ГЛАВА 14, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ ВНОВЬ ОКАЗЫВАЕТСЯ В ЛОГОВЕ ТЁМНЫХ ЛИЧНОСТЕЙ (1/1)

Случается, что прозрачная ясность утра превращает события ночи в едва уловимый мираж. В такие мгновения сон едва отличим от реальности, и лишь мечтательная, мятежная часть нашей души не способна позабыть чудеса, произошедшие после заката. Ночь?— время романтиков, утром же властвуют порядок и точность.Тем не менее, рассвет Эпонина встретила в беспорядке: постельное оказалось разобрано, ночная рубашка сползла с плеча, а подушка и вовсе отыскалась на полу, подле кровати. Всё, что произошло ночью, теперь казалось чудным сном. Эпонина поднялась на ноги, вернула на место подушку и задумчиво осмотрела комнату. Вокруг было тихо. Азельма ещё спала, а сверху отчётливо слышался отцовский храп.Сквозь оконные стёкла пробивалось сонное солнце: весна остаётся весной даже в холодные, тихие дни. Эпонина почти успокоилась. Неясная тревога, снедающая её с самого пробуждения, отступила. Не стоит беспокоиться о дурных снах, решила она. Сны?— это лишь образы, миражи, которые пропадают с рассветом. Но мираж, привидевшийся в этот час Эпонине, был реален: на невысоком деревянном стуле висел алый кафтан. Она коротко взглянула на него и быстрым движением затолкала в сундук с одеждой?— не хотелось, чтобы у сестры или матери появились какие-нибудь подозрения.Сундук захлопнулся с поразительной громкостью. Азельма распахнула глаза.—?Понина?—?Доброе утро.Дьявол, как говорят, кроется в деталях: рукав кафтана, не поместившегося в сундуке полностью, свисал почти до пола.—?Я не видела у тебя красных платьев,?— уверенно сказала Азельма. —?Что произошло вчера ночью? Тебя не было так долго, что не дождалась даже я.Азельма нахмурилась. С самого раннего детства она обладала удивительной проницательностью?— качеством, которое позволяет видеть немного больше, чем обыкновенный человек. Она всегда замечала изменения в поведении сестры и могла с точностью угадать, в каком та пребывает настроении. Это утро, как уже понял читатель, не стало исключением.—?Дела,?— Эпонина пожала плечами.Она не сочла нужным рассказывать обо всём сестре.—?С Монпарнасом? Даже отец говорит, что тебе лучше держаться от него подальше.Эпонина вздохнула. Они с Азельмой имели слишком мало общего, но сходились в одном?— то было упрямство. Перенятое, вероятно, от матери, оно превращало каждый их спор в небольшую войну без победителей и проигравших. Однако в этот раз Эпонина отчего-то решила уступить. Она знала: сестра способна сохранить любую тайну.Эпонина рассказала обо всём. Она не утаила ни неудачи Петушиного Часа, ни чаепития, ни даже угрюмого господина Франсуа, который едва не выставил её за дверь.—?Это похоже на начало одного маминого романа,?— сказала Азельма, с удивлением и улыбкой поглядывая на сестру.Эпонина на это только нахмурилась и пожала плечами, всем своим видом показывая отвращение к дамскому чтиву, которым в юности увлекалась мать.—?Я не хочу жить в романе.Последовало недолгое молчание, которое в иные времена могло бы стать предвестником грядущей ссоры. Но удача и самообладание оказались на стороне сестёр: вскоре они как ни в чём ни бывало обсуждали грядущее собрание в кафе ?Мюзен?, которое должно было состояться сегодня около восьми часов вечера.—?Встреча должна получиться такой интересной! Господин Комбефер обещал принести какую-то новую книгу Бальзака, и она… —?проговорила Азельма.Закончить ей не удалось. За дверью послышались громкие тяжёлые шаги. То была Джанет Тенардье?— мадам отчего-то пожелала проведать своих дочерей прежде, чем приступить к работе. Она имела привычку к таким внезапным свиданиям и ранее: Эпонина и Азельма были ей отрадой и получали всю материнскую любовь, на которую только была способна эта жестокая по своей природе женщина.