О давно прошедшем (1/1)

Чем старше Шелия становится, тем меньше поводов для сожалений или стыда у неё остаётся.– Например, – она, немного подумав, откидывает голову на колени майора, чтобы увидеть его лицо; но нет, хрен там, его лицо закрыто бумагами. Шелии очень удобно сидеть, облокотившись спиной об его ноги, но вот эта деталь ей не очень нравится, поэтому она тянется, чтобы убрать отчёт – хотя бы на то время, пока она говорит. – Например, Азандель.Майор убирает документы сам и недовольно поджимает губы – говорить о младшем брате он не любит. Не каждому, в конце концов, он горько ухмыляется, даны отношения как у вас, близнецов.Шелия тоже поджимает губы, потому что ты знаешь. Знаешь, как нам было тяжело, наши отношения теперь плод тяжёлой работы в прошлом.Шелия поджимает губы, потому что ты знаешь, но Румменигге не собирается извиняться и поднимает отчёт обратно на уровень глаз.Она не видит, но просто знает, что он сейчас прикусил щёку изнутри. Она знает это так ясно, что на кончике языка появляется привкус чужой крови.Например, Азандель.Шелия всю жизнь считала его ошибкой. То, как она повела себя по отношению к ним обоим. Шелия считала, что не стоило предпочитать синицу в руках журавлю в небе, тем более, если со временем оказалось, что эта синица была нахуй ей не нужна.Но синица в руках сидела под боком и была ближе, чем кто-либо – и поэтому она сдалась. Шелия была маленькая, отчаянная, перепуганная и как никогда нуждающаяся в любви – в любви, а не подколках и издевательствах.Майор мог бы попробовать умереть за неё, но ей-то откуда было это знать?С Азанделем было проще – у них не было такой разницы в возрастах и положениях, и он умел говорить словами через рот.Он сказал: я хочу тебя.Шелия пожала плечами: окей.Она всю жизнь считала, что предала майора и его чувства – но господи, нельзя предать то, о чём ты не имеешь ни малейшего понятия.– Ну, – Румменигге толкает её коленом в спину, мол, подвинься, я встать хочу, а Шелия в ответ ещё сильнее вжимается в его ноги, потому что перехочешь, потому что сейчас я говорю.

– Что ну? – она тянется вверх ладонями, потягиваясь, подсолнухом, и Румменигге хочется или пнуть её ещё раз, или обнять.Он не делает ни того, ни другого.– Я вёл себя как ребёнок, а ты мне не принадлежала, – с неохотой признаётся он. – Поэтому я никогда об этом особо и не задумывался.Шелии хочется его ударить, руками, ногами, подушкой, креслом, кем-нибудь, кто зайдёт в комнату, Шелии на секунду даже хочется закричать, потому что сколько лет она стояла за его спиной, опуская взгляд и считая себя недостойной находиться рядом с ним,чтобы узнать вот это.Он даже не задумывался, вы посмотрите.– А я вот задумывалась, – зло говорит Шелия, вставая. От резкого скачка она пошатывается, что-то с вестибуляркой в последнее время, надо бы провериться, а когда? – Кучу грёбаных лет задумывалась, что я тебя предала. Или что ошиблась. Или что я тебя не заслуживаю.Румменигге хмыкает.– А это ты меня не заслуживаешь! – обиженно вопит Шелия и кидается на него с кулаками.Он заламывает её, сгребает в охапку, она нервно смеётся и кусает его за плечо.– Я наверное сама виновата что никогда об этом не говорила? – выпаливает она на одном дыхании прямо в следы собственных зубов.Румменигге пожимает плечами.– Возможно, – он утыкается носом в её макушку, волосы щекочут ноздри, и он чихает, а Шелия возмущённо сопит и пытается выбраться. – А может и нет. В конце концов, теперь-то какая разница?Шелии не нравится этот ответ. Если бы всё было так просто, она бы не думала столько.

Это звучит так, как будто она зря теряет время. Как будто то, что она говорит, неважно.– Ты думала об этом, – вдруг говорит майор, – и ты пришла к своим выводам. А ещё я здесь. Что тебе ещё надо?Мир во всём мире, оскорблённо думает Шелия.Ей вдруг становится очень легко.