Запись момента Икс (1/1)

Музыка:В комнате цветных пелерин?— Мария Чайковская3901 год после РеволюцииВсё так же далеко от Ирка.Запись момента Икс.В начале моего дневника сказано, что я, должно быть, первый, чья жизнь благодаря Зиму стала лучше. Теперь это высказывание правдиво как никогда?— и вместе с тем навеки лживо.Эту заметку я пишу без дрожи в руках. Я, неожиданно, совершенно спокоен.Поверить не могу до сих пор, что всё сложилось так, как сложилось.Однако обо всём по порядку.За день до моего, с позволения сказать, преступления, я проверил состояние двигателей в корабле и ещё раз тщательно ознакомился с механикой Машины Судного Дня?. Даже задал Зиму несколько вопросов. Зим ответил без промедления, довольный моим участием.Сейчас я не думаю, что он мог что-либо подозревать. Но в те дни?— я боялся каждого его слова, боялся выдать себя раньше времени?— неправильным тоном, эмоцией на лице, движением антенны.И вот момент Икс настал. Мы сняли ПАКи, и Зим повернулся к компьютеру для запуска обработки.?Без ПАКа он беспомощен,?— твержу себе мысленно, сверля взглядом его спину. —?в росте мне проигрывает, в реакции тоже: ведь не ожидает удара. Главное не сорваться, удержать сознание на месте. Просто совладать с собой.?Не давая мыслям об обманчивой хрупкости его фигуры взять надо мной верх, я решил действовать.Разом ринувшись на Зима, я сбил его с ног. Надеялся, что удара об металлический пол хватит, но услышал удивленные возгласы.Ударил ногой, не давая ему встать, игнорируя жалобное ?Диб, что с тобой?!?. Тут Зим взбрыкнул и почти вырвался.Я насел сверху, придавил его своим весом, сжал шею в стальной хватке. Зим дёргался подо мной, дёргался и вдруг, будто из ниоткуда, выпростал руку и дал мне в челюсть—?Я буду защищаться, Диб, и тогда за себя не отвечаю. Сам знаешь, выцарапаю глаза без жалости. Только скажи,?— он глотнул отчаянно воздуха,?— с чего всё это? —?Я снова судорожно сжал когти, не слушая дыхания, не давая хватке ослабнуть.—?Я должен убить тебя, Зим… Ты же знаешь, я верный гражданин. Я должен помочь родине избавиться от дефективного… И я сделаю это, иначе сам… Это просто самооборона! Ты меня… своими плечами, своими губами, голосом убиваешь?— ты провокатор! И когда я убью тебя, я наконец… Я не буду больше хотеть этого, хотеть тебя, так сильно.Осознание того, что слетело с моих губ, ударило по мозгам. Я сам не заметил, как отпустил Зима и зажал себе рот. Нет, нет, нет! Отмена, стереть, я этого не говорил, я этого не думал, я не могу его хотеть, я не могу… я не могу так больше…Зим приподнялся на локтях и, ещё толком не восстановив дыхание, триумфально расхохотался. Его узкая грудная клетка быстро сжималась и расширялась между моими коленями.—?Ты сам сказал это! Хочешь Зима, хочешь! —?за тонкой кисеей его злорадства блистало счастье, неоценимое счастье быть желанным. —?И лез ты ко мне не ради слежки, скажи, ну!Не отнимая ладони ото рта, я с трудом кивнул. Всё рушилось. Все мои стремления повлиять на государство, вся моя надежда не оказаться в зале суда?— всё горело звёздным пламенем.—?Такого агентам не прикажут, ни за что на свете,?— прошептал я наконец. —?Это всё ты и твои провокативные идеи. Я анализировал, я боролся, но стоит снять ПАК… Вот и сейчас! Я был так близко, я был бы спасён, я…Голос у меня обломился, и я, понурив голову, проговорил эту горькую, горькую истину:—?Ты прав был, тысячу раз прав, когда говорил, что я обречён.