—?Какое такое собрание? —?спросила она, распахнув дверь. —?Какой такой господин?Привычки стучать в двери прежде, чем их открыть, мадам Тенардье не имела.Азельма удивлённо застыла на кровати. Она не знала, как лучше ответить матери: они с Эпониной договорились молчать о ?Мюзене? и ?Друзьях Азбуки?, но младшей Тенардье всегда казалось, что когда-нибудь кто-то из родителей так или иначе догадается о их новом увлечении.Джанет Тенардье молчала. Она глядела на каждую из дочерей, ожидая, что всё-таки получит ответ на свой вопрос. Ей отчего-то не хотелось показаться суровой: крохи той мягкости и доброты, коими обыкновенно обладают матери, ещё теплились в сердце мадам Тенардье.Затянувшееся молчание разбавляли лишь тиканье настенных часов и храп господина Тенардье, который ещё не соизволил подняться с кровати.Наконец заговорила Азельма.—?Maman, как Вы относитесь к политике? —?осторожно спросила она.Джанет пожала плечами. Пока в кошельке слышался звон монет, ей не было дела до того, чей лик на них изображён.Азельма немного успокоилась и с молчаливого согласия сестры продолжила свой рассказ. Она пропускала те подробности, которые могли бы смутить мать, но старалась говорить честно, дабы позже не запутаться в своей же лжи. Джанет слушала настолько внимательно, насколько могла, но выражение недоумения то и дело появлялось в её глазах.—?Не понимаю, чего вам, дурёхам, дома не сидится,?— сказала мадам Тенардье, когда младшая дочь замолчала.В её голосе слышалась тень добродушной насмешки, но человек, не знакомый с Джанет, мог бы счесть её за жестокую.—?Не хочу я целыми днями работать в трактире,?— ответила Эпонина. —?Мы можем сделать много важных вещей, так почему бы не заняться этим? В конце концов, мы сами выбираем, кем нам быть.Последняя фраза, сказанная дочерью, заставила мадам Тенардье нахмуриться.—?Так вот, чему вас учат эти мальчишки,?— пробормотала она. —?Пойдёмте, обсудим ваши делишки с отцом.Базиль Тенардье принадлежал к тому типу людей, которым не нужно было нежиться в постели по утрам: только распахнув глаза, он был уже готов к любой работе. Впрочем, работа его состояла по большей части из складывания чужих денег в кассу, разбавления достойного прежде вина водой, ворчания на жену и заискивающих улыбочек клиентам. Тенардье по натуре своей был человек хитрый, подлый и жадный, но незнакомцы не всегда оказывались настолько внимательны, чтобы это понять.Выйдя к жене и дочерям, Базиль уже успел надеть личину приличного человека, что, впрочем, ничего не изменило: и Джанет, и Эпонина, и Азельма знали, каков Базиль на самом деле.—?Ещё всего только десять утра, а один старый глупый буржуа уже успел проиграть мне в карты,?— со злобной весёлостью произнёс Тенардье, щуря и без того хитрые глаза. —?Я забрал его деньги и его башмаки. Жаль только, что последние оказались малы, но это ничего?— сдам кожевнику с улицы Плюме и получу лишние десять франков!Эпонина усмехнулась. Она уже успела выучить манеру отца вести дела, пусть и не всегда с нею соглашалась.—?Ты снова потратишь всё на себя, олух,?— пробормотала Джанет. —?А что будет с нашими денежками, если, положим, власть сменится? Если какой-нибудь дуралей решит, что он должен управлять Францией…Выражение лица Тенардье сделалось удивлённым.—?Отчего ты такое спрашиваешь? Я не слышал, чтобы где-нибудь шёл мятеж.Теперь слово взяла Эпонина. Она говорила с присущей отцу иронией и разбавляла речь шутками, давая понять, что во всём этом нет ничего пугающего. Базиль слушал, изредка потирая переносицу и щуря левый глаз. Он молчал, но выражение лица постепенно делалось озадаченным.—?А знаете, что будет с нашим трактиром, если власти вдруг поменяются? —?спросил Тенардье, когда в зале повисла тишина. —?