пакет. - Я смотрела на вас с крыльца, - смущенно говорит она. И еще у нее веснушки на лбу, думает он отрешенно. Россыпь по краю роста волос. – Три часа без передышки, это уж слишком. Ник. Вы, вообще, делаете перерыв на обед? - Не знаю, - он опирается на черенок лопаты, вонзая лезвие в мягкую землю. – Должен? - Если хотите, я принесу газировку. Из холодильника. А это вот… сэндвич. У вас нет аллергии на тунца?- Нет. Так обычно начинаются сюжеты в убогих порнофильмах, которые Джо ему подкидывает, без всякого осуждения, скорее, с молчаливым сочувствием к его безрадостному существованию. Ну, то есть, это же классика: пышногрудая скучающая бабень и полуголый соблазнительный чистильщик бассейна, сантехник, механик, автозаправщик, разносчик пиццы… садовник? Окей, он уже давно не может похвастаться торсом Аполлона, так ведь и у нее сисек хорошо если на нулевой размер наскребется. Она уходит, и ему приходится сесть на траву и жевать сэндвич. Чай она оставляет на краю обшарпанного фонтанчика для птиц. Надо починить в нем систему подачи воды, иначе выглядит и правда каким-то убого-заброшенным. Мисс Кристи приносит ему газировку, он с благодарностью прижимает ледяную банку к своей щеке. Она тихо смеется:- В следующий раз просто зайдите на кухню и возьмите все, что найдете в холодильнике. У нас тут не Даунтон Эбби, договорились? И вы не раб на плантации.- Ладно, - медленно говорит он, хотя понятия не имеет, что такое ?Даунтон Эбби?. – Благодарю. Она садится на траву, в тени шиповника, скрестив свои немыслимые ноги. Коленки у нее круглые, как у греческой статуи. - Вы разговаривали с розами, - вдруг говорит она, склонив голову к плечу. - Виновен, - бурчит он, открывая шипучку. - Нет, нет, на самом деле это было… мило. Странно, но трогательно. Он смотрит на нее исподлобья, не понимая, к чему она клонит. Может, и ни к чему. Его трудно назвать привлекательным мужчиной, по крайней мере, теперь, когда он до самых глаз оброс бородой и не стригся три месяца: безобразно распустил себя, как выразился Джо. Даже Джо не смог склонить его на сторону щеголеватых, вымороченно-ухоженных мужчин из британского среднего класса: он никогда таким не был, и ему все равно не стать. Так что он не верит, что эта англичаночка, хотя и не красавица в общепринятом смысле, но высокая, ладно скроенная, пригожая и какая-то… гладкая, светлая, вся из снежно-белого и томно-нежного, в принципе станет рассматривать его в качестве объекта интереса. Одно дело дрочить на порно-сюжеты, другое - пытаться в них попасть. Он реалист. Может, дополнительно к этому - мудак, алкаш и лох, но он реалист, и в этом своем твердом здравомыслии давно обрел (ускользающую, что греха таить) основу бытия. - Правда, что вы были актером?- Пытался им стать.- Пытались.- Не преуспел.- Почему? – искренне удивляется она. Он разглядывает ее лицо, тронутое солнышком: пятна темно-розового на скулах, на переносице. - Как-то… не сложилось, - уклончиво отвечает он.- Я тоже в какой-то момент хотела все бросить. Кастинги…Он кивает. Кастинги, мать их. Череда неудачных прослушиваний, закончившаяся настоящей Хиросимой. Откровенным предложением ублажить кого надо. Хотя почему сразу ?Хиросимой?, кому как. Мадс, с которым он сто лет не виделся, считал, что, если бы он не побрезговал подставить горло или задницу нужным людям… Или хотя бы не отказывался от этих ?частных прослушиваний?…Ты бы не побрезговал? – спросил он напрямую. Приятель его тогда смутился и заржал. - Некоторые просто убивают веру в себя, а другие невыносимо унизительны, - продолжает она, удивительным образом резонируя с его воспоминаниями. – Может, я вас понимаю, Ник.- Да уж это любой актеришка поймет, - обрывает он ее, и тут же жалеет об этом. Она выглядит пораженной, словно он ей в душу харкнул. – Простите. Не в том смысле… То есть… вы добились успеха, и вы – не ?любая?. Вы молодец. Извините меня, мисс Кристи. Это я облажался. Мисс Кристи хмурится и на секунду прикусывает губу изнутри.- И вы решили перестать? И больше никогда не тянуло обратно?Он морщит нос.Какое-то время ему давали роли в кино – каждый раз все короче и проще, Мадс помогал, и другие, кто еще верил в него. Ему давали даже роли в театре, каждый раз все мельче: но до ?кушать подано? или мертвого тела в груде мертвых тел он, в этом своем путешествии на дно, не скатился. Ушел сам. У него тогда и с помолвкой все было кончено: та девушка устала ждать, когда его амбиции хоть чем-то подтвердятся, и она его бросила. Потом, он слышал, она вышла замуж за какого-то деятеля с ТВ, родила двоих детей, заработала какие-то нервные срывы, развелась, стала жить с девушками, давала интервью датским газетам в духе ?главное - поверить в себя? и ?я - новое лицо гренландского феминизма?. Он не мог понять, что испытывал от всего этого - сожаление, глумливое торжество, или просто легкую печаль человека, у которого все-могло-бы-с-ней-сложиться. - Вроде запоев или наркотика, - говорит он после паузы. – Если тянет, так лучше перетерпеть, сорвешься - будет-то хуже.- Почему? - Потому что, желая всего и сразу, мы получаем ничто и никогда. Но мы не в силах прекратить этого желать. Что само по себе мучительно и мерзко. - Мучительно и мерзко, - повторяет она завороженно. Потом улыбается. – А знаете, у вас неплохо получается.- Что именно? - Ну… как-то формулировать. Вы как будто открываете новый смысл слов. Может, из-за акцента. - Может.- Вы очень красивый мужчина, - говорит она совершенно спокойно, будто указывает на красоту розового куста или облака в небе. – И вы очень умны, работоспособны, уравновешены. Вы могли бы сделать потрясающую карьеру. Зря вы сдались. Но я вас очень хорошо понимаю, и в ваших резонах определенно что-то есть. Пауза. Он переваривает не столько сэндвич, сколько сказанное. Эта дамочка только что выдала ему комплиментов на десять лет вперед. Его давно никто не называл красивым: люди, даже редкие любовницы, считали его, по меньшей мере, неухоженным и стремным. Когда у его бывшей спросили, помнит ли она, что встречалась с ним, и каким он тогда был – да, он был симпатичным и молодым, это правда, но у нее спросили, помнит ли она, что встречалась ?с секс-символом Дании девяностых? - так вот, услышав это, она расхохоталась.Что касается мозгов и работы, так еще Джо сказал: гордости в нем определенно больше, чем ума, а работать руками ему проще, чем молоть языком, и зачем он вообще с такими задатками пошел в актеры. Может быть, Джо просто ревновал его до определенного момента, завидовал ему, но нельзя не признать: он желал ему добра, пытался спасти, ведь именно Джо день за днем, год за годом наблюдал, как ему становилось все хуже и хуже. А мисс Кристи? Да откуда ей знать все это, просто хочет его поддержать, из обычной британской вежливости. Может, вдобавок - какой-то приступ сентиментальной жалости. Ему вдруг становится неприятно, и, поднимаясь, стряхивая крошки с колен, он говорит:- Спасибо. С вашего позволения, продолжу. Она уходит, но через какое-то время возвращается, держа под мышкой коврик для йоги. Расстилает его и, усевшись поудобнее, начинает шуршать своими бумажками.- Вы не против, если я порепетирую?- Нет, - после паузы. – Что вы играете?- Королеву фей, - застенчиво фыркнув, говорит она. – Здесь самое подходящее место для настроения, правда? Вы так красиво все устроили.- Я тут еще не закончил, - ворчливо отзывается он. Но он польщен. – Королеву?.. А. Титания! - Верно, - изумленно хохочет она. – Хотите сыграть Оберона? - Скорее, из меня вышел бы Пак. Или этот, как его… Ткач, Моток. Его же превратили в осла?- Не принижайте себя, Ник. Он отвечает, нарочито низким и грубым голосом:- Но я так усугублю мой голос, что буду рычать нежно, я буду вам рычать, как… соловей какой-нибудь…Мисс Кристи хохочет, упав на спину и топая ногами. - Откуда вы знаете слова? – вытирая слезы, спрашивает она тоненьким голосом. Голова ее повернута на бок, светлые локоны разметались вокруг лица. – Должно быть, играли в этой пьесе? - Пробовался, - неохотно говорит он, а потом тоже смеется. – Они так часто репетировали при мне, что до сих пор кое-что помню. - При вас?Ему не хочется говорить, что он просто сидел там, в занюханном эдинбургском театре, вторым составом. На сцене он тогда так и не очутился. Может, к лучшему. Он пожимает плечами: мол, всякое бывало.- Ладно, давайте так, раз вы у нас Моток, ткач. М-м-м… Вот. Она находит нужную страницу, потом становится на колени и протягивает к нему руки.- О милый смертный, спой еще, молю! Мой слух влюбился в твой певучий голос, Мой взор пленился образом твоим; Мне красота твоя велит поклясться, Едва взглянув, что я тебя люблю.Он поднимает голову от розовых кустов и смотрит на нее в упор, сощурившись. На ее губах странная полуулыбка. - По-моему, сударыня, вряд ли это с вашей стороны разумно; хотя, поправде говоря, любовь и разум в наши дни плохо ладят… Ч-черт. Не помню дальше! - Видите… - подсказывает она с той же загадочно-озорной улыбкой.- Видите, я при случае и пошутить умею.- О да, ты так же мудр, как и прекрасен.Они начинают смеяться, громко и хором, мисс Кристи вновь падает на спину, почти задыхаясь. Потом, посерьезнев, подставив под голову согнутую руку, опершись на локоть, говорит:- Это будет новаторская постановка. Понимаете ли, Титанию поменяли местами с Обероном. - Оберон влюбится в осла? – озадаченно переспрашивает он.- Да! - Как странно.- Это феминистическое прочтение. Улавливаете? - Не совсем.- Ладно, проехали. Давайте с этого места. Некоторые монологи они также поменяли местами. Если поможете, будет чудесно!- Валяйте. - Поди сюда, мой милый Пак. Ты помнишь, Как я однажды, сидя на мысу, Сирену слушала, что пела на дельфине, Да пела так пленительно и стройно, Что яростное море присмирело И кое-где с орбит сорвались звезды, Чтоб музыку ее послушать?Вонзая лопату в мягкую землю, не поднимая головы, он отзывается:- Помню.Мисс Кристи выдерживает театральную паузу, после которой с большим чувством сообщает:- В тот миг - я видела - как пролетал Между землей и хладною луною Во всеоружьи Купидон. Прицелясь В прекрасную весталку, чей престол На Западе, он так пустил стрелу, Что тысячи сердец легко пронзил бы. Но Купидонов жгучий дрот погас В сияньи чистом влажного светила, А царственная жрица шла спокойно, В девичьей думе, чуждая страстям. Все ж я заметила: стрела вонзилась В молочно-белый западный цветок, Теперь багровый от любовной раны; У дев он прозван "праздною любовью". Ты мне его достань; его ты знаешь. Чьих сонных вежд коснется сок его, Тот возгорится страстью к первой твари, Которую, глаза раскрыв, увидит. Достань его и возвратись скорее, Чем милю проплывет левиафан…- Мне сорока минут вполне довольно, - отзывается он, посмеиваясь, - чтоб землю опоясать.Подняв голову, он замечает, что она вновь стоит на коленях, вытянув шею, словно прислушиваясь к невидимому ропоту несуществующего зрительного зала. Он оставляет лопату, берет садовые ножницы и осторожно отрезает одну из роз – белую с красной каймой на лепестках. Делает к ней шаг, мисс Кристи смотрит туманно и очарованно. Потом она садится, подогнув ноги. Он наклоняется и подносит ей розу, секунду проводит по ее щеке и отдает. На миг их пальцы соприкасаются в этой – почти невинной, потому особенно опасной - игре. Ее пальцы горячие и чуть влажные, и она смущенно опускает глаза, и вновь поднимает на него. Он прикусывает губу, чтобы не рассмеяться, и тогда она – первая - начинает тихо смеяться, проводя лепестками по своим губам. Один лепесток отрывается и падает на ее молочно-белую грудь, соскальзывает по едва видной ложбинке меж двух холмов под ее ключицами. - Достал цветок? – насмешливо и нежно говорит она. Некоторое время он провожает взглядом лепесток, затем, тряхнув головой, в замешательстве, говорит:- Достал, конечно…- Дай его сюда. Я знаю грядку, где цветут в избытке Фиалки, дикий тмин и маргаритки.И где кругом густой шатер возросИз… из жи… жимолости и… мускатных роз…Она замолкает, не сводя с него взгляда. Губы ее вздрагивают, рот слегка приоткрыт, глаза широко раскрыты, от этого кажутся детскими и сияющими. Он выпрямляется, отворачивается и возвращается к работе, не без сожаления, но и не без облегчения.- Из жимолости и мускатных роз, - бормочет мисс Кристи. Когда он поднимает голову от пресловутой грядки, где ?