С болью в груди я встал и, не чувствуя ничего кроме дрожи в коленях, тяжело привалился к стене. Хотелось, откровенно говоря, плакать.Оставшись полулежать молча и неподвижно, Зим не сводил с меня глаз.—?Я должен бороться с этим, сколько сумею. Я не могу лишиться остатка мозгов. Если мы будем вместе, Зим, они рано или поздно придут за нами, так или иначе. А мне ещё столько предстоит поменять в этом мире. Я же имперский, я за наше будущее в ответе.Зим покачал головой, как бы говоря, что я в одиночку, да хоть бы и с ним, общество не перестрою.Румянец от стыда проступал на моём лице пунцовыми пятнами; но Зим, помня мои слова, кажется, воспринял это несколько иначе.Он подошёл и, притянув меня за форму к себе, огласил приговор:—?Ты не имперский теперь, Диб. Ты мой. Только мой отныне, я им не дам отнять тебя, слышишь?! Пусть только попробуют… кишки всем выпущу,?— грубость его слов причудливо сочеталась с торжественностью тона.Я сдался, фарфор мой треснул.Я сам виноват, что сделал дефективного смыслом своей жизни.Теперь я буду пить его, отхлёбывать большими глотками, жадно, без остановки, громко и глубоко дыша…Что было дальше, в терминах, по-научному, я описать не могу. Нельзя сказать, что я ничего не запомнил. Наоборот: каждая секунда застыла в моей памяти, как стекло в статуэтке?— жидкий, струящийся свет.Но дальше развёрнутых метафор я не пойду. Мне ужасно стыдно. Стыдно писать об этом в дневнике, выданном Высочайшими. Стыдно за то, что я чувствую.Но я попытаюсь превозмочь. Это глупо и ни на что не влияет, однако… это важно. Просто очень важно.Итак, он стоял передо мной, глядел с восторгом, с пылом, как застывший на секунду язык пламени.Я шагнул к нему.Все невольные фантазии, все инстинкты?— всё, что я месяцами старался подавить, сейчас вырвалось на свободу и овладело мной безраздельно. Я налетел на Зима, голодно рыча что-то неясное, я содрал с него перчатки, запустил руки под тунику, я весь?— пальцы и губы, скопления горящих нервов.Что-то металось во мне, трепетало розовым пожаром, обжигающим щёки.Помню, тянул Зима за кончики антенн, усадив на подрагивающее бедро. Помню, целовал его так, будто казнят меня уже завтра?— и эти секунды, пока я ещё чувствую, пока я ещё здесь, я посвящал ему всецело.Он запрокинул голову и повторял моё имя, любуясь звуком и теряясь в нём. В каждой букве?— бьющийся фарфор, звенящие осколки, и порезом?— сладкая кровь с прокушенной губы.…Потребность сбросить одежду была скорее инстинктивной, чем сознательной. Всё, что мы тогда делали, было скорее инстинктивно, чем сознательно?— и только поэтому уже прекрасно.Пол забросан тканью; мой сюртук?— гербом вниз. Экран компьютера с тем же гербом потух, углубившись в анализ ПАКов. Империя не увидит, никогда не увидит того, что вижу я.Мы оторвались друг от друга на секунду, чтобы задать животрепещущий вопрос:—?Ты знаешь, что дальше?Я напряженно пытался выудить из памяти обрывки того, что делали мятежники.Зим всё ёрзал и озадаченно косился вниз, как бы боясь в полной мере опустить голову.—?Что там? —?спросил я наконец.—?А я почём знаю?—?Ты учёный, ты всё знаешь!—?Я не могу знать того, чего не существует, оболтус,?— Зим нервно усмехнулся. —?Боишься?—?Ни капли!—?Закрой глаза, если боишься.Я сердито посмотрел на него за эту правду и послушно зажмурился. Осязание довлело над остальными чувствами.Даже тогда я до конца не верил, что это физически возможно, но я протянул руку и ощутил тёплое, слизистое прикосновение; тут же отдернул пальцы; не вытерпел, открыл глаза.