Я не уверен, что нас не прикроют, а здание не разнесут по кирпичику. Лучше бы радовались тому, как хорошо мы сейчас живём, и не подвергали риску папенькины сбережения!Азельма прищурилась, улыбнулась и с удивительной уверенностью взглянула на отца.—?А что, если мы бываем в том кафе не просто так? Что, если скоро Ваших денежек может стать ещё больше? Мы теперь знаем множество молодых людей, и некоторые из них богаты. Богаче нас, папенька!Тон Азельмы почти не выдавал лжи. На мгновение ей поверила даже сестра, но взгляд, брошенный в её сторону, разрушил любые опасения. Отец же, напротив, услышал то, в чём больше всего нуждался его слух.—?Вот теперь-то я вижу своих родных дочек! —?воскликнул он. —?А то вздумали… Революция какая-то… Революция у нас тут будет, если мы новый погреб выстроим!Эпонина, всё ещё расстроенная словами сестры (зная даже, что они ложны) решилась вновь вмешаться в разговор.—?Денежки?— это замечательно, но мы не можем бывать в ?Мюзене? и никого там не слушать. Иногда эти молодые люди говорят правильные вещи.Базиль на это только насмешливо выдохнул через нос и отмахнулся. Джанет восприняла слова дочери иначе.—?А если они скажут вам идти на баррикады, как в тридцатом? Что же вы, собираетесь лезть под пули? —?спросила она, и в грубоватом голосе послышалась тень беспокойства.Азельма и Эпонина переглянулись.—?Возможно,?— ответила старшая.—?Ни в коем случае,?— произнесла младшая.Базиль недовольно взглянул на Эпонину, и с усмешкой?— на Азельму. На свете было мало вещей, способных всерьёз впечатлить этого человека.—?А где ваш брат? —?спросил он наконец, и в голосе особенно выразилось насмешливое презрение. —?Уж этот точно полез бы куда угодно и даже не расшибся.—?Там, где ему лучше, чем тут,?— ответила Эпонина.В действительности в этот час Гаврош находился на улице Сен-Дени. Он прогуливался по небольшой площади возле знаменитой арки и размышлял. Его мысли носили практический характер: мальчик думал о том, где раздобыть денег на хлеб, пока нельзя наведаться в кассу, и о том, где бы переночевать, пока возле его слона то и дело снуют ненавистные фараоны. Несмотря на холодную погоду Гаврош был весел и насмешлив. Он подпрыгивал, напевал куплеты из водевилей, показывал прохожим языки и даже увивался за юными гризетками, которые, впрочем, тут же прогнали его. Гаврош не мёрз в старой жилетке и кое-где порванной блузе; казалось, что в его юной душе царит вечное лето.Улица наполнялась народом, но даже такой мастак заводить знакомства, как Гаврош, не встретил здесь ни одного знакомого лица. Однако, в его голове возникла иная мысль. Он задумал дело, разговоры в котором совсем не требуются, а зачастую?— и вовсе наносят вред. Он задумал украсть у одного из богачей кошелёк.Для того, чтобы осуществить задуманное, Гаврош пробрался в самую гущу толпы и даже услышал негромкую игру уличных музыкантов. Послушать их и, быть может, оставить несколько су, собрались самые разные люди?— тут были и бедняки, и богачи, и те, кого теперь именуют ?средним классом?. Гаврош без труда выбрал себе подходящего буржуа. То был мужчина пятидесяти лет в голубом рединготе и шляпе, щёгольски заломленной набок. Его хитрый взгляд напомнил Гаврошу взгляд отца, но в этом было больше тщеславия, чем подлости. Под руку с буржуа стояла юная светловолосая мадемуазель в жёлтом платье (должно быть, дочь), но Гаврош не обратил на неё внимания. Приблизившись к мужчине, он аккуратным движением руки выудил из кармана его редингота толстый кошелёк. Дело было сделано. Оставалось только побыстрее убраться отсюда.Вдруг Гаврош услышал прямо над ухом звонкий голос.—?Ага, попался, негодник!Высокий худощавый мужчина в полицейской форме глядел теперь прямо на Гавроша. Его ликующий взгляд можно было принять за взгляд человека, поймавшего, по меньшей мере, серийного убийцу. В этом тонком, остром и чересчур исполнительном человеке Гаврош увидел неудачу, а читатель, вероятно, признал Марселя Пивера, ставшего за время отсутствия Жавера комиссаром полиции.