1 часть (1/1)

Бой закипал перед глазами Люси серой дымкой раннего утра и перекопанной, вовсю пережёванной вместе с железом и кровью сырой осенней землёй. Артобстрел поймал её в стрелковой ячейке, засыпал чёрными земляными комьями, оглушил, но оставил целой.На какое-то мгновение реальность вокруг неё показалась вымышленной, ненастоящей. Ну разве может жизнь быть такой: тяжёлой и кровавой? Разве может быть осень такой холодной, а юность?— такой быстротечной? Верить в это не хотелось.Люся выбралась из окопа, дрожащими руками пробирая себе путь. Ненамеренно взгляд её упал на девичьи её ладони: аккуратные и грязные. Под ногтями забилась земля и следы крови, сухая кожа трескалась, оставляя маленькие ранки. Люся сжала губы и что есть силы оттолкнулась руками, вытаскивая себя наружу.Снаружи было варево. Едкий запах заполз ей в лёгкие, и она закашлялась, быстро и глубоко вдыхая ртом морозный октябрьский воздух. Она оглянула передний край и берег и начала мысленно считать убитых, но сразу остановила себя. Заставила себя дышать ровнее и игнорировать лезшие на ум цифры, не замечать словно током прошедшую вниз по спине дрожь.Она продвинулась дальше, к раненым, стараясь не думать о том, что они могут вскоре присоединиться к тем, кто уже больше никогда не сделает вдох полной грудью.Люся оглядела окоп: здесь бойцы готовили пулемёты; оглянулась и разглядела спрятанные артиллерийские доты.Взгляд её снова метнулся к берегу, к мосту, к подбитой железной громадине и подступающему свежему монстру. Она хотела было сглотнуть, но во рту было сухо, и она только сильнее сжала губы. А затем, через какое-то мгновение, краем глаза Люся заметила приближающийся к мосту силуэт. Секунда ушла на то, чтобы разглядеть и узнать этого человека, легко одетого, с не защищённой каской головой. Он подкрался к берегу по земле, спрятавшись за убитой громадиной, привстал и изо всех сил кинул связку гранат прямо на подходящий новый вражеский танк.Люсе хотелось окликнуть его, чтобы он скорее оттуда выбирался, чтобы не медлил, чтобы спасался и… Вместо этого она на выдохе только тихо прошептала его имя.Всё произошло так быстро. Взрывом его откинуло на берег, засыпало чёрной землёй. Люся почувствовала, как её сердце будто тоже вместе с этим взрывом разорвало на части, открывая в груди тёмную, страшную, глубокую дыру.С разрастающейся внутри тревогой она выскочила из окопа, не раздумывая. Кинулась прямо туда, к берегу, пытаясь сдержать слёзы и прячущийся в груди истошный крик.Пулемётная очередь прямо над головой заставила её лечь на землю. Затем тихо, медленно, Люся потянула своё маленькое тело к неглубокой чёрной воронке, в которой неподвижно лежал её самый любимый на свете человек.Уже там, спустившись вниз, она коснулась его щеки, провела по лицу и волосам и спросила важнейший для неё вопрос:—?Раиль, ты жив?Словно от этого зависело то, будет ли жить она сама.Люся обвила его рукой вокруг шеи, пытаясь поднять, посадить, привести в чувство. И всё повторяла: очнись, очнись, очнись. Будто он, услышав её, пошёл бы на звук её голоса и вынырнул оттуда, где бы он сейчас ни был.Она всё твердила: слышишь меня? С надрывом, почти крича, просила: очнись, Яхин.Было важно, чтобы он пришёл в себя, чтобы он сам услышал, что она?— согласна. Согласна, Раиль, слышишь? Согласна!Люся прижала его к груди, попыталась найти пульс, но сердце не отвечало.Ещё каких-то десять дней назад в парке у училища он держал в руках простой букет из полевых цветов и, волнуясь, ждал от неё ответа. Она тогда улыбнулась, замерла в удивлении, ведь… это же так очевидно. Хотела бережно забрать букет из его рук и назвать его глупым, потому что?— согласна… конечно, согласна.Люся, обессилев, опустила его обратно на землю, запрокинула лицо к такому же серому, как сегодняшний рассвет, небу и, не сдержавшись, громко зарыдала.Мира вокруг не существовало. Какой вообще мог быть мир, если вон он?— перед ней, и она держит его в своих руках?Она опустилась, снова прижала его к своей груди, легла рядом, словно и не шла вокруг война, словно и не летали над головой шумно снаряды. Словно они впервые засыпают вместе, чувствуя почти обжигающее родное тепло человеческого тела.