цветут в избытке?, она лежит на спине, зажав короткий стебель розы зубами и пролистывая бумаги. Она держит их над собой, и глубокая тень падает на ее фарфоровое лицо. Кажется, она совершенно позабыла о нем, погрузившись в заучивание роли: ему ничего не остается, как отступить. Он встряхивает головой, чтобы прогнать этот счастливый морок – запахи цветов кругом, и ее веснушки, и белая футболка, под которой едва видны бугорки ее грудей. Через четверть часа он смотрит на нее вновь, отрываясь от своих роз: она лежит все так же на спине, бумаги рассыпаны по животу и по траве вокруг. Она уснула? Мысль странно будоражит его, и странным же образом вызывает какое-то пугливое восхищение. Он слышит гудение шмелей в высоких кронах цветущих лип, и далекий накатывающий шум прибоя. Автомобильные гудки на шоссе. Детский смех по соседству, трель велосипедного звонка, рев мотоцикла с соседней улицы. Мисс Кристи в самом деле уснула. Голова ее повернута вбок, рот приоткрыт, грудь легко вздымается и опадает с каждым глубоким вздохом. Он подходит к ней, почти крадется. Роза лежит в ее разжатых пальцах. Еще один багряный лепесток прилип к щеке. Ее футболка слегка задралась, обнажая полоску белого, мягкого живота. Ноги согнуты, колено к колену. По лодыжке ползет божья коровка. Он осторожно смахивает ее, мисс Кристи едва заметно дергается во сне и вздыхает. Он становится на колени и, стянув грязную перчатку, убирает лепесток с ее нежной, покрытой бледным пушком, щеки. Пальцы его слегка дрожат – от часов тяжелой работы, должно быть. Может, от волнения или страха? Но бояться нечего. Ведь нечего? Он просто хочет помочь…Пальцы его дрожат, и кажутся темными, жесткими, неуместно заскорузлыми на фоне этой трепещущей, молочно-свежей кожи. *- Ну-у-у, неплохо, неплохо, - мямлит этот мужик. Он модный дизайнер, так она сказала. – Отлично. Вы молодец, мистер Вальдау. Хоть кто-то заботится о нашем маленьком саде. Она подхватывает его под руку и уводит к дому, и он слышит, как, вполголоса, бойфренд мисс Кристи выговаривает ей:- Но цветовое решение просто вырви глаз.- Перестань. Очень красиво. Ему лучше знать, какие сорта сажать, разве нет? Ты в этом не разбираешься. Признайся. Хоть раз признай, что ты в чем-то не смыслишь. - Я не говорю о сортах и всем таком, возможно, в садоводстве он больше соображает, навоз и прополка, и все остальное… но – оранжевые розы рядом с красными? Это так плебейски. Выглядит, как китайский флаг! Хоть не датский, и на том спасибо. - Перестань, - мисс Кристи слегка повышает голос, а потом они заходят в дом и он больше не слышит их разговор. Иди-ка ты на хуй, думает он, оглядывая дело своих рук. У него в жизни не получалось красивее. В эти клумбы он, можно сказать, всю душу вложил. Мисс Кристи находит его за сарайчиком, он заклеивает водным скотчем поливальные шланги и методично наматывает их на распорки. Она протягивает ему банку с кока-колой, в знак мира. - Извините его. Если вы что-то услышали, то простите. Джайлз очень хороший человек, но, как и все мы, бывает невыносим. Самое главное, что вы должны запомнить? Он тут не хозяин. Решать не ему! Это мой дом. Мой. Подбородок у нее воинственно задирается.- Конечно, - кивает он, перекатывая во рту жвачку. Он подсел на жвачку для борьбы с курением, и теперь ему пиздец как хочется сигарету. – Все нормально. Поставьте там, у меня руки грязные. Она ставит колу на прислоненный к стене верстак. - Меня лично в вашей работе все устраивает, Ник.Он наклоняет голову. - Сегодня я уеду, вернусь через несколько дней. Последите за домом, хорошо? Я пришлю список продуктов. Оставлю кредитку. Если вам нетрудно.- Нет, - говорит он озадаченно. – Не… трудно. Никто и никогда не доверял ему бабло, и, собственно, это было правильным решением со всех сторон. Он думает о бутылках виски в местном супермаркете - и у него даже сердце начинает ныть. Джо, сволочь ты ебучая, во что ты меня втравил?! Он не может придумать, как ей отказать. Да и с чего бы? У него ж кристальная репутация безупречного, работящего датчанина. Эта мисс Кристи и понятия не имеет…- Вы в порядке?! Выглядите так, словно я вам предложила ракету-носитель сконструировать. - Не люблю магазины, - с неохотой говорит он. – Не люблю я все это. Люди, и вещи, и шум…А еще я в завязке, мэм. И вам бы лучше не знать, что будет, если сорвусь. - Ладно. Сделайте заказ онлайн. И правда будет проще. Он морщится, но кивает. С этим-то Джо ему поможет. Как-нибудь они управятся, и он ее не подведет. Мисс Кристи вдруг закрывает рот рукой и надувает щеки от смеха, который так и рвется из нее:- Китайский флаг, ну надо же! Джайлз иногда невероятный мудак. - Но ведь спасибо мне, что не датский? – ухмыляется он. - Кстати, я не знаю, какой он. Датский флаг.Он поднимает брови: ах, британцы. Мисс Кристи смеется в голос, закрывая рот вывернутой к нему ладонью. Ему бы следует изобразить обиду, но ее смех слишком заразительный. - Красный с белым крестом, - насмешливо и смущенно тянет он. Ему не хочется выглядеть каким-то пристукнутым на всю голову патриотом, тем более что на родине он не был уже лет семь. И никто там без него особенно не страдает, если честно. Он без них тоже…- Вот как? Ну, я вам торжественно разрешаю сделать здесь клумбы в цветах датского флага, Ник. Скажем… С тюльпанами? Да здравствует Дания! - L?nge leve Danmark, - бубнит он в ответ. – А тюльпаны - это к голландцам. Мисс Кристи хмыкает, но смиренно кивает. Потом, перестав смеяться, говорит:- Пока не забыла. На кухне какая-то беда со смесителем, вызовите сантехника, ладно? Заплатите, сколько скажет. Телефон там, на холодильнике…- Я сам могу посмотреть.Она не отвечает, скорее, даже и не слушает больше - просто уходит, оглядываясь пару раз с этой своей фирменной улыбкой до ушей. Удивительный мисс Кристи человек, думает он, заматывая шланг. Иногда сама вежливость, и такая очаровашка… а иногда просто до тошноты высокомерная. Как все англичане, она этого за собой в упор не замечает и, скорее всего, не признаёт. Бывает, слушает его так внимательно и серьезно, что хочется всю душу вывернуть (чего он благополучно избегает, конечно, но соблазн ох как велик). А бывает, вообще глохнет к его словам и перестает его видеть - он становится даже не мебелью, а каким-то насекомым или холмиком травы, пустотой, сквозь которую она смотрит этими своими кукольными синими глазищами. Сука, решает он. Просто выскочка, эгоманьячка и дрянь, как все успешные актрисы. Других в ее профессию не берут, ну или эти ?другие? прозябают на задворках, корчась в толпе статистов. Когда он заходит в дом, чтобы посмотреть, что там со смесителем, на кухне никого нет. Стол не убран. Он завален посудой, остатками пиццы в коробках, книгами с закладками, какими-то бумагами, монетками, зарядками от телефонов и ноутбуков, бокалами с недопитым вином - Бог знает, чем. На окошке маленькие горшочки с ароматными травами, которые он купил для нее на фермерском рынке: укроп цветет пушистыми желтыми зонтиками. Он ставит грязные тарелки и чашки из-под кофе в раковину, на автомате, без всякой гордости за себя: просто потому, что у мисс Кристи и ее пидоватого дружка мозгов не хватает после себя прибирать. Он частенько так делает. Иногда поднимает с пола какую-нибудь вещь и аккуратно кладет на комод или даже вешает в шкафы. Горничной его никто не нанимал, но наступать грязными кроссовками на (вероятно, недешевые) дизайнерские шмотки, которые она имеет дурость разбрасывать там и тут, ему тоже не вперлось. Он откручивает кран до упора, и кран, закашлявшись, плюет в него ржавой водицей. Да просто трубы засорились, думает он и поднимается по лестнице, чтобы сообщить хозяевам. Останавливается у двери главной спальни, видит мисс Кристи, которая стоит к нему спиной. Занося руку, чтобы чисто символически постучать о косяк, он делает серьезное и виноватое лицо - но она перехватывает его взгляд в огромном зеркальном шкафу. Она не шевелится, не оборачивается, не смущена: просто улыбается уголком рта. Рука его замирает. Он слышит, как ее бойфренд громко говорит, обращаясь к ней из хозяйской ванной:- Не надевай белье, заметно под платьем. Ожидаются важные люди, светани сиськами, лишним не будет. У тебя ведь красивые титьки, солнышко.- Красивые? – с сомнением говорит она, слегка поднимая бровь.Он вдруг замечает, что она сильно накрашена, и глаза ее в обводке черного кажутся просто огромными. Губы покрыты алой помадой. Мисс Кристи поднимает руки и начинает расстегивать пуговки на своей рубашке – одну за одной. - По крайней мере, соски ничего так, - кричит ее бойфренд и ржет во весь голос. Слышен звук бегущей воды: наверное, этот очкастый модник принимает душ перед выходом. Не в силах развернуться и уйти, он следит за кончиками ее пальцев, они исчезают на мгновение в каждой петельке и двигаются дальше – ниже и ниже. Ее коротко остриженные овальные ногти покрыты темно-пунцовым лаком. Мисс Кристи, не сводя с него пристального взгляда, довершает начатое, стягивает рубашку с плеч, встряхивает заведенными назад руками – и рубашка падает на пол, к ее ногам. Она выгибается, с тихим щелчком расстегивает бюстгальтер – он соскальзывает вниз, плотные черные чашки освобождают маленькую грудь. Есть у него какое-то смутное ощущение неправильности и опасности происходящего, но все тонет в его любопытстве и в притягательности, в запретной игре, которую мисс Кристи устроила, словно специально для него. Он обводит глазами ее гладкую спину с крошечными каплями веснушек и родинок, гибкий стан, и, наконец, упирается взглядом в зеркало – оно послушно отражает все, что ему хочется увидеть. Алый рот, синие глаза, розовато-кремовые соски, венчающие замечательно высокие, очаровательно крошечные титьки. Она кладет обе руки на пояс джинсов, расстегивает пуговицы, стягивает их, и из плена плотной ткани выпрыгивает крепкая, хотя и немаленькая, с едва заметными ямочками по бокам от копчика, задница. Полоска трусиков-стрингов расчерчивает ее пополам. Мисс Кристи, не сводя с него взгляда, наклоняется вперед, вышагивает из джинсов, высоко поднимая колени.Ее согнутый в поклоне силуэт кажется ему таким безупречным и гладким, какое-то тянущее чувство узнавания и восторга: длинный изгиб спины, разведенные в стороны лопатки, качнувшиеся в полумгле спальни ягодицы. Она замирает, выпрямившись, потом, подняв голову, глядя куда-то вверх и вбок, громко говорит (и он вздрагивает от звуков ее странно охрипшего голоса):- Что, трусики тоже не надевать?Пауза. Шум льющейся воды. Наконец, Джайлз орет, почти восторженно:- Конечно! Чертова шлюшка, тебе ж не привыкать!Оба хохочут. Он вздрагивает, от восхитительно-унизительного чувства, что они смеются над ним. Мысль об этом, короткая, яростно-обжигающая, необъяснимым образом посылает импульс прямиком в его пах. Член его начинает наливаться кровью, а в мозгах становится пусто и приятно. В ушах слегка гудит, но, может, это просто шорох воды рядом, в нескольких шагах от этой грязной мизансцены.Мисс Кристи опять склоняется, стягивает трусики до колен, выпрямляется и смотрит на него в зеркало. Потом, задирая коленки, заставляет чисто символический кусок кружева сползти к лодыжкам – и перешагивает. Он смотрит на треугольник коротких темно-русых волос внизу ее живота, на спрятанный в тени, едва видный контур меж стройных бедер: таинственная пустота, притягательная безвестность, и в то же время, думает он, абсолютно любому мужику на планете известное дело. Влажная щель, медом истекающий цветок, обагренные желанием вывернутые лепестки. На самом деле ему толком ничего не видать. Он переводит взгляд на ее задницу, любуется ею, и мисс Кристи покорно стоит, не шевелясь, следя за его реакцией в зеркале. Вид у нее при этом самодовольный и торжествующий. Это жестоко, думает он с отчаянием, жестоко и несправедливо. Я хорошо работал, я ничего не сделал, чтобы… Я ничего плохого ей не сделал!Мисс Кристи, с безжалостной улыбкой, продевает ногу в босоножку на высоченном каблуке, затем – вторую. Наклоняется, все еще голая, и начинает застегивать ремешки, и ему становится видно… чуть больше. Ее ягодицы слегка расходятся в стороны, а ниже, в полутени, он видит нежнейшие пухленькие лепестки, сходящиеся друг с другом. Ему кажется, что он видит полоску прозрачной влаги, выступившей между ними. Но, возможно, просто кажется. В сумерках чего не привидится.Через секунду или две, кажущиеся ему вечностью, пока его яйца ноют, а в штанах тесно и жарко, она поднимает с кровати черное атласное платье, ее белокурая голова исчезает в нем на мгновение. Руки взлетают, роскошные, полные руки, бесконечные, которые он в туманном оцепенении хочет покрыть поцелуями и даже укусами – и все исчезает под платьем.Она продевает себя легко, привычными движениями, и платье окутывает ее, скрывая наготу – остается обнаженной лишь спина, белый треугольник под распавшимся в стороны черным атласом. Мисс Кристи слегка поворачивает голову, он видит теперь ее профиль, выпуклое веко и изогнутые ресницы, опущенные в фальшивом приступе скромности. Губы ее вздрагивают. Она стоит, опустив руки вдоль тела. Он делает шаг, и еще, и еще. Чтобы дойти до нее, ему надо преодолеть километры кипящей лавы и собственной робости. Но он не слабак, во всяком случае, не даст ей повода так считать… Он находит кончик ?