—?Проклятые фараоны! —?пробормотал Гаврош, когда Пивер схватил его за ухо и отобрал кошелёк. —?Как же ещё гаменам искать пропитание?Полицейский не ответил. Вернув почтенному господину его деньги, он вновь потерялся где-то в толпе. Гаврош в этот миг был слишком удивлён, рассержен и расстроен, чтобы заметить два недобрых взгляда, принадлежащих отцу и дочери.Бывает так, что стихия, неподвластная человеческим силам, рушит и без того шаткие ожидания. Так произошло и с Гаврошем: собираясь наведаться к одному из своих приятелей, он попал под дождь. Ливень оказался слишком сильным, чтобы пережить его без последствий, и потому Гаврош принял решение: нужно искать укрытие. Резвые ноги сами собой привели его на улицу Рамбюто. Вскоре улица Рамбюто сменилась улицей Мондетур, а улица Мондетур?— улицей Шанврери. Гаврош оказался у ?Коринфа?.Он заглянул в окно. Отец вновь, как это бывало всегда, стоял у кассы, мать сидела в углу зала, а сёстры беседовали с очередным посетителем, по виду?— молодым рабочим.Гаврош постучал.Прошло около минуты прежде, чем в дверях появилась рыжая макушка мадам Тенардье, а затем?— и её недовольное лицо.—?Чего надо?Гаврош улыбнулся и пожал плечами. Он хотел было пойти прочь, но не успел сдвинуться с места: кто-то сильный схватил его за руку и буквально утянул внутрь. То была Эпонина.—?Иногда тебе лучше бывать дома,?— сказала она, не обращая внимания на недоумение в глазах матери. —?Весь промок, смотри-ка ты! Может, оно тебе и хорошо?— болтаться непонятно где, но надо и честь знать!Гаврош усмехнулся.—?Мне и на улице было хорошо,?— сказал он весёлым голосом.Если бы кто-то из посетителей, обладающий сердцем, прислушался к этому разговору, то был бы поражён до глубины души: нечасто встретишь дитя, готовое променять отчий дом на улицу.—?Врёшь,?— возразила Эпонина и потрепала брата по волосам. —?Всем нам иногда нужен достойный ночлег. Папенька,?— теперь она обратилась к Тенардье,?— пусть Гаврош останется у нас. Он, как-никак, и Ваш сын тоже!—?Не навсегда,?— добавил Гаврош, отчаявшийся бороться с энтузиазмом сестры.Базиль Тенардье кивнул. Его взгляд сделался задумчивым, а один уголок губ поднялся в полуулыбке.—?Я думал, что тебе хватает тех денег, которые ты приноровился таскать из кассы,?— сказал он. —?Так ты обходился нам дешевле, но… Надеюсь, от тебя будет какая-нибудь польза.Мадам Тенардье устало вздохнула. Она уже успела позабыть, каково это?— иметь сына, и не собиралась вспоминать. Однако, провидение решило иначе. Бог создал её матерью, а, значит, она обязана заботиться о каждом из существ, которые произвела на свет.—?Оставайся,?— коротко сказала Джанет и вернулась к своему месту.Гаврош кивнул. В этом месте, которое он никогда бы не стал звать домом, мальчику для приличной жизни хватало улыбчивых сестёр, крутых лестниц и странных клиентов, с которыми можно обсудить что-нибудь весёлое. За те несколько часов, которые Гаврошу удалось провести в ?Коринфе?, он успел помочь сёстрам с заказами, пересчитать отцовские сбережения, сделать уборку вместо Козетты и четыре раза скатиться по перилам лестницы со второго этажа на первый.—?Нам пора,?— сказала Эпонина, когда дождь закончился, а часы пробили семь раз. —?Собрание.Гаврош встрепенулся, а Азельма, поглощённая чтением какой-то книги, отвлеклась от неё. В их глазах теперь загорелся тот живой интерес, который бывает лишь у людей, занятых любимым делом. В трёх юных душах кипела жизнь, а в одной, самой нежной из них, теперь зарождалось нечто новое, называемое любовью.—?Чтобы к ночи были дома! —?пробормотала вслед уходящим Джанет Тенардье.—?И ты тоже, маленький паршивец,?— добавил Базиль. —?У меня есть, чему тебя обучить.