Налитый кровью, тугой, источающий липковатый прозрачный секрет, мифический и безымянный о б ъ е к т нетерпеливо изгибался, иногда задевая бёдра Зима?— такой яркий, выделяющийся, объёмный на маленьком теле, в том месте, где только что ничего не было. Зим, шокированный, молчал.—?Ты не помер ещё?Он помотал головой и уставился на меня в ожидании. Я дрожал, словно уже на эшафоте. Дрожали мои пальцы, пока я, точно в замедленной съёмке, тянулся к объекту рукой.Стоило объекту коснуться моей ладони, как он обвился между моих пальцев, ощутимо пульсируя. Я двинул пальцами, слегка сжав их, и Зим тут же вздрогнул. Громкий, неаккуратный вдох.Я тотчас хотел отпустить, но Зим сделал небольшой толчок тазом вперёд и попросил: посильнее.—?Немедленно, Диб,?— прибавил он хрипло. —?Я приказыва… ах!Я обхватил объект рукой, возвращаясь сознанием к простейшим рефлексам?— самому дикому, что в нас осталось. Сильнее, под громкое испуганное дыхание, его-моё, я двигал пальцами вверх и вниз, толчками, слишком жёстко для исследования, слишком мягко для насилия. Двигал, скользя до основания, кончиками пальцев то и дело проникая внутрь ниши, в которой объект, похоже, содержится, и задевая мягкие складки кожи по бокам и ту его часть, что находилась внутри.Зим скулил, жался ко мне грудью, целовал шею, всё более и более задействуя язык, и я сам ощущал эту натянутость, это нестерпимое напряжение внутри, так первобытно просящееся наружу.Моя ладонь серебрилась слизью. Я отнял её от объекта (к недовольству Зима) и облизал пальцы. Сладковатая, едва ощутимая субстанция без запаха.Этот жест вызвал у Зима такое смущение и даже возмущение, что я, дабы просто его подразнить, медленно опустился на колени и обвил объект языком.Никак не ожидал я, что Зим так вскрикнет и так?— расправившейся пружиной?— откинется назад. Более того, я не ожидал, что сам сомкну на объекте губы и с энтузиазмом возьму его в рот целиком. Я только слушал голос, бормочущий между стонами неразборчивое ?ещё?, только подставлял антенны под судорожные сжатия тонких рук в тандеме с движениями моего рта.И я бы забылся, но по бёдрам и животу моему скользило влажное, напряжённое, гибкое ?срочно?, и я бы себя не простил, если бы его не задействовал.Я снова отпустил Зима, когда тот уже почти сорвал голос, почти потерял стыд, почти… не знаю, неважно.—?Ну Диб, ну за что? —?проныл он капризно, и тут был опрокинут на плоскую спину, его удивление прервано заверяющим прикосновением, перед тем как я, разведя ноги Зима в стороны и расположив свой торс как можно ближе, кончиком собственного объекта проник под его…Очень странное ощущение; сложно его описать, не нагоняя той малиновой дымки, что застилала мой ум тогда. Туго, тепло, горячо, жарко, мягко, глубоко, глубже, глубже, глубже…Я полуосознанно вдалбливался в Зима, входя во всю длину и выходя почти до конца. До меня с трудом долетали его мольбы быть помягче; он рычал, задыхался, когтями царапал мне спину. Я попытался, честно, хоть я едва себя контролировал, и вот верное ?не останавливайся, только так? уже давало мне понять, что всё хорошо.Зим теперь ритмично стонал и тянул себя за антенны, закрыв глаза, скаля зубы, словно ему больно, но по голосу ясно?— он бы эти секунды не променял ни на что в мире; если бы ему сейчас умереть, он бы и умер так, в наслаждении.Вдруг?