молнии? над ее копчиком. Пальцы его плохо слушаются, он не с первой попытки ловит замок, теряет и опять пытается ухватить. От нее пахнет ирисами и фрезией, и почему-то влажными листьями смородины: какой-то изысканный вечерний аромат, тенистый и щемящее-свежий, который мешается с ее природным, чистым и простым, какой бывает лишь у девушек с такой мраморной кожей. От ее близости ему хочется закричать или расхохотаться, или просто прижать губы к ее обнаженной спине.Ничего этого, разумеется, ему не позволено. Он поднимает руку, застегивая ?молнию? на тугом черном платье. Отступая, бросает последний взгляд в зеркало: ее соски встали и проступают под тонкой тканью так бесстыдно, дерзко, вот-вот прорвут. - Иду, - заполошно и радостно орёт вдруг ее бойфренд, будто его вообще кто-то спрашивал. И внезапно он понимает, что шум воды смолк. Как давно? Он не знает. Алые губы в зеркальном отражении раздвигаются еще шире. На щеках ее и на подбородке появляются ямочки, будто она вот-вот во весь голос захохочет. Его накрывает паника, он отступает к дверям и, наконец, разворачивается и сбегает прочь. *- Ты как? – спрашивает Джо, когда они заканчиваются разбираться с ее заказом. – Что-то выглядишь не очень. Я думал, морской воздух пойдет тебе на пользу.- Нормально, - он ставит старенький смартфон на стол, прислонив к кружке с остывающим кофе. По лицу его друга протянута прозрачная трещина – экран разбит, из-за этого Джо выглядит неуместно трагично. – Все нормально. Может, я слегка перестарался в первые дни. Спина…- Прими таблетку. - Ладно.- Я серьезно. Если они решат, что ты болеешь, им станет тебя жалко, и ты вылетишь на хрен, а мы ведь этого не хотим? Ник?Он качает головой: нет, не хотим. - Слушай, - Джо становится серьезным, он сцепляет пальцы и ставит на них подбородок, наклоняясь к экрану. – Кристи и ее бойфренд, может, лучшие люди из всего этого говноедского лондонского бомонда. Они добрые, вежливые, милые - и еще ничем толком не испорчены. Денег у них не дохуя, к тому же, она из среднего класса, и не умеет как следует гадить в душу прислуге. Может, Дикон немного засранец, но, поверь, ты еще не знаешь других засранцев, по сравнению с которыми он – сущий ангел. Гвендолин… просто ангел. Она умная и справедливая. Они подняли тебе жалованье и сказали мне, мол, даже не ожидали, что им так повезет. К тому же, они фактически не живут там, в Брайтоне, и ты… бля, ты просто торчишь, как ебаный аристократ, в собственном доме с собственным садом, весь предоставлен себе двадцать четыре на семь. Не просри это все, я тебя умоляю. Ник, просто не проеби этот шанс. Пожалуйста! Он морщится, вытряхивая из пакета кусок замороженной пластиковой лазаньи. - Ты меня не сдал, - говорит он с сомнением.- Мне что же, надо было прям сообщить им, что ты в завязке? Зачем? - Просто как-то… нечестно это. Гве… Мисс Кристи оставила мне кредитку. Это вроде как… злоупотребление доверием выходит.- Так не злоупотребляй! На хуя им все знать, - взрывается Джо. – Они и так узнают, если ты расчехлишься! - Тогда и получится, что я реально тебя подставляю…- Ну, это легко решаемо: просто не подставляй меня, датское ты мудило, - ворчливо говорит Джо и отключает звонок. Джо один из самых грязноротых лондонцев, что он знает. Удивительным образом это контрастирует с его безупречным внешним видом и респектабельной карьерой. Он остается наедине со своей магазинной лазаньей и мучительным ощущением, что подводит всех: мисс Кристи, ее бойфренда, самого Джо и даже себя. Это правда: да, в последние дни он счастливо предоставлен самому себе. С того самого вечера мисс Кристи сюда больше не возвращалась. Джайлз заезжал пару раз, забрать какие-то ее вещи и, наверное, убедиться, что Ник не обнес дом и не съебался вдаль. Они перекинулись парой слов, и разговор (для Ника) был максимально некомфортен. Хотя мистер Дикон, в общем-то, выглядел, как всегда, безмятежно и упитанно, и вел себя вежливо и… нормально. Все вели себя нормально, включая иногда названивавшую по хозяйственным делам мисс Кристи, и он какое-то время даже подозревал себя в том, что попросту навоображал невесть что. Но и в самом укуренном сне он не мог бы увидеть, как мисс Кристи - для него - снимает с себя всю одежду, и при этом так соблазнительно и нагло ухмыляется. Это просто лежало вне пределов его воображения. И нет смысла недоговаривать самому себе: он едва не до мозолей дрочил, вспоминая эту аморальную картину, в процессе осыпая мисс Кристи самыми грязными ругательствами. Самоудовлетворялся каждое утро, стоя в душе. И иногда вечером. И иногда у него вставало даже при воспоминании. Он доедает свой ужин, убирает посуду, выуживает из холодильника банку безалкогольного пива. Потом достает старенькую машинку для стрижки и начинает ожесточенно терзать бороду, пытаясь придать своему отражению в зеркале хотя бы видимость пристойного мужика. Такого, чтобы ей захотелось. Он опускает руку, разглядывая себя с отчаянием и грустной насмешкой: кого он пытается обмануть? Эта шлюха дает всяким звездам и звездным дизайнерам, вроде своего Джайлза. Ему достался только кусочек на попробовать: должность Застегивальщика Платья, н-да…За окнами начинается очередная канонада: туристы здесь каждый вечер что-то отмечают, и фейерверки расчерчивают небо над морем, наполняя его оглушительным треском, соцветиями пестрых огоньков. Он выходит на крыльцо своего домика, чтобы полюбоваться бесплатным шоу. Где-то далеко по берегу гремят басы дискотеки. Слышен шорох шин по асфальту, размеренный писк воротной сигнализации, и он видит, как на пятачок перед домом вкатывается сияющий роллс-ройс. Водитель выскакивает и бежит открыть ей дверь, чуть не спотыкаясь. Чувака, должно быть, прет от осознания собственной важности, думает он. Он не может скрыть ухмылки, когда мисс Кристи вываливается на дорожку. Она подхватывает подол своего длинного, свободного платья, прижимает клатч к груди и, что-то пробубнив водителю, бредет к дому. Даже отсюда, из-за деревьев, он видит, что его белокурая хозяйка в дупель пьяна. Ну, может, не в дупель, это уж он со зла… но определенно нетрезва. Пошатываясь, она поднимается на крыльцо и долго возится с ключами. Он раздумывает, не прийти ли на помощь, и, пока взвешивает варианты, она сама справляется. Все же он идет к ней, просто чтобы убедиться: она там не свалилась в лужу собственной блевоты. Это, в конце концов, элементарная вежливость, думает он. Он стучит по косяку и заходит в ярко освещенную кухню. Мисс Кристи стоит, опустив голову, над стаканом с водой, волосы ее падают, закрывая лицо, кулаки опираются в столешницу. - Мисс Кристи? Все в порядке? Она молчит, потом залпом выпивает воду, вытирает рот и поднимает к нему лицо.- Гвендолин, - говорит она после сердитого, короткого молчания.- Простите?- Можно по имени. Гвендолин Трейси Филиппа. - Да. Без проблем. Гвендолин, у вас все хорошо? - А что? - Она поднимает голову еще выше, задирает подбородок и щурится на него воинственно, почти ожесточенно.- Мне показалось…Он замолкает. Пьяных британок он, конечно, навидался, даже по случаю потрахался с несколькими. Особенно богат такими приключениями оказался Глазго. В основном, эти девицы запредельно веселые и без всяческих тормозов. Одна при всем честном народе стянула трусики и помочилась посреди тротуара в центре города… Но Гвендолин выглядит одновременно беззащитной, трогательной и какой-то настороженной. Мочиться при нем тоже вроде не собирается. Она проводит ладонью по своему рту, размазывая остатки помады. Красный след тянется по белой коже. - Мы там… поссорились. Я не планировала приезжать. Простите.- За что же?! Это ваш дом.- Надо было предупредить. Вы вообще не пьете, Ник?Он мотает головой. Она достает из винного шкафа бутылку вина и откупоривает, ловко орудуя штопором. Долго роется в кухонных шкафах, пока он не приходит на помощь и не находит для нее бокал. Она благодарно хихикает:- Ладно. Ну и ладно. Хорошо. Продолжим…- Может, уже не надо? – осторожно спрашивает он.- Может, - без особенного гнева отзывается она, наливая себе полный бокал. – Но это уж мое личное дело.Глотнув и повеселев, она вдруг достает телефон и начинает ожесточенно что-то набирать. Наверное, продолжает тихую ругань с… с кем она там поссорилась? Неужели со своим скользким дружком? Ой как неожиданно, думает он с сарказмом.Отшвырнув телефон, она идет в гостиную, в одной руке бутылка, в другой – бокал. Усевшись на диван, она сбрасывает сандалии и поджимает под себя босые ноги. Он останавливается в дверях, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Гвендолин вдруг выпаливает:- Мне надо перед вами извиниться, Ник. - Нет, нет, я не…- Простите за то безумное шоу. В каждой актрисе дремлет эксгибиционистка. Не знаю… Может, не в каждой. Во мне определенно.- Ничего. - Я не должна была. Вы здесь работаете, вы фактически… в подчинении… С моей стороны это было гадко и н-не… непорядочно. - Извинения приняты, - разводит он руками, стараясь звучать резонно и добродушно, - все забыто, ладно? А вдруг она решит, что поступила уж слишком – и, чтобы не мучиться совестью, просто выпрет его отсюда на хрен? Джо его укокошит. Конечно же, узнав, в чем причина, он обвинит не ее, эту сумасшедшую суку, а его, Ника, озабоченного датчанина в завязке. Скажет, что он к ней приставал… или чего похуже. Ему становится страшно, и это, наверное, как-то отражается на лице. Гвендолин беспокойно ерзает на диване:- То, что я сделала… Это мне совершенно несвойственно, Ник. Не знаю, как вам доказать. Просто поверьте.- Я верю, - говорит он, ни единому слову ее не веря. Она молча таращится на него, потом, тряхнув локонами, допивает вино и наливает себе по новой. Наутро он приносит ей первую клубнику к завтраку – и обнаруживает, что Гвендолин спит, уткнувшись носом в спинку дивана, все еще одетая: синее платье ее слегка задралось, обнажив крепкие икры. На столике рядом с ней – ополовиненная бутылка вина и бокал. Он относит бокал в мойку, возвращается за бутылкой, чтобы убрать и ее, и тут Гвендолин с тихим стоном поворачивается, открывает глаза, впивается в него непонимающим взором – потом садится так резко, будто ее пнули. Одергивает платье. Вытирает ладонями бледное, как снятое молоко, лицо.- Господи. Который час?!- Доброе утро. Можно это убрать?Она грустно выглядывает меж растопыренных пальцев.- Да, пожалуйста. Извините. - Почему вы все время извиняетесь? – не выдерживает он, и тут же прикусывает язык. Она опускает руки и бессильно, близоруко рассматривает его.- Не знаю. Мне надо… Ой.Вскочив, она на всех парах ломится в гостевую ванную на первом этаже, а затем он слышит гулкие стонущие звуки: бедняжку, наконец, стошнило. После трагической паузы и череды душераздирающих звуков – ее рвет, она спускает унитаз снова и снова – начинает шуметь душ. *Сунув капсулы в кофеварку, он грустно оглядывает свои вассальные клубничные подношения. Королева фей, вот и пожалуйста вам. Королева-то у нас оказалась с бодуна. Он включает кондиционеры везде, где только можно. Находит в аптечке алкозельцер и бросает таблетки в стакан с чистой водой. Через полчаса Гвендолин вплывает на кухню, вытирая волосы полотенцем. На ней темно-синий плюшевый халат, и она босиком. Щеки порозовели, думает он, уже хорошо. Он молча придвигает к ней стакан с тихо шипящим спасением. Она, так же без слов, делает несколько больших глотков, садится и бесцельно таращится перед собой. Замечает свой телефон, берет его, что-то читает в нем и с ненавистью разжимает пальцы. - Кофе? – решается он. - Вы не обязаны, - тихо бормочет Гвендолин.- Мне лучше уйти?- Налейте себе кофе. Побудьте здесь. Какое-то время они сидят в тишине, друг напротив друга. Гвендолин выглядит усталой и отрешенной. Она, наконец, бросает рассеянный взгляд на клубнику:- Ох. Как это мило… - Я вырастил ее вон там, - с воодушевлением начинает он, показывая на грядки за окном. – На пробу посадил несколько сортов, и я на самом деле не…Он замолкает, поняв, что мисс Кристи не слушает. Подперев щеку рукой, она листает что-то в своем телефоне. Слабая улыбка, быстрая, как взмах крыла у бабочки. Несколько сортов, думает он, даже про себя не заканчивая толком фразу. Я не знал, какие будут лучше расти. Черт. Ей ведь совсем неинтересно. - Мы вас не заслуживаем, Ник, - объявляет она вдруг, отпихнув от себя телефон. – Вы точно не ангел, посланный небесами?Он пожимает плечами, неловко осклабившись:- Вроде не похож… Крыльев нету.