Она, закрыв глаза, могла представить, что они сейчас были не здесь. Что они сейчас далеко-далеко, в месте, которое пахнет домом. Водя рукой по его спутанным, грязным, кудрявым волосам, она могла представить, что на его лице нет страшной чёрной запёкшейся крови, что он не был неестественно бледен. Нет, он был здоров. А его горячее дыхание смешно щекотало ей шею.Только уснуть ему всё равно не удавалось?— то ли громкий, тревожный дождь за окном, то ли стрекочущие в саду кузнечики мешали закрыть глаза и провалиться в спокойный сон без сновидений.У смекалистой Люси и на этот случай нашлось решение. Она улыбнулась своей мысли, тихо выдохнула. А потом начала петь.Она пела старую колыбельную про лунный сад, про звёзды, раскинувшиеся на небе, как веснушки, мирно светящиеся над просторными, уходящими за горизонт полянами. Она пела про ночь, светлую как сон, про завтрашний день, который сулил им что-то пока неизвестное, потому что узнать, что именно это было, им предстояло самостоятельно.Ей нравилась строчка про сердце, которая ощущалась очень правильно.Всё это казалось правильным, но Люсю не покидало чувство, что что-то всё-таки было не так.А потом поняла: это была родная ей песня. Это ей мама пела перед сном, потому что она была шустрым и неусидчивым ребёнком.Люся задумалась. Зажмурилась, пытаясь вспомнить слова колыбельной, которая была родной ему.Медленно, тихо, начала она и её. Незнакомый ей язык должен был казаться сложным, но она чувствовала какую-то непонятную с ним связь. Хотя, почему непонятную? Это был язык, на котором Раилю в детстве пела его мама, на котором он рассказывал смешные истории, на котором говорил, как любит… и как её любил.Ей нравилась эта простая песня про соловья. Нравилось, что его соловьи пели перед рассветной зарёй, словно провожая её лунную ночь. Нравилось, что от соловьиной песни хотелось петь самим, проливая слезу то ли от радости, то ли от грусти. Люся для себя решила: от нежной тоски по родному, которую она оставит в тайне и не расскажет по секрету даже этим красивым певчим птицам.Её дыхание выровнялось, и прежде, чем самой провалиться в дрёму, ей даже показалось, что чужое сердце напротив ответило благодарным тихим ударом.Она очнулась, дёрнувшись, когда почувствовала, что кто-то сверху тянет из ямы наружу его тяжёлое безжизненное тело. Инстинктивно, Люся вцепилась за грудки, не отдавая, не желая разрывать между ними связь.Она знала: если сейчас позволит их разъединить, всему наступит конец. Ей хотелось ещё раз потанцевать в тёплом парке весенний вальс, соскрести мелочёвку и купить сладкое, вкусное мороженое, а потом получить такой же сладкий и скромный мальчишеский поцелуй. Не последний и не прощальный, а с намёком на прекрасное, совместное будущее.Её оттаскивала пара сильных рук, а она всё продолжала твердить: нет, нет, нет. Как будто он был живой, как будто это всё было большой, ужасной ошибкой.Люся ещё не знала, что девичье её сердце оказалось как никогда правым.***Когда Раиль окончательно пробудился после нескольких мучительных часов прерывистого сна, голова его словно раскалывалась от боли. Из-за контузии он сначала не мог сориентироваться в пространстве, временами ему даже казалось, что он не помнит, как его зовут.Зато с обонянием у него всё было в порядке. Он поначалу даже не понял, но всё равно продолжал медленно и осторожно улавливать окружающие его вокруг запахи. Пахло больничным спиртом, бинтами, кровью и болью, и посреди всего этого слабо выделялось что-то до боли знакомое, нежное… Запах травяного чая. Пахло полевыми цветами, теплом и чем-то родным, пока непонятным.Он не знал, но всем своим существом тянулся к этому чему-то родному и знакомому, которое тихой, мягкой песней снимало потихоньку мучившую его боль.Даже если бы ему совсем отбило память, Раиль, казалось, всё равно бы её вспомнил. Яркие, голубые глаза как васильки, россыпь веснушек на лице, словно звёзды на небе, шальная улыбка. Это была она?— родная, близкая, пахнущая домой.Это была его Люся.