— всплеск. Точно стрелка спидометра достигла какого-то максимума. Зим изогнулся, вцепившись в меня, словно его куда-то уносит. Дыхание его вконец сорвалось, он весь сжался внутри, задрав ноги, и я зажмурился, только чтобы почувствовать брызги на своём животе. В глазах у меня заплясали искры, и какое-то опьяняющее, эпилептическое безумие накрыло меня с головой на бесконечные полторы секунды…Всё кончилось. Догорали алые угли.Мы тяжело дышали, ошарашенно следя за каплями генетического материала, скатывающимися с наших боков.—?Ты,?— я подал первым голос. —?знал, что оно… вот так работает?Зим помотал головой, как бы говоря: ?сам в шоке?. Антенны его мерно подымались и опускались одновременно с глубоким дыханием.—?Это… было очень… ну… Сам, в общем, сообрази, у меня сейчас мозг вырубится…Ослабевший в одночасье, он с трудом поднялся и зачем-то лизнул меня в подбородок.На таймере оставалось сорок секунд, и мы, измотанные, пунцовые, в спешке принялись натягивать смятую одежду.Признаюсь, часть этой сцены я из осторожности писал, сняв ПАК в одиночестве, пока Зим выходил на разведку.Как я мучался раньше, как боялся в отрицаемых глубинах разума, что если сорвусь, то начну жить от проверки до проверки?— тонуть и выныривать на десять минут. Я был прав отчасти, но далеко не полностью. Да, я с нетерпением жду, когда можно будет сбросить ПАК и слиться с Зимом воедино, но это далеко не всё. Мне просто хорошо быть рядом с ним. Металлические обручи, стягивавшие месяцами мою грудь, обратились цветными лентами, и я могу свободно общаться с Зимом, ни в чём себя не попрекая.Мне чудно сознавать это: я кому-то нужен. Я! Не гражданская единица, не шпион и не цензор. Я, Диб, и во мне нуждается не обобщённая безликая Империя, не идеологический Ирк, а настоящее живое существо, которого можно коснуться. Не код из ПАКа, не послужной список, но мыслящая личность, чьё имя для меня не пустой звук. Зим…Я надеялся перечитать некоторые моменты, объединившие нас с ним, но понял вдруг, что мне страшно заглядывать в начало своего дневника. Боюсь в той части, где описывалось поведение дефективного иркена, обнаружить точнейший свой портрет.Да, это неприятно, но я теперь сознаю, что всегда был дефективным, больным. Однако это всё ещё не значит, что мои размышления об империи?— бред сумасшедшего!Ведь даже полюбив и разлюбить будучи не в силах, я мучаюсь вопросами: если любовь моя вне закона, если я сам себе могу вслух доказать свою идейную неправоту, то?— почему? Почему небывалая лёгкость, воцаряющаяся во мне, когда я прижимаюсь к живому, любящему меня существу, не ослепляет меня?Если я дефективен, если я гнию духовно, то почему, совращенный, я не бегу насиловать детей и малевать ?Свободу!? на стенах вокзалов? Я не хочу ничего разрушать?— я просто хочу продолжать любить.И наконец: если счастье нашей нации?— работать вместе на благо Империи, то почему я, в компании с двинутым роботом и не менее двинутым иркеном, отрезанный от цивилизации, как никогда счастлив?***ГИР на днях посадил над нашей базой цветы. Зим сначала обозлился, но тут я напомнил ему, что видел похожие на холме неподалёку. Так этот холм и нашу базу будет довольно легко спутать. Кроме того, я слышал, как повстанцы называли такие цветы аконитами и обходили их стороной. Нарочно?— не полезут! Неплохой стратегический ход.По секрету, эти цветы выглядят очень неплохо. Оттенок?— густой, благородный фиолетовый, пышные грозди копьями устремляются кверху.…Могут быть и ядовиты, конечно, но нас это не пугает. Не есть же их собираемся, право слово.Всё хорошо. Отныне?— только вместе, только вперёд.