- Вы всегда такой сдержанный, спокойный. Завидую. Она отпивает кофе, смешно вытянув губы, и, поймав его изумленный взгляд, ставит кружку на стол:- В хорошем же смысле! Я бы хотела иметь такой темперамент. А еще сильнее хотела бы, чтобы у Джайлза было побольше терпения… и здравого смысла, как у вас. - Дело наживное, - неопределенно говорит он.Если ты ему устраивала сцены, подобные той, с раздеванием - так я не удивляюсь, что у бедняги периодически кукуха отъезжает. Но он, разумеется, не говорит этого вслух, он почтительно молчит, разглядывая ее свежее, как персик, умытое личико. - Хотите сока? - Пожалуй. Он какое-то время копается в недрах холодильника, проклиная себя за недостаточно прыткий заказ в супермаркете. Его привезут лишь к обеду… Вот же черт. Когда он поворачивается к ней, закрыв холодильник, с бутылкой апельсинового сока в руке, Гвендолин сидит на каменной столешнице кухонного острова, болтает одной ногой, пялится в свой айфон и сдавленно хихикает. - Ааа-ой, - тянет она, вскидывая голову, - простите. Подруга прислала действительно забавную шутку. Он наливает ей сок, и она берет, не глядя. Опять вся в своей немой болтовне. Его это немного подбешивает, хотя и успокаивает: вот такое необъяснимое сочетание. Бесит то, что она его не слышит, не слушает, не замечает: превращает в пустое место, в ничто. Но зато он может преспокойно таращиться на ее круглые коленки и слегка отпавший ворот халата, под которым жемчужно белеют ее грудки. Она откладывает телефон и говорит, скрестив ноги, покачивая ими:- Вы ведь не смотрели?- Что? – он вздрагивает.- Шоу, - терпеливо, склонив голову к плечу, уточняет она.- А… ваше шоу? Нет. Только слышал, что… там драконы.- Драконы, угу, - хмыкает она скептически. – Впрочем, в общих чертах так и было. В Британии его не выпускали в эфир. Только на платных стриминговых каналах, - извиняющимся тоном.- Простите? Я не знаю, что это такое. Гвендолин непонимающе глядит на него, он – на нее. Наконец, встряхивая мокрыми волосами, она бормочет:- А у меня иногда бывает чувство, что… Ну. Ладно. - Какое?- Не знаю, - она вздыхает и обводит глазами потолок. – Как будто мы очень давно знакомы или… как будто вы все знаете.- О чем?Она кусает губу, а потом выпаливает:- Обо мне. Об этом шоу. И однажды я видела сон, в котором вы играли одну из ролей. Наверное, я думала о вашей актерской карьере, что… все вот так для вас сложилось, и как-то это… во сне… отразилось… - Что за роль? – добродушно посмеиваясь, спрашивает он.- Самого красивого, сильного и знатного рыцаря Семи Королевств, - она торжествующе ухмыляется.- Ах, вот как? Польщен. И почему аж семь королевств? По мне, так многовато. Как вообще это все можно запомнить? - Ну, в основе сериала – просто очень большая серия книг. Их реально много!- И как я справился? С этой ролью?- Блестяще, - говорит она, полушутя-полусерьезно. – Потрясающе. Даже во сне я думала, что лучше вас никто бы не подошел…- Ах. Надеюсь, меня не убили? Дракон-то не сожрал?Она совсем перестает улыбаться, прищуривается, вся как-то сжимается.- Нет, - после долгого раздумья говорит она. – Вы… жили долго и счастливо. - Это мне нравится. Он стоит рядом с ней, и вдруг ее пальцы касаются его руки, лежащей на каменной столешнице. Робкое, нежное движение: она гладит его, и от этих касаний пробивает дрожь. Не глядя на мисс Кристи, он тихо спрашивает:- Кто же он на самом деле?- Кто?.. А, рыцарь. Гвендолин называет ему имя: в ответ он только уважительно вздыхает. Увы, это пиздец, какой знаменитый британский актер: даже выпавший из процесса на два десятка лет Ник его знает. Знаменит, красив, как бог, ужасно богат, все такое. Может, и Оскар какой получил, так далеко его осведомленность не простирается, но – может, и так. Пальцы у нее горячие, чуть влажные. Ему не хочется, чтобы она убрала их с его жесткой и сухой, покрытой загаром, неуклюжей кисти. Контраст белой кожи – и его грубых пальцев, узловатых от многих лет тяжелой работы – завораживает. Его большой палец делает осторожное движение в ответ на ее поглаживания. Это как трогать лозу, травинку или цветок: невесомо. Неуловимо, до боли в сердце эфемерно. - А у вас? Что за роль?Она может и не отвечать, он не сомневается: какая-нибудь надменная королева, это так ей идет. Гвендолин негромко фыркает.- Дева-рыцарь. Дурнушка. Свинья в шелках. Огромная корова. Так ее называют. А еще… Девственница. Большей частью.Он изумленно поднимает глаза. Их лица теперь так близко. Она смотрит на него без смущения - и без страха. Огромные зрачки в окружении сизо-синих радужек. Светлые ресницы. Носик с этим от природы точеным кончиком, такой славный, усыпан бледными веснушками. Шрам на верхней капризной губе. - Вот как? – озадаченно переспрашивает он. – Вы шутите? Проверяете меня? Я действительно не смотрел…Слегка раздраженная, она закатывает глаза:- Разве трудно вообразить?- Трудно.- Это что, такой тонкий комплимент? - Может быть. Я не знаю. Вы… красивая. Невозможно красивая, медленно думает он. Мысли его, и чувства, и все вокруг как-то замерло, остановилось. И все покрыто туманом двусмысленности. Он растерян, ее близость делает его круглым дураком. Наклоняясь к ее лицу, он словно бы падает и падает, или, наоборот, куда-то вверх скользит: его душа ликует, а сердце трепещет в этой счастливой неизбежности. Он касается губами ее губ и останавливается, неуверенный в том, позволят ли продолжать. Гвендолин не шевелится, полуприкрыв глаза: сидит, подобно богине, в этом своем солнечном безмолвии, в терпеливом и бесстрастном ожидании жертвы. Губы ее слегка размыкаются ему навстречу, и он целует, накрыв их своим ртом – и, помедлив, вталкивает язык. В ушах у него шумит, тихий и далекий рокот, все тело вибрирует от предвкушения. Его руки ложатся на плечи мисс Кристи и осторожно стягивают с них края бархатистой ткани. Обнажение, которое следует за этим, так отчетливо и восхитительно, он охватывает ладонями ее грудь, но, не решаясь идти дальше, поднимает руки и прижимает к ее мягким щекам. Оттягивает ее голову чуть назад, она поддается. Она вообще удивительным образом ему подыгрывает и отвечает. В ней есть некая отстраненность, которую он склонен приписывать эффекту неожиданности. Но, возможно, Гвендолин была к этому готова даже больше, чем он сам. Во всяком случае, когда он охватывает ее лицо, пальцы ее ложатся на его запястья и сжимают - но вовсе не отталкивают, даже наоборот. Будто безмолвный ответ: оставайся таким, делай еще. Он не без сожаления размыкает поцелуй и говорит, прижав лоб к ее лбу:- Про… простите.- Неважно, - бормочет Гвендолин. – Вы это сделали, и ваши извинения потеряли смысл.- Мне перестать?Она сидит с закрытыми глазами, губы распухли, шрамы над губой алеют - от прилива крови и уколов его бороды.- Это ваш выбор.- Нет. Здесь… Теперь. Вы решаете. - Решаю за вас, мистер Вальдау?- Ник.- Ник, - эхом повторяет она. Глаза ее открываются. Он смотрит ей в переносицу, не в силах выдержать этот взгляд, и Гвендолин безжалостно смеется.- У вас красивые глаза, - сообщает она. – Ник.- В самом деле? - Они… беззащитны. Он удивлен ее выбором слов. Некоторые из его подружек, особенно те, что навещали его в трезвые периоды, наоборот, считали его глаза ?хищными?, и ?острыми?, и ?цепкими?, и даже – одна, любившая, чтобы ее отшлепали по жопе в процессе – ?жестокими?.Но, быть может, Гвендолин видит в нем нечто особенное. Или – нечто своё.Убирая руку с ее лица (Гвендолин разжимает пальцы на его запястье с каким-то разочарованным вдохом), он скользит пальцами сверху вниз – по ее шее, ключицам и по груди, к животу, отдергивает пояс халата. Он, легонько толкнув, раздвигает ей ноги, и Гвендолин поддается. Рука его оказывается на внутренней стороне бедра, он проводит кончиками пальцев по изумительно гладкой и тонкой коже, и, наконец, прикасается к сокровенному.Она дергается, как от удара электричеством. У нее влажно между ног, он вжимает ребро ладони в эту мягкую, податливую, мокрую и горячую плоть, разводит пальцы и охватывает ее, и все это время не сводит глаз с ее лица. Она опирается на руки, поставленные за спиной, грудь выгибается ему навстречу, лицо становится пронзительным и пустым, а затем расслабляется, и так вновь и вновь, волнами, пока он ласкает ее. Вталкивает пальцы по одному – до трех, полностью, и она - в ответ - шире раздвигает колени. Ему приходит в голову, что следует пойти дальше, она открывается ему, и ждет, жаждет: и он начинает целовать ее бедра, склонив голову в глубоком поклоне, а потом приникает ртом к сердцевине, к бутону, который раскрывается и разворачивается, как цветок навстречу солнцу. Рот его заполнен теплой влагой, от ее запаха он просто сходит с ума. Это, отчасти, акт поклонения, отчасти – присвоения, маленький элемент каннибализма в разрешенном цивилизацией формате. Он старается на пределе своих возможностей, старается доставить ей удовольствие, которое, может, сведет ее с ума так же, как его, оставит на краю, столкнет с края, позволит летать. И, когда мисс Кристи кончает, ее крик вибрирует в тихом воздухе кухни, ударяется о стекло бокалов и фарфор ее дорогих элегантных чайных чашек, бьет в стекло и разрывает пустоту, все становится полным смысла. И мир сужается до одной лишь плоти, делается тяжелым, и твердым, и ощутимым, пульсирующим в ожидании развязки - как его собственный член. *В череде этих томительных дней легко потеряться, они ничем не отмечены, кроме точной размеренности ее визитов. И в них нет ничего, кроме растущего, как персиковая летняя луна, желания; и жары, и сексуального напряжения. Ник старается запомнить каждое мгновение, говоря себе: скоро все закончится – или МОЖЕТ закончиться. Что, в его положении, тождественно и равносильно. У нее начинается, наконец, сезон спектаклей. У него не то, чтобы нет денег или времени прийти, но его не приглашают, она никогда не говорит с ним о своей премьере или о том, как все проходит. Никогда не говорит: было бы неплохо, если бы вы посмотрели. Он думает, что она вообще не рассматривает его под таким углом. Он не для этого ей служит.По выходным она заявляется в дом на берегу, приезжает всегда какая-то взвинченная и возбужденная. В один из таких вечеров, стоя у кухонного стола и о чем-то оживленно чирикая по телефону, она поворачивается к нему, вошедшему со своими жалкими дарами. Клубника, помидоры, зелень, всякая чушь. Она едва скользит по нему взглядом, а его огородные старания вовсе остаются незамеченными. Мисс Кристи, не прерывая разговора, поднимает подол своего узкого черного платья и, прижав телефон плечом, стаскивает трусики до колен. Показывает ему пальцем: вниз. И не то, чтобы такое обращение его заводит. Никогда прежде не заводило, но у него стоит даже от звуков шин, шуршащих по гравию подъездной дороги. Он жалок, он согласен на все, и вид ее белых бедер так же ему желанен, как вода, или еда, или воздух.Так что он безмолвно опускается на колени и, с максимальным рвением, делает то единственное, чего от него ждут: ласкает ее ртом. Она продолжает свою идиотскую беседу, хихикает, что-то отвечает, ему слышны смешки на том конце, женский голос. Она переспрашивает и картинно возмущается, все это длится и длится, а его лицо измазано смазкой, ему становится уже и смешно, и стыдно, он ждет, чем же дело кончится. Наконец, посреди какой-то важной тирады о феминизме она делает вдох, прерывается и тихо стонет.- Я… не могу больше говорить, Ли… Ли-на, - почти воркует она. Она кончает, отбросив телефон на стол. Он ждет, сам не зная, чего, но мисс Кристи с самым будничным видом натягивает трусики, одергивает подол и уходит, стуча каблуками, в свою спальню. Он слышит, как она включает душ.Несмотря на слегка опавшую от такого немилосердного обращения эрекцию, он тащится следом за ней, как пес на невидимом поводке. У нее в душевой кабине работает радио, какая-то инди-волна: вся музыка, которую она слушает, это какая-то смесь неизвестного ему с неприятным, непонятным. Творчество душевнобольных, так он про себя называет ее вычурные плейлисты. Но тут вдруг начинает играть песня, которую он слышал несколько раз. Под эту песню его накрывает волна жалости к себе – и отчаяния – пока он стоит над ее кроватью, над скомканным платьем и разбросанным бельем. О, дорогая, я поцелую твои глазаЯ буду спать на коврике у твоих ног,Просто дай мне конфетуПосле того как я отдал тебе сердце.О, и я буду ждать тебяЗнай, что я буду ждать тебяО, я буду ждать тебя –И так много раз, пока он слушает шелест водяных струй плюс стук собственного сердца. Несомненно, разбитого. А его руки, между тем, делают свое дело, хотя он боится, что она войдет и увидит, чем он занят, обнаружит его прямо в разгаре совершаемого злодейства, застукает на месте преступления. Но опасность лишь подстегивает страсть, придает ей дополнительный объем и мучительную, истязающую его, силу. Он спускает на ее платье, и тотчас, осознав, что натворил, хватает его, торопливо вытирает себя и волочет к корзине с грязным бельем. А радио все не унимается, и он ощущает себя какой-то иллюстрацией к приторно-липкой лирике, еще одним бессловесным объектом:Милая, я искупаю тебя,Я постираю твою одежду,Просто дай мне конфетуПеред тем, как мне уходить.О, дорогая, я поцелую твои глазаЯ буду спать на коврике у твоих ног,Просто дай мне конфетуПосле того как я отдал тебе сердце.Эти эстрадные певцы, думает он с печальной свирепостью. Что они, вообще, такое несут?! Он останавливается в дверях ванной, смотрит на ее смутный силуэт. Вода из тропического душа льется, будто нарочно скрывая и пряча Гвендолин от него. - Это все? – громко говорит он, стараясь переорать воющие ноты крещендо.Мисс Кристи секунду никак не реагирует, потом выключает радио. Становится тихо, лишь плеск воды - и его собственное обиженное сопение.- Ник? – наконец, с подозрением говорит она, и выключает воду. – О чем вы?- Это все? Я могу идти?Молчание. Она распахивает дверцу душевой и вышагивает, нисколько не смущаясь, берет полотенце с полки и вжимает в него лицо. Волосы ее заколоты на затылке. По щекам тянутся темные полосы смытого грима. Оторвавшись от полотенца, мисс Кристи тихо, коротко и безучастно улыбается. Он не сводит глаз с ее рта, хотя вид обнаженных грудей и живота – вообще весь ее вид – опять поднимает в нем волну темного желания.- Можете идти. Простите. Был ужасно долгий, выматывающий день. Завтра я буду в лучшей форме. Я просто очень устала. Он делает к ней шаг. И замирает.Она, не заметив этого, отворачивается и перебирает какие-то косметические баночки на широкой столешнице, в которой утоплены две каменные раковины. - Вам понравилось? – решается он.Обернувшись через плечо, Гвендолин поднимает бровь:- Разумеется, - с ехидной прохладцей. – Гм. Что, не заметно было?Он рассержено молчит, сам не понимая, чего же от нее хочет - и, наконец, подавив вздох, она говорит:- Спасибо, Ник.В следующий раз она даже трубку не кладет, так и продолжает какой-то долгий, нудный разбор полетов со своей подружкой, пока он вылизывает роскошную вагину. Она сидит на диване, широко раскинув ноги, иногда слегка приподнимает задницу – даже не его удобства ради. Это просто такие недвусмысленные намеки, указания, что ему делать: и он подчиняется, весь в своем заторможенном, ненавистном, грязно-возбуждающем, самоуничижении. Мисс Кристи кончает ему в рот, и он покорно глотает, покорно и радостно, и, уходя, замечает, как она, лежа на диване, закинув ногу на ногу, туфли и трусики на ковре у ее ног - безмятежно листает свой айфон. Ее бесчувственность больше не злит его, не отталкивает: Гвендолин представляется ему каким-то огромным и прекрасным цветком, который не требует от него понимания или даже слов. Все, что он должен предоставлять: ласку и заботу – он отдает сполна, но цветы не растут для него, или по его воле, они живут своей особенной жизнью, и его присутствие лишь призвано улучшить их существование, уж никак не определить. И все-таки он расстроен, если не сказать – разбит – столь очевидным равнодушием. Если он начнет требовать, кричать или даже умолять, его попросту уволят, в этом Ник не сомневается. Если он попытается соблазнить ее, развести на нечто большее, на настоящий секс или взять силой – его не просто уволят, а закатают в места не столь отдаленные. Да и не хочет он давить, просить или что-то в ней менять. Он чувствует себя связанным, скованным по рукам и ногам этой странной связью. И он чувствует свою вину, огромное и горькое чувство: будто он сделал нечто не так, неправильно, с самого начала облажался, и у мисс Кристи просто не осталось к нему никаких таких особых чувств. Нет, думает он, копошась в своем одиноком саду или распиливая доски, латая стены мастерской или возясь с трубами птичьего фонтанчика, нет, дело не в том, что он совершил, а лишь в том, какой он. Бывший алкаш и настоящий неудачник. Откуда ей понять, что он за человек, если все, что она видит – угрюмый и заросший бородой мужик без определенного места жительства, денег, карьеры и перспектив? Он едва ли с десяток слов за все это время ей сказал. Поначалу она хотела его разговорить, но он бурчал какие-то односложные отмазки, стесняясь своего акцента и своего невежества. Женщину надо впечатлить, это, блядь, непреложный закон вселенной, и ты, Ник, его нарушил самым вопиющим образом. Но и после этого тебе позволили слишком много. И ты все равно недоволен. Мудила. Так он ругает себя дни напролет, пока мисс Кристи где-то там, в Лондоне, поражает искушенную публику новым спектаклем. К очередному ее возвращению он решает подготовиться, сделать нечто действительно впечатляющее. Вся честная компания застает его с букетом еще влажных от поливки пионов, который он, как дурак, держит в руках, окруженный вазами с другими цветами – розами, маргаритками и дельфиниумами. На нем чистая, выглаженная белая рубашка – в первый раз за много месяцев, и чистые джинсы, и его единственные более или менее приличные кеды. Гости вваливаются толпой, болтая и смеясь, размахивая бутылками с шампанским и оживленно обсуждая последние лондонские сплетни. Гвендолин появляется под руку с тем экранным рыцарем – золотоволосым и надменно-расслабленным и, при виде Ника, замирает, будто это не она, а он застукал ее посреди чего-то постыдного. Она мгновение колеблется, затем берет себя в руки и картинно ржет:- О, Ник! Ник! Посмотрите, как он тут все красиво устроил! Он оглядывается, словно и сам хочет убедиться в том, что натворил. - И правда, такой приятный сюрприз, - тонко улыбается ее бойфренд. – Ник, вы что же, нас ждали? Пожимая плечами, он мечтает провалиться сквозь землю. На его лице, наверное, написан весь спектр эмоций – от отчаяния до разочарования. Мисс Кристи швыряет свой клатч на столик в гостиной, подходит к нему, наклоняется с высоты своих каблуков, обхватывает его голову двумя руками, тянет к себе и нахально целует в губы. Ее дыхание пахнет шампанским и ванилью.- Ой, - говорит какая-то женщина.- Ох, твою мать, - вторят ей мужчины. Поднимается смех, призванный скрыть всеобщее замешательство – или просто подогреть назревающее веселье. Приобнимая его за плечи, она мягко, как мальчика с отставанием в развитии, разворачивает его к толпе:- Ну, тогда позвольте представить. Вот он, Ник. Наш чудесный садовник. Это мне, правда?Она забирает у него пионы, зарывается в них носом. Ее синие глаза искрятся, лицо кажется фарфоровым и будто светится поверх розовых бутонов. - Да, - он едва шевелит языком. - Хорошо. Они красивые. Как и ты сегодня… Поставь где-нибудь, - она сует ему цветы и поворачивается к гостям. - Я бы такого красавчика тоже поцеловал, - говорит какой-то паренек со смесью зависти и вызова. – Ты с ним спала? Уже?Ник в тревоге переводит глаза на ее бойфренда. Тот только посмеивается, как обожравшийся сметаны кот. Он вынимает из буфета бокалы и расставляет их на кухонном острове:- Все это следствие сомнительного обаяния Гвен. Где ее чары не действуют, там она берет силой. - Так мило, - говорит этот актер, усаживаясь на диван и вынимая свой телефон. – Но могла бы подождать, пока вечеринка закончится.Гвендолин смеется и садится рядом с ним, закинув ноги ему на колени, сунув себе под спину подушку:- А Ник не мог ждать, сами видите. Рубашку погладил…- Можно идти? – говорит он, с тоской и умоляюще глядя на нее. - ?Моно итти?, - передразнивает кто-то, и Гвен, запрокинув голову, так, что ее волосы падают на темный бархат подушки, ржет во всю глотку. – Что это за акцент?- Шведский, - замечает Джайлз с видом знатока. - Не-а, - она мотает головой, - датский. Он датчанин. Ты такой невнимательный, дорогой мой Джайлз.- Ник? Как Николас? – спрашивает актер, который играл рыцаря, оглаживая ее колени, в какой-то пародии на заботливый массаж. На самом деле он просто лапает ее при всех. - Николай, - говорит Гвен, подавившись очередным смешком. – Ему идет, правда?- Ты так говоришь, будто это кличка для собаки. Это имя, - упрекает ее какая-то тетка, разодетая в стиле ?бохо с вызовом?. – Он, может, его и не хотел, да выбирать не приходится. - Ты слишком добра, Лина, милая, - тотчас отзывается рыцарь, и Лина, наклоняясь к нему, целует его в лоб.- Спасибо, братец. Ник уходит, чтобы найти вазу для букета, бродит по комнатам наверху, прислушиваясь к шуму и гаму в гостиной. Они открывают шампанское, включают джаз, обмениваются какими-то приколами в телефонах и оглушительно ржут. Его гнев, обида ищут выход, и не находят - он просто мотается по пустым спальням, в тупом и яростном изумлении. С ним так хреново не обращались даже на самых его поганых работах, а уж он немало таковых сменил. В конце концов, он оставляет цветы в вазе около ее кровати и идет вниз, приготовившись к новой порции унижений. Но на сей раз его милостиво не замечают. Когда он выходит, прикрыв за собой дверь на кухне, Гвендолин на спор целуется со своим рыцарем-звездой. Эта вечеринка стихает лишь под утро, и, когда он просыпается – как многие из завязавших алкоголиков - засветло, кто-то из гостей еще бродит по саду, босиком и в жопу пьяный, накинув на себя огромное кимоно Гвен, и распевает ?Зеленые рукава?. - Одну надежду я таю,Что, как ты жестока ни будь,Любовь несчастную моюВознаградишь когда-нибудь!Пусть ты глуха к моим мольбам,Мучительница милая,Твоим зеленым рукавамПослушен до могилы я…Твоим зеленым рукавамЯ жизнь безропотно отдам.Зеленые, словно весною трава,Зеленые рукава!Голос у поющего крепкий, сильный, и он так старательно выводит всю балладу, что Ник невольно останавливается на пороге своего домика. Зажав чашку с растворимым кофе в руке, он с усмешкой вслушивается в пьяное соло. Рассвет пробивается через тонкие, как пенка, облака, заливая небо прозрачным и невинным светом. Гости разъезжаются лишь к обеду, и все это время он отсиживается у себя, строгая перочинным ножом палочки для подвязки, перечитывая одну из четырех книг в мягкой обложке, которые ему Гвендолин купила, заваривая себе пакетики с чаем и коробку быстрорастворимой лапши. Когда все стихает, и машины разъезжаются, он поднимает голову, прислушиваясь. Он почти решается выйти и проверить, не остался ли кто из богемной тусовки в саду под кустом, и вдруг дверь открывается, впуская ее – огромную и ужасно расстроенную.Мисс Кристи молча замирает у порога, очевидно страдая от головной боли, но мужественно превозмогая. Волосы ее собраны в ?хвост?, на ней серая футболка и просторные треники, и зеленые шлепанцы, которые она всегда носит, разгуливая по саду и пляжу. - Если думаешь, что я сделаю вид, будто вчерашнего не помню, то… Окей, Ник, ты, вероятно, совершенно меня презираешь.Он растерянно обводит глазами ее несчастное, такое искреннее, такое милое в этом ярком летнем свете, лицо.- Что?..- Я должна извиниться, вот что, - раздраженно восклицает она, и тут же затыкается.Язык мой – враг мой, думает он.Он растягивает рот в фальшивой улыбке. Ему жаль ее, хочется утешить и простить - и в то же время ничуть не жаль. Если быть до конца честным, ему также хочется ударить ее, и мысль, хотя и неприятна, и открывает ему самого себя с новой стороны - но прям до усрачки не пугает, нет. - Так начинай. - Ч… что? – повторяет она за ним, выпучив глаза.- Начинай извиняться! – слегка повышает он голос.Она вздрагивает от этого окрика. Проводит руками по лицу:- Мне, вообще-то, сейчас херово, - бормочет она упрямо и виновато. – Убавь громкость.- Ясно, - он совершенно не удивлен ее реакции. Чтобы мисс Кристи и вправду перед ним извинилась? Да скорее третья мировая начнется или инопланетяне высадятся. – Понятно. Тогда закроем тему. Мне надо работать. Но он не двигается с места: в основном, потому, что мисс Кристи так и стоит в дверях, неподвижная и здоровенная. - Почему ты никогда не пьешь? – вдруг спрашивает она, и таким тоном, словно никакого разговора не предшествовало, да и ночью все было пристойно и прилично. - Наверное, не хочу потом болеть, как ты, - спокойно откликается он, собирая свои инструменты, перчатки и резиновые сапоги из маленькой кладовки рядом с одежной вешалкой. – Ты же сказала, тебе вон как худо.Она с облегчением хихикает. Прямо как ребенок, которого любящие родители простят, какую бы бабуйню не творил. Ему приходит в голову, что она так привыкла: наверное, ее в детстве избаловали. Джо говорил ему, что она, хоть и из среднего класса, но какие-то денежки в семье всегда водились. Пуще того: вероятно, родители попросту с нее пылинки сдували. Есть в ней некие к тому… предпосылки. Я бы и сам с тебя сдувал пылинки, сумрачно думает он. Если бы ты позволила. Если бы не оказалась такой сумасбродной сукой. - У меня чисто моральное похмелье. Это когда накануне сделал нечто ужасное. А теперь убить себя охота.- И что же такого ты вчера сделала? – интересуется он, наклонив голову к плечу.- Нет, правда, почему ты в такой завязке? Что-то личное? Прости, если неприятно, и можешь не…Хотя она пропускает его вопрос мимо ушей… во-первых, ему не привыкать. И во-вторых: он вдруг понимает, что Гвендолин имеет над ним некую необъяснимую, почти мистическую, власть. Потому что, внезапно, он размыкает губы и говорит:- Я был алкоголиком много лет. Лечился в клинике, прошел несколько ступеней в АА, теперь завязал. Надеюсь, что навсегда. Она округляет глаза, а следом и рот. - Я не похож на такого парня? – осторожно спрашивает он. – Или жалеешь, что наняла бывшего алкаша?Гвендолин торопливо мотает головой. Какое-то время она, очевидно, с трудом, переваривает полученную информацию. И вдруг, очень грустно и очень искренне, произносит:- Мне так жаль, что тебе пришлось через это пройти. А пионы очень красивые. И все, все, что ты сделал… Я такая сволочь. Прости меня, ладно? Ник? Я больше никогда не стану… в общем, как вчера, я…- Было глупо и унизительно, - тихо говорит он. – Но и мне следовало просто уйти, не торчать там.- Да, - она осуждающе поджимает губы. – Джайлзу не надо знать, что ты… что мы…Он закатывает глаза. Она и вправду его за идиота держит?!- И, типа, он еще не знает? А что будет, если узнает? Гвендолин смотрит на него, надменно сощурившись. - Лучше пусть не узнает, - с детской упертостью повторяет она. - А чего ты вообще в нем нашла? Неужели думаешь, другим не видно?- Что это тебе видно? – она втыкает кулак в свой бок, оттопырив локоть, и ее воинственный вид отчего-то и смешит, и вызывает странное умиление. – Что ты там вообразил?- Тут богатое воображение не требуется, - фыркает он. – Когда бабу не удовлетворяют, я в состоянии понять…- А ты хамло, оказывается. Лучше бы продолжал строить из себя викинга-отшельника и поливать грядки. Молча.Он надвигается на нее, и, не сводя взгляда с ее горящих от гнева глаз и искусанных темно-розовых губ, кладет обе руки по сторонам от ее головы, создавая ловушку. Гвендолин нервно косится на его запястья. - Я могу полить твою грядку, - сообщает он без тени веселья. До нее доходит через секунду или две, и она начинает хмыкать и смеяться. Смеется и он. - Эту грядку, - он отрывает одну руку от стены и просовывает ей между ног.- Более идиотской метафоры не слышала, - бормочет Гвен, закрывая себе глаза ладонью. – Не развивай ее, ладно?Он кивает: так уж и быть. И начинает целовать ее прижатую к глазам руку, потом щеки и шею. Ее кожа пылает под его губами. Он целует ее грудь, задрав на ней футболку, прикусывает и отпускает, извлекая из бедной похмельной Гвен какие-то беспорядочные ахи и охи. Потом она, собравшись с силами, чуть отталкивает его.- Нет, - говорит она шепотом. – Сегодня не так. Я виновата, а ты больше не должен…Она прерывается и сползает спиной по стене. Он все понимает, расстегивает свою ширинку и позволяет Гвендолин взять в рот. Вообще-то, не ?позволяет?: скорее, умоляет и требует - ее рот кажется ему самым желанным местом на свете. Язык ее мечется, каждое короткое прикосновение воспламеняет и успокаивает одновременно, приводя его в нетерпеливый экстаз. Он сгребает руками ее волосы, сжимает и тянет голову к себе, и ее пальцы ложатся на его бедра, раскрытые в предупреждающем жесте. Вскоре она сдается, и он больше не держит ее, нет, это она держит его – глубоко и крепко, и нежно, и влажно. *Счастье эфемерно: более того, оно и обретает свою значимость лишь когда заканчивается. Ему ли не знать? Ему, который столько уже потерял. И ему выпадает горькая доля попробовать счастье на самой макушке лета, но он пока не знает, что все закончится, и не представляет – как именно. Какая-то обреченность во всем этом есть, определенно. Придает особый привкус. Может быть, сегодня, думает он в каждый из этих четырнадцати дней. Может быть, Джайлз все узнает, или Гвен ему проболтается, или не проболтается, а прямо так все и выдаст: как обычно, с вызовом вздернув свой округлый подбородок. Может быть, сегодня его уволят. Может, позвонят его приятелю и вывалят ему на голову правду: ты подсунул нам не работящего скандинавского садовника, а вульгарного, омерзительного, озабоченного урода, алкоголика без тормозов, который при первой же возможности полез хозяйке в трусы.Так он размышляет, нервно дожаривая черничные блины, пока Гвен не спускается из своей спальни: и от нее пахнет сном и цветами, и она целует его, и он целует в ответ, и все становится не так уж важно. Они упражняются в своей кама-сутре повсюду в этом доме: на диванах в гостиной, в ее постели, в душе, на полу в столовой и библиотеке, на перилах террасы, на пляже в полночь, в полуденном саду, в ванне, наполненной лавандовой пеной. Даже на кухне, и ее волосы лежат золотым нимбом, пока ее лицо впечатано в темный гранит столешницы, а он пристроился сзади. Руки ее мечутся вокруг, слепо и бессильно, и смахивают на пол чашку и бутылку с молоком. Они кончают в потрясающем, едином ритме, перед глазами у него встает белесая пелена: а когда она рассеивается, он опять видит белое – на полу, гладкую шелковистую поверхность пролитого. В ней сверкают осколки. Пока он убирает их, Гвен сидит, поджимая пальцы ног, на столе, одно колено подтянув к груди, и просматривает новости в интернете. Чтобы ободрить его, некоторые она даже вслух зачитывает. - Тебе не кажется, что мы живем в конце всех времен? – спрашивает она, когда он сметает остатки стекла в совок. - Не знаю. Как ты это определила?- Мир сходит с ума. Политики у нас один другого краше, - скривив рот, говорит Гвен. – Я бы проголосовала за нечто радикальное, ни виги, ни тори больше ни на что не способны.- Я думал, все англичане в душе просто гребаные монархисты.- Нет! У нас и парламент, вообще-то, есть. А что, датчане не монархисты? Свою старуху-королеву оберегают, как зеницу ока… Ненавижу все это.- Ты комми, - говорит он с улыбкой.- Да ну? В наше время стыдно не быть. А ты?- В юности мечтал стать участником Красного Фронта. Теперь вроде как поздно меняться. Я социалист. Наверное…- По тебе не скажешь.- Человеку в моем положении нечего терять. - И то верно, - кивает она. Потом она долго излагает ему свои взгляды на мир, политику, марксизм, буддизм, феминизм и патриархат, а потом они опять трахаются, на сей раз стараясь не разбить чего лишнего. Она уходит в ванную, он заканчивает уборку и возвращается к себе, чтобы тоже принять душ. Когда он заканчивает, выключает воду и берет с крючка полотенце, хлипкая дверь распахивается. Гвен объявляет, словно разговор прервался секунды назад:- И, кстати, я забыла тебе сказать! Черника просто потрясающая. Ты правда сам ее вырастил? Не покупал?- Нет, - он заматывает полотенце вокруг талии, боясь ее оскорбить своим мокрым и голым видом. Он все еще, порой, боится явиться к ней во всей красе. Какие-то ужасные комплексы, он сам не понимает, что с ним. Это только ее касается. С другими бабами он, подобно своей извращенке Гвен, всегда был немного эксгибиционистом. – Не покупал. Наша садовая черника. А если не веришь, так проверь счета из супермаркета, нет никаких таких расходов! Она скрещивает руки на груди, поверх своего белого летнего платья:- Да. Счета. Совсем забыла. Джайлз говорит, мне надо их контролировать… хоть иногда.Он поднимает брови:- А ты не…?Господи, а чего он ожидал, это же богема. Вздумай он у нее спиздить пару сотен, и то не заметит. Только вот Джайлз-Острый-Глаз, видимо, и бдит в этой семейке, и не дает ей растранжирить с трудом нажитое.- Мне некогда, - недовольно тянет она. – Я не могу тратить свое время на такие пустяки. И я тебе абсолютно доверяю.- Спасибо. Он берет зубную щетку и смотрит на нее в зеркало:- Правда, спасибо. Доверие очень ценно для меня. Многие люди… они… ну, словом, не всякий бы на это пошел.Гвен теребит прядь своих волос, наматывает на палец и отпускает, и по новой. Она кажется смущенной и до странности одинокой, когда смотрит вот так, ожидая чего-то. И вдруг говорит:- Скажи, что ты думаешь.- О чем?Она заводит глаза к потолку и надувает губы. Терпеливо, негромко, нежно он повторяет:- Гвен, о чем я должен сказать, и что я должен думать?- Обо мне. О нас. - О нас, - говорит он, опуская руку с зажатым в ней тюбиком зубной пасты на край раковины. – ?Мы?? Как будто… Это можно, говорить ?мы??- Ты уже всё для этого сделал, - с плохо скрытым отчаянием парирует она. – Разве что до анала не докатились. Он улыбается грязной шутке, но Гвен улыбку не возвращает.- Я думаю, что ты восхитительная, - искренне признается он, когда становится ясно, что отвечать все же придется. – Очень, очень, очень. Необыкновенная. Самая чудесная женщина, что я встречал.- А ты много встречал? – неожиданно, с очаровательным ребяческим любопытством перебивает она.- Достаточно, - мгновение ему кажется, что ловко уклонился, но затем он признается самому себе: это дешевый прием, да и Гвен недовольно морщит носик. - И талантливая, и умная, и добрая, - продолжает он. – И знаменитость! Но ты… я не… не могу объяснить. Может, дело в том, что ты… вроде как? Несвободна. У тебя кто-то есть, и ты не хочешь ничего менять. Правда? И мне кажется… Как будто есть какая-то тайная Гвен, которую я не знаю. - Скажи, почему ты решил, что я красивая, - просит она, или, скорее, приказывает, столько в ее голосе угрозы, мольбы и тревоги. - И тщеславная, - усмехается он. – А то сама не в курсе? Мистер Дикон как-то сказал, ты работала у него моделью. Она встряхивает волосами. - К черту его. А впрочем, к черту и весь этот разговор…- Нет. Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной. Пожалуйста. Пожалуйста. Прошу тебя, Гвен. Мы… мы… Можем сходить к морю или просто побудем в саду. Я буду подрезать акацию, я поставлю шезлонг в тени, и ты можешь лежать и читать. И я обустроил, наконец, гамак в беседке…Она слушает эту его деловито-беспомощную тираду, изумленно вытаращив глаза. Облизнув губы, говорит после долгого, жестокого молчания:- Бестолковый, недалекий и тупой. Говоришь то, что я хочу услышать, будто бы я этой херни не наслушалась… Ты привык подчиняться, и все время молчишь или несешь бесподобную чушь, и это про тебя я ничегошеньки не знаю, а вовсе не ты про меня! И ты ни на что не годишься. Я держу тебя здесь только потому, что ты можешь хорошо отлизать, понятно тебе, Ник? Он молча взирает на нее в зеркало. Пятнышки старости на зеркальной поверхности делают отражение трагичным и обреченным. - Так вот к чему это было. - Ну, давай, твою мать, скажи, - вдруг кричит она. – Ответь, что я неправа! - Права, - дернув плечом, говорит он. – Хорошо, что ты объяснила. Мне все понятно.- ЧТО тебе понятно?! – орет Гвен.- Что я неплохо тебе отлизал. - Пошел на хер! – верещит она, заливаясь краской стыда и гнева. – Знаешь, Ник?! Твое фальшивое самоуничижение и твоя пассивная агрессия в край задолбали! Иди ты на хуй!..Он, сутулясь, опускает голову. - Ты мне нравилась. - А ты мне - никогда! - Если бы ты приказала, я бы полз по твоим следам и целовал их, - вдруг бормочет он. Его окутывают смятение и стыд. Он не знает, как прекратить эти ее крики, как ее успокоить, а заодно и себя самого. – Я сделал бы для тебя что угодно.- Пиздец, как романтично, - хмыкает она, и внезапно ее гнев превращается в холодную насмешливость. – Думаешь, я поведусь на эту дешевую муть? Такой лабудой ты можешь только девок в пабах Глазго снимать! Все это пиздеж, да только не на такую напал. А знаешь, что? Ну, давай. Начинай. Ползи. Вставай на колени и целуй мои ноги.Он поворачивается, кидает зубную щетку и пасту в раковину, неловко встает на колени и делает шаг и другой – к ее ступням, обутым в модные босоножки на высоком каблуке. Прикасается губами к ее высокому взъему.- Ты жалок, - говорит она потерянным, почти потрясенным, голосом. Но не делает попыток отступить. – Жалок. Ничтожен. Не трогай меня. Не смей…Он скользит губами по ее коже, целует ее колено, поднимает ее подол и начинает лизать и покусывать ее бедро. Гвен вздрагивает, стонет, тяжело дышит. Он прижимается щекой к ее ноге, чувствуя прилив крови в паху, уже третий за это утро. Если меня не убьют ее поехавшие вопли и бессмысленные истерики, то уж точно добьет сердечный приступ, думает он с ухмылкой. Он слишком стар для такого дерьма. Секс ее всегда успокаивает, это он тоже уже понял. После скандала и траха она умиротворенно лежит в гамаке и листает книгу, какой-то нудный современный роман о геях и инцесте, иногда зачитывает ему вслух места, которые ей нравятся. А он подстригает кусты, время от времени вставляя свои односложные замечания. Нет нужды пытаться понравиться ей, пытаться говорить длинно и складно, и, уж тем более, делать вид, будто он кипятком ссытся от таких книг. Он думает: Гвен была права в одном – конкретно он, Ник, ей никогда особенно не был симпатичен. И он даже разделяет с ней эти чувства. Порой он противен самому себе. В следующий раз она заявит ему, что у него низкая самооценка, но, вместо того, чтобы ответить, мол, это и есть то, что удерживает меня рядом с тобой – он только кивнет. И опять они попадут в ловушку взаимной неприязни, разрешив споры феерической случкой. Он не знает, как из этого всего выбраться. Правда, не знает. Он полагает, что и Гвен не имеет ни малейшего понятия, что им делать друг с другом. Наверное, она вышвырнет меня, рано или поздно.С этой мыслью он просыпается каждое утро, а по выходным, когда она приезжает из Лондона, чтобы потрахаться с ним, эта мысль особенно мучительна. И все же она его необъяснимым образом заводит. Когда она приезжает в конце июля, поздним вечером, он сидит рядом со своим телефоном и слушает поздравления от Джо, чье лицо по-прежнему рассечено трещинами в экранном стекле. Гвен открывает дверь и стоит, слушая, как Джо патетически восклицает: у тебя все впереди, друг, возраст это просто цифра, ты так много уже сделал, всегда оставайся таким… И так далее. Ник поднимает голову и смотрит на Гвен, она внимательно таращится на него, слегка улыбается. Он прощается со своим приятелем и выключает телефон. Молчание.Перед ним на столе – тарелка с салатом, банки безалкогольного пива и кусок замороженного чизкейка. - Почему ты мне не сказал? - Как-то повода не было. - Но мог бы просто поделиться, без повода. - Прости. - Нет, серьезно? – она проходит в его кухню и бросает сумочку на табурет. – Я настолько тебе безразлична?- Да нет же, - морщится он в отчаянии. – Мы просто… мы никогда этого не обсуждали. Мы вообще обо мне не… не особо говорили.- Я тебя поздравляю.Он молчит, сложив руки на коленях и уставившись в поверхность пластикового стола. Гвен берет банку, открывает, подцепив холеным ногтем, делает глоток и удивленно заводит глаза к потолку:- Ну и дрянь!- Извини, - повторяет он почти с мольбой. – Гвен, я не хотел этого скрывать. Это просто казалось неважным. Она наклоняется к нему и целует в губы, и, когда поцелуй заканчивается, говорит, прижавшись лбом к его лбу:- Все, что тебя касается, важно, Ник. Запомни. Ты важен. Он неловко обнимает ее.Потом они сидят за столом и болтают о пустяках, потом плавно переходят к постельной части, потом она уходит, чтобы принять душ и переодеться, и, когда она возвращается, он сидит на крыльце, перелистывая каталог товаров для садоводства. Гвен садится с ним рядом и прижимается, продев руку под его согнутый локоть. На ней лишь шелковое кимоно, наброшенное на голое тело, и это ему приятно. Небо беременно закатом, оно алое, охряное, ржаво-синее, тяжелое. Из сада оглушительно пахнет ночными фиалками и сосновой хвоей.- Живу от воскресенья до воскресенья, - грустно говорит она. – Это плохо?- Нормально.- А ты?- Я очень по тебе скучаю, - негромко говорит он, закрыв книгу. – Но я рад, что ты участвуешь в таком успешном спектакле.- Ты бы хотел увидеть? – робко интересуется Гвен.Конечно, думает он. Ну конечно, глупая ты женщина! - Не отказался бы.Почему с его губ и правда слетает вся эта отрывистая, нелепо-мужланская, неправильная херня? Что он за человек такой, вот уж воистину. Гвен сегодня, впрочем, преисполнена великодушия и старается не замечать его промахи. Наверное, не хочет испортить его день рождения. - Хочешь, я проведу тебя в зал? Или даже за кулисы?- Без проблем. Она улыбается, ткнувшись лицом в его плечо.- Ник.- Гм?- Почему мы это делаем?- Что?- Трахаемся, например. - Наверное, мы друг другу подходим. - Окей, - покладисто говорит она. – Ну, и все?- Ты мне очень нравишься. - Тебе не интересно, нравишься ли ты – мне?- Я думаю, ты бы не стала со мной спать, если бы уж совсем не нравился…- Справедливо, - бормочет она и трется щекой о его плечо. – Знаешь, я много размышляла на этот счет, и никак не могла понять, что же в тебе такого.- И что же?- Не знаю! – смеется она. – Все это очень загадочно. В последние несколько лет я с мужчинами дел не имела.А вот это новость, думает он. Точнее, он нечто такое подозревал, но списывал на собственный консерватизм и неприязнь к ее богемной тусовке и отвратному педиковатому мужику. Но признание застает его немного… врасплох.- Никто не нравился? – осторожно интересуется он, наклоняя голову вбок, чтобы коснуться щекой ее сладко пахнущей макушки.- Не видела смысла. - У меня были женщины. Но все как-то… плохо заканчивалось.- К примеру?Ему неприятно вспоминать и говорить это вслух, в то же время не хочется огорчать Гвен своим молчанием: она это так ненавидит.- В последний раз я встречался с женщиной, которая работала кассиром на вокзале Чаринг Кросс. Она часто бывала мной недовольна. В конце концов, она сказала, что я странный, что у меня речевой дефект. Также ей не нравилось, что я не смог оплатить выходной на скалодроме для ее дочерей. - Вы вместе жили?- Нет, я… Я знаю, это прозвучит необычно, но я даже не знаком с ее дочерьми, и… опять-таки, она сказала, что я странный, может, поэтому…- Ты их вообще не видел?- Нет.- Ты должен был оплатить? Этот скалодром?- Вроде как… был день рождения у одной из них, она сказала, что это повод нам познакомиться. Но я был на мели. - Ох, Ник, - только и говорит она.История унизительна донельзя, но он не пытается оправдываться: он поступил как мудак, отказав ей в подарке, что уж там. Мог бы занять у Джо. Если бы правда хотел.На прощание его обозвали бессердечным нищебродом и скрягой, пожелали никогда не иметь собственных детей, и все такое: это только добавило минусов его и без того непритязательному образу. Начав работать у Кристи, он, правда, был так воодушевлен собственными успехами, что отправил той женщине денег, с пожеланием всяческих благ семье, за что вновь был пожалован всякими титулами, вроде ?зарвавшейся самовлюбленной скотины?. Та женщина как-то в пылу ссоры сказала ему, что он обладает огромной и никому не нужной гордыней, она почти цитировала Джо, и, видимо, была права. Больше всего эта чертова гордость мешала ему самому. Об этом он не решается рассказывать, опасаясь, что Гвендолин откроет в нем нечто такое, что ее окончательно оттолкнет. Не то, чтобы она вообще о нем высокого мнения, конечно. Она приносит две банки с пивом, открывает одну для него, другую для себя. Торжественно говорит:- С днем рождения тебя, Ник! Он смущен, растерян. Гвен прикасается своей банкой к его: чин-чин.- Хотя я и не знала, я тут подумала… и все-таки придумала подарок. - Нет, не надо, но спасибо, но…Он начинает бормотать, смятенно и испуганно. - И, знаешь, мне нравится твой акцент. Нет у тебя никакого дефекта речи. Когда ты говоришь, кажется, словно ты держал во рту кубик льда. И у тебя язык замерз. Но лед растаял. Ты как будто растапливаешь лед у себя… внутри. Она спотыкается. Замолкает на несколько мгновений. Ветерок шевелит ее распущенные светлые волосы. Ник хочет их поцеловать. - И ты как будто у меня внутри лед растопил, - заканчивает она, почти шепотом. Он наклоняется и целует ее. Потом они пьют теплое, противное пиво, по вкусу похожее на отфильтрованную мочу. Гвен смеется:- Скажи, что я красивая!- О, нет, - картинно стонет он. – Опять! Нет. Сколько же можно?! Ты красивая. Ты самая красивая женщина на Земле.- Так уж и самая?- Абсолютно. - У меня вот тут шрам.- Мне пофиг.Он целует ее в то место над губой, где только что прикасался ее длинный палец. Потом целует ее щеку и кончик носа. - Хорошо, - кивает она, отвернувшись. – Хорошо, что ты даже не заметил.Идиотка, думает он печально. Он знает все о том, какая она – если бы ему пришлось давать показания, составлять ее словесный портрет, как в детективах, он смог бы назвать каждую родинку на ней, указать ее точное положение, и каждый шрам. - Я подумала, Ник. Раз уж ты так стараешься, и делаешь все, чтобы мне было… приятно. Особенно ценю твой язык! – хихикает она. – То, пожалуй, мне стоит сделать тебе подарок. Я подниму тебе жалованье. С этого дня…- Прости? – слегка отодвигается он. – Что? - Я действительно благодарна тебе… и ценю тебя, во всех смыслах. В том-самом тоже, - краснеет она. – Думаю, ты заслужил эти деньги.Несколько секунд он молчит, потрясенно взирая на нее и не понимая, что делать дальше. Потом его рука, помимо собственной воли, делает быстрый рывок вверх, к ее лицу, пиво с громким шипением выплескивается на ее лицо. Гвен едва успевает зажмуриться, но не успевает отшатнуться.Он вскакивает и нависает над ней, его трясет от гнева.- Я не твоя проститутка, - сквозь зубы выталкивает он, в ярости спотыкаясь об английские слова, - я не про… продавался вам. Ты не можешь так… ты не можешь так со мной… Она закрывает лицо ладонью, вытирая с нее пивные потеки. Ресницы ее темнеют, намокшие, она хлопает ими, жмурится и шумно втягивает носом воздух.- Ник! – Гвен, наконец, стерев с лица ошметки пены и по ходу наглотавшись желтой жидкости, поднимается во весь рост. И от этого становится выше него. – Какого черта! - Никакого, - он отворачивается и уходит в дом, по дороге швыряя банку в раковину. – Отвали от меня. Забудь. Забей. Хватит.- Нет, не хватит. Ты что это творишь?! - Иди к черту, - говорит он устало, сгребая со стола телефон и засовывая в задний карман. Он добирается до куртки на вешалке, вытаскивает кредитку и бросает на стол. – Возьми это. Я сваливаю.- Нет, погоди, - начинает она, всплескивая руками. – Что на тебя нашло?! Я что, тебя обидела? Чем? Чем же?!Она переходит на крик, и он трусливо взбегает по лестнице, чтобы этого не слышать. Пока Гвен беснуется внизу, он торопливо засовывает в сумку свои вещи. Хорошо, что их у него немного. Да что там, попросту минимум. Он спускается, и застает ее с прижатым к лицу кухонным полотенцем. - Как ты смеешь! – разражается она, бросая полотенце себе под ноги. – Ты мне прямо в лицо плеснул!- Извини, - говорит он, - сам не понимал, что делаю.- Не извиню! - Ну… тогда не надо.- Куда ты собрался?- Отсюда подальше.- Нет, ты никуда не пойдешь, - она складывает руки на груди. Бедная, облитая пивом, Гвен, думает он. Особенно унизительно получилось, потому что в этом ?пиве? ни единого градуса даже. – Сначала объяснишь, что за хрень ты устроил, и почему, а потом…- Не будет никакого ?потом?. И я больше здесь не работаю. - Ты сошел с ума? – сощурившись, интересуется она. – Что я такого сделала?!- Ничего. Ничего. Пропусти меня. Она пятится, стараясь загородить ему дверь.- Думаешь, можешь вот так сваливать, ничего не говоря? - А как еще мне поступить? - Может, попробуешь словами сказать, в чем дело! – рычит она.- Если тебе непонятно, то не стоит и разъяснять. Распинаться не буду. - Нет, мне непонятно! – орет Гвен. - Хорошо, - он ставит сумку на стол. – Давай, я скажу. Вы меня наняли следить за садом и приглядывать за домом. Я не собираюсь получать деньги за то, что мы спим. - Тебе неприятен был секс? Я – тебе неприятна?- Мне неприятно получать за это деньги! – повышает он голос. – Ты дура или прикидываешься?! Она краснеет и выдыхает. Прижимает руки к лицу.- Я не это имела в виду! Конечно, я не собиралась тебе приплачивать за постель!- Ну, уж извини, если все так и выглядело. И все в итоге так и вышло, - он берется за ручки потертого баула. – Трудно было понять в каком-то ином смысле. Думаю, иного смысла и не было. Ты сказала именно то, что хотела. - Прошу, не уходи, - вскрикивает она, когда он на нее надвигается. – Давай поговорим, и все решим, и я… я извинюсь, если ты правда подумал, что… что…- Мне не нужны твои извинения. Гвен. Пропусти меня, пожалуйста. Она в молчании стоит перед ним, руки опущены, лицо пылает. Он решает было ее обойти, но обида его все еще вскипает, обида и задетая гордость. Ему становится жаль себя. И он выпаливает:- Мне было хорошо здесь. И спасибо за все, что ты для меня сделала. Надеюсь, ты найдешь другого садовника… И тебе будет, перед кем раздвигать свои красивые ноги. Едва он произносит последнее слово, рука ее взмывает – и Гвен отвешивает ему тяжелую оплеуху. У нее тяжелый удар. Это даже не пощечина, это полновесный хук, только раскрытой ладонью, но она – к его отрешенному изумлению – профессионально вкладывает в него свой немалый вес, и его почти сбивает с ног. Рот его наполняется кровью от прокушенного в неожиданности языка, а в голове что-то тихонько звенит. *Весь ужас его положения становится понятен лишь недели спустя. В магазинчике он замечает женщину – высокую, статную, со светлыми волосами, собранными в ?хвост?. Его накрывает тоской и желанием. Женщина стоит к нему спиной, роясь на полке с макаронами, он идет к ней, подходит почти вплотную, тут она разворачивается: и он видит чужое лицо. Он выскакивает на улицу, под проливной дождь, сердце колотится где-то в горле. Он почти плачет, когда бредет домой, его куртка и футболка промокли, в кроссовках хлюпает вода. Джо ему не звонит, обиженный на все и вся. Ник не знает точно, что ему Гвен наплела – может, и ничего такого. Может, просто поставила в известность, мол, ваш хваленый скандинав просто взял, да свалил. Не будет же она каждому знакомому рассказывать про свои постельные приключения? Он не уверен, на самом деле. Может, и будет.Он сидит в своей спальне и слушает, как в соседних комнатах кто-то со смаком трахается. У него не осталось сил, чтобы сожалеть, плакать, даже чтобы дрочить. Закрывая глаза, он видит лишь ее горящее лицо, ее темные от боли глаза, и вновь, и вновь чувствует на щеке огненный след от пощечины. Иногда он думает: прости меня. Иногда мысленно посылает ее ко всем чертям. И еще он видит ее во сне. Так часто и болезненно неопределенно, это всегда какие-то обрывки воспоминаний или короткие фразы, которые он едва может поймать, просыпаясь. Ее лицо, или грудь, или ноги, которые он осыпает поцелуями. Во сне она прощает его, и он ее прощает – давно простил – и он говорит всякую ерунду, вроде ?я люблю тебя, милая?. То, чего он никогда вслух не скажет, не перешагнет свою гордость, не одолеет своих собственных демонов, не позволит им и её жизнь испортить. Он исправно посещает собрания АА, честно таскается на все собеседования, куда его зовут: автомастерская, сезонный ремонт дорог, даже полу-бесплатный проект мэрии для малоимущих, где люди должны работать в буквальном смысле за еду, за тарелку супа и сэндвич. Он осознает, что опускается на самое дно, но каким-то упрямым усилием еще цепляется за иллюзию нормальности. Встает по утрам, подравнивает бороду своей дышащей на ладан машинкой для стрижки волос, таскает в прачечную свою одежду и терпеливо сидит там, пока ржавые барабаны крутят футболки, а женщины в очереди переругиваются на китайском, фарси, польском и арабском.Лондон – нехорошее место для таких, как они. Город не любит бедных, выталкивает их из себя, выпихивает на обочины, брезгливо оттирает в промозглые переходы метро, под бесконечные дожди, в неотапливаемые квартирки на окраинах, в глиняный запах сырости и безнадеги. Брайтон по прошествии времени представляется ему эдаким Элизиумом, райским садом, откуда он даже не был изгнан, а сам по дурости сбежал. В душе его растут сожаления, но к ним всегда примешивается самолюбивое упрямство - и даже гордость собой. Он сказал, что думал, наконец-то сумел за себя нормально постоять. Да, конечно, отхватил в бубен, ну так этого в финале и стоило ожидать. Такие, как он, хорошо не заканчивают.Однажды он просыпается от ухающих, настойчивых ударов по двери. Он открывает дверь, а вместе с этим открывает и рот, чтобы объяснить лендлорду, что нет, это не он сотрясает стены на три этажа вниз звуками обдолбаного секса, и нет, это не из его квартиры на весь пролет тянет марихуаной. Гвен стоит перед ним, вперив в него сердитый взор. На ней бежевое длинное пальто и синие джинсы. Она отпихивает его, толкнув в грудь, проходит в грязную прихожую, и, обалдев от этого напора, он молча, покорно закрывает дверь. Она скидывает пальто, остается в белой блузке, идет прямиком в единственную комнату – спальню, гостиную, все вместе, садится в продавленное кресло. Тотчас с тихим вскриком поднимается и вытаскивает из-под задницы его скомканную футболку. Бросает на пол. - Где ты… Как ты… - начинает он изумленно.- Неважно.Ему приходится ставить чайник и, с тщанием детектива при сборе улик, обследовать полки в поисках второй кружки и чайного пакетика. К его досаде, чая у него нет, кофе тоже. - Чай, - говорит он беспомощно. – Закончился. Не могу тебя угостить. Могу сходить в мага…- Я не просила. Оставь, - морщится она. – Оставь это. - Гвен! Она сидит, надувшись, зажав руки между коленей. - Зачем ты пришла?- Потому что, очевидно, ты ко мне не придешь. - Я не знаю, где ты живешь. - Правда? – холодно усмехается она. – Амнезия, Ник? Я тебе мозг повредила своей оплеухой?- В смысле, тут, в Лондоне.- Ты в курсе, что все еще в трусах? Он оглядывает себя. Да, он в трусах и футболке, ведь она его выдернула из постели. Он смотрит на часы над кухонным столиком. Половина восьмого утра.- Я спал.- Я специально так рано пришла. Это, почему-то думает он, вообще во всем происходящем страннее всего: очень, очень странно. Гвен никогда не просыпается раньше десяти. Во всяком случае, в Брайтоне. - Как умно.- Я вообще умная, - парирует она без улыбки. – Ты мне, помнится, говорил.- Много чего говорил, - уклончиво бормочет он. – Но все-таки…- Мне хотелось тебя увидеть.Бессердечная, жестокая дрянь, думает он с внезапной усталостью.- Не надо было.- Почему?- Я… я не очень живу. Как-то… пока не складывается. - Это неважно, - повторяет она упрямо.В нем вспыхивает внезапное и короткое раздражение:- Что тогда важно?- Ты.Это обезоруживает. Он в молчании разглядывает ее. Гвен прикусывает губу, опускает глаза. - Я рассталась с Джайлзом, - вдруг сообщает она. – Я его бросила. Он, правда, говорит, что и сам давно собирался.От неожиданности он отшатывается и успевает ухватиться за край столешницы.- Как?- Все было бессмысленно, - она пожимает плечами. – Все потеряло значение. Давно. Не в тебе было дело. Ты только все… ускорил. Знаешь. У тебя никогда не было чувства, что мы живем чужие жизни? Что мы что-то не то делаем? Мы, то есть… оба, ты и я? Все остальные вполне нормальны. Что-то не так с нами, с обоими. Определенно, что-то идет не так.- Это уж точно.- Не ерничай, - обрывает она, почти с отчаянием. – Ты всегда такой мерзкий? Или только со мной? Не могу понять.- Всегда, - говорит он, назло ей, просто из какой-то подростковой вредности. – Я ужасная сволочь.- Нет, неправда. Ты очень хороший человек.- Я странный.- Ничуть.- Выгляжу, как дерьмо.- Неправда.- Я плохо говорю.- Серьезно? - И я неудачник.Она вздыхает:- Самая большая неудачница здесь я. Это мне бы следовало… Ник. Я хотела извиниться, даже приготовила слова.Гвен лезет в карман своих джинсов, вытаскивает телефон, что-то в нем долго ищет.- Я хотела отправить тебе голосовое сообщение, потом решила, что написать будет лучше. Я написала целую тираду, чертов монолог, но я не отправила тебе…- Почему?Она поднимает глаза от экрана.- Наверное, мне было стыдно. - Перестань. Это я вспылил. Я не жалею, что ушел, но мне жаль, что напоследок тебя обидел. Я сказал гадость, просто потому, что… Ну, мне было мерзко, я сам себя не помнил от злости. И ты правильно сделала, что втащила мне. Она улыбается, но вид у нее самый несчастный. Вновь утыкается носом в телефон:- Вот, послушай… Я очень хорошо сформулировала, я не могла бы сказать лучше, если бы пришлось импровизировать. Вот. Она скользит пальцами по экрану, и без подготовки, но очень внятно и громко, начинает читать:- Дорогой Ник, мне кажется, что я всегда тебя любила, даже когда мы не были знакомы. Фактически, я это знала с минуты, как увидела тебя в первый раз. Мне показалось тогда, что я тебя уже знаю. А потом, когда мы начали общаться, становилось все больше и больше понятно, что, хотя я ничего толком и не знала, но чувствовала близость, словно бы ты всегда был со мной рядом, с минуты, как я себя вообще помню, или, по крайней мере, очень и очень давно. Пауза. Он нервно проводит руками, мокрыми от пота, по своим боксерским труселям. Почему-то думает о том, как неказисто он, вообще говоря, выглядит перед ней, стоя в этом позорном комплекте, и у него на футболке дыра, ворот почти оторван. Он крутит и крутит в голове эти мысли, жует, как никотиновую жвачку, лишь бы не оставаться лицом к лицу с другой реальностью. С тем, что она посмела произнести вслух. И все же приходится.- Любила, - эхом повторяет он.Гвен вскидывает голову и говорит, храбро и спокойно:- Да.Этого быть не может, думает он.Она опускает голову к экрану:- Если бы кто-то мне сказал, что я стану так привязана к человеку, который мне никто, и никак со мной не связан, я бы посмеялась. У нас не было ничего общего. Но я часто видела тебя во сне. Чтобы это прекратить, потому что это, сказать честно, меня порядком пугало, я старалась держаться от тебя подальше. Но это было невозможно. Дорогой Ник, я очень тебя люблю, и все еще думаю, что происходит нечто странное, и, если ты не захочешь это понимать, я тебя осуждать не стану. И я прошу прощения за то, как я с тобой обращалась, и за всю боль, что причинила тебе. Хотелось бы мне сказать, что я делала это невольно, но нет, я делала это сознательно, чтобы прекратить все, и в итоге вышло, как вышло. И прости меня, пожалуйста. С любовью, Гвендолин Трейси Филиппа Кристи. Социопатка, думает он потрясенно. Или просто сумасшедшая. Сексуально одержимая, шизофреничная сука. И все же очень красивая, тотчас говорит он себе. И все же я очень тебя люблю. Тоже. Тоже. Тоже. - Извини, но, - начинает он жалобно. – Я не понимаю! - А ты? Ты видел меня во сне?- Множество раз.- Вот! – торжествующе вскрикивает Гвен. Бедная моя Гвен, думает он сочувственно.- И словно мы давно знакомы? Это чувство, будто, - она щелкает пальцами в нетерпении.- Нет. Я не…- Просто поверить не могу, - с огорчением бубнит она.- Гвен, послушай. Иногда крыша может поехать и от… и от хорошего секса. И от его отсутствия. И от всего. От нервов. У тебя было тяжелое лето: все эти спектакли, и роли, и это твое шоу. - Я не сошла с ума! - Нет, я так не говорю. Я не так формулирую, я просто…- Шоу давно закончилось, чтоб его.- Нет, нет, я не о том. И ты никогда не говорила мне ничего подобного, - повышает он голос. – Не давала даже понять, что я тебе хоть в чем-то интересен. И вдруг это вот, - он обводит руками ее телефон.- Ты бы обрадовался, если б я на тебя вдруг такое вывалила? – с вызовом интересуется она. – О, так и представляю твое лицо!- Тогда и трахаться не надо было, - жестко перебивает он. - Я сама уже сто раз пожалела.- Неправда.Она грустно хмыкает:- Да. Не жалела. Послушай же. Может, мы раньше встречались, я просто забыла? Ты ведь ужасно давно здесь живешь. С Джо мы оба знакомы, может, мы виделись, благодаря ему?.. В Лондоне, а может, ты раньше и в Брайтоне бывал, и мы…- Я бы тебя запомнил, - резонно возражает он. Такую, как ты, я бы не забыл, думает он.Гвен опечаленно кривит лицо, встряхивает своими безупречно уложенными локонами. - Я даже перестала употреблять, - ни с того ни с сего признается она.- Извини?!- Отказывалась, если меня угощали кокаином или кислотой. Я боялась, что и правда слетаю с катушек. И что наркотики все усугубят. И еще… перед тем, как ехать в Брайтон, к тебе, я на всякий случай напивалась. Для храбрости. Господи. Он разглядывает ее несчастную, скорченную в продавленном кресле фигуру. - Знаешь, - осторожно начинает он. – Ты помнишь, мы… мы говорили о Шекспире в тот день? Ты учила свою роль. Когда я посадил розы? Она рассеянно кивает.- И ты потом уснула. Но дело не в этом… Как будто… тебя как будто заколдовали тем волшебным цветком, Напрасною Любовью, багровым лепестком. И ты проснулась - и… влюбилась в осла. В каком-то смысле, понимаешь? Ну, хорошо, в переносном смысле. Я недостоин тебя. Я совершенно тебе не подхожу. Наверное? Но… Вот что с тобой случилось. Гвен несколько секунд взирает на него, приоткрыв рот. И вдруг начинает плакать. Тихо, почти беззвучно. Слезы катятся из ее глаз, стаскивая за собой черную краску, потеки туши расчерчивают бледные щеки. Она издает какой-то долгий звук, стон или вскрик, и закрывает лицо ладонями. Он бросается к ней, становится на колени, тянет ее руки к себе и целует их: мокрые пальцы, прохладные ладони, тонкие запястья. Потом покрывает поцелуями ее веки, они вздрагивают под его губами, ее высокий лоб и мягкий рот, и волосы, и шею. Он обнимает ее, прижимает к себе, и она утыкается лицом в его плечо, и плачет еще долго, ужасно долго, по-детски всхлипывая, задыхаясь, заикаясь от слез. Он говорит, наконец, преодолев свою гордость, обессилено и обреченно:- Я люблю тебя. Я тоже тебя люблю. Гвен. Гвен! Люблю тебя. Слышишь? Люблю.Сначала он повторяет это, чтобы унять бесконечное, бессмысленное горе, чтобы успокоить ее, но потом останавливается посреди фразы. И ты проснулась, думает он изумленно. И я в тебя влюбился. Это правда. Правда.Все так и было. И есть. К О Н Е Ц