Глава 7 (1/1)

Ещё минут десять мы стояли у окна перед кабинетом профессора и размышляли:— Получается, Ольга не знала, что о ней говорят? — Ничего себе подстава.— Да не жалко, у неё самой рыльце в пуху.— А куда они собирались вести ребят?— В засаду, там бы их абвер и повязал.— А может, они не в засаду их вели, а вербовали?— Что-то здесь не так всё-таки.— Вы чего тут шепчетесь?Мы вскинули головы и увидели в коридоре Гену. За ним, в дверях кабинета, стояла Маргарита Михайловна.— Здесь ваши подопечные, Вадим Антонович, — сказала она с улыбкой.Она была в расстёгнутом пальто, на плече, как всегда, висели две сумки — обычная и с ноутбуком. Видимо, она собиралась уходить, и, видимо, они с профессором говорили о нас.Мы переглянулись. На этой неделе прошли последние сеансы психотерапии, и Маргарита должна была дать заключение. Мы точно не знали, отразится ли это на участии в эксперименте или учебной программе, но всё равно немного волновались.— Очень кстати! — сказал профессор, выходя в коридор. — Друзья мои, я рад объявить, что с сегодняшнего дня Маргарита Михайловна официально участвует в нашем исследовании.Мы по очереди пожали ей руки. Было видно, что новость не смутила только Алю. Потом Маргарита попрощалась, и Гена пошёл её провожать. Мы зашли в кабинет.— Давайте чайку попьём, — сказал профессор.Взяв чайник, он ушёл в лабораторию за водой. Мы сняли верхнюю одежду и расселись кто куда. На кофейном столике стояла корзинка с арахисом в белой сахарной глазури, турка и две чашки. Мы молчали.Когда профессор вернулся, Матвей спросил:— Значит ли это, что с сегодняшнего дня мы официально психи?Профессор засмеялся.— Не говори ерунды. Просто терапия приносит плоды, и мы решили, что мониторинг психического состояния даст полезные данные. Для полноты картины. Как продвигается ваше расследование?— Хорошо, — сказала Аля. — Но нам тоже данных не хватает. Архив ещё не ответил?— По-моему, нет, но лучше уточнить у Геннадия.Зашумел чайник.— Выходит, она уже составила психологические портреты? — снова спросил Матвей.— Маргарита Михайловна? Конечно.— Но ведь она нас не знает. Матвей сидел на стремянке возле книжного шкафа с унылым и хмурым видом. Профессор поглядел на него поверх очков.— А ты что же, ничего о себе не рассказывал?— Я не собирался облегчать ей задачу.— Тогда, боюсь, тебе придётся признать, что Маргарита Михайловна мастер своего дела. — Почему?— Твой психологический портрет получился на удивление точным.Матвей сердито хмыкнул и слез со стремянки.— Я буду пить кофе, — сказал он, взял со стола турку и скрылся в лаборатории. Профессор знал Матвея дольше, чем всех остальных, лет с тринадцати. Их познакомил Гена. Он тогда был ещё студентом и снимал квартиру на одной лестничной площадке с родителями Матвея. Узнав, что у соседского мальчишки необычная способность, он привёл его к профессору. Сейчас Матвею было шестнадцать. За три года изучения его памяти профессор пришёл к выводу, что она беспредельна, причём не только в объёме, но и в прочности удержания следов. Я точно не знал, но, судя по разговорам, с предками Матвею не повезло.Сам я познакомился с профессором благодаря событию, которое помнил до мельчайших подробностей, хотя и не обладал волшебной памятью. Оно случилось в прошлом году, незадолго до окончания школы. После я угодил в больницу с переломами черепа, рёбер, разрывами печени и селезёнки. Все думали, я умру, но организм оказался крепче. Более того, восстановление шло с неестественной скоростью. Один из врачей, нейрохирург Иван Хрисанфович, рассказал обо мне своему бывшему однокурснику, профессору Константинову.Как с профессором познакомилась Катя, я не знал.Когда мы шли по домам, разговор не вязался. Матвей доказывал, что психология ненаучна, Катя о чём-то думала и молчала. Мы с Алей ещё немного поговорили о том, что раскол в штабе ?Молодой гвардии? предстаёт теперь в совершенно ином свете и показания сестёр надо изучить под лупой.Весь вечер я читал их воспоминания. Ольга показалась мне наивной фантазёркой, так и не осознавшей до конца, в какой переплёт она угодила и как легко отделалась. Воспоминания Нины отличались здравым смыслом и логикой.Было очевидно одно: с появлением Кострецовых в ?Молодой гвардии? возник второй штаб. Туда входили Зимаков, Полевой, Гуркевич и Нина, имевшая связь с Ольгой, имевшей связь с ростовскими партизанами. Первый штаб, куда входили Тербацевич, Малышев, Лихачов и Ароянц, связи с партизанами не нашёл, хотя и пытался.В сорок третьем году Нина рассказала, что Зимаков с Полевым настаивали на личной встрече с партизанами, но встреча эта постоянно откладывалась. Сначала из-за разных партизанских забот, потом из-за слухов о предательстве Виктора. Уход в лес отменился буквально накануне. Но вовсе не из-за ареста Оксаны, как говорил Лихачов. По версии Нины, в два часа ночи к Ольге пришёл связной от Данило и сказал, что молодогвардейцы должны остаться в городе.Часть Нининых слов подтверждалась в рассказе Гуркевича: партизаны вели себя подозрительно и постоянно откладывали встречу. Дошло до того, что ребята предъявили им ультиматум: либо встреча, либо мы порываем с вами всяческие связи. Скорее всего, вопрос был поставлен ребром как раз на том совещании дома у Виктора, когда первый штаб узнал о планах второго. Надо ли говорить, что обо всех этих пертурбациях в воспоминаниях связной Данило нет ни слова? Нина вела свою игру.Мы что-то нащупали, я не сомневался. Маленькие правды выглядывали отовсюду.Утром, запихивая на антресоли коробку с летней обувью, я распорол плечо о ржавый гвоздь, торчавший из старого, ещё бабушкиного, обитого жестью сундучка. Я знал, что шляпка торчит, просто был невнимателен. Остановив кровь, я промыл рану хлоргексидином, замотал плечо бинтом и побежал в универ пораньше, чтобы успеть до начала занятий показаться Гене.Аспирант сидел за столом профессора и что-то печатал. Узнав, что у меня травма, тут же оторвался от работы.Пока я раздевался, он заглянул в лабораторию и спросил:— Мы не помешаем? У Романцова травма.Голос у него был ужасно довольный. Мои травмы всегда поднимали ему настроение.В лаборатории кроме профессора я увидел Катю. Она сидела на большом крутящемся стуле c толстой тетрадью на коленях. Когда я вошёл, она положила руки перед собой, на частью исписанные, частью изрисованные страницы. Профессор сидел напротив. Оба они были грустны и задумчивы, из чего я сделал вывод, что телекинез опять не удался.Мы поздоровались.— Что случилось? — спросил профессор.— Да ерунда, — сказал я, — поцарапался.Гена ждал в смотровом уголке, где стояла больничная кушетка. Профессор пошёл за мной следом. Когда я снял толстовку и размотал бинт, он присвистнул.— Чем это ты?— Гвоздём.Гена сунул мне под мышку градусник и стал считать пульс. — Повышен, — заметил он с интересом, потом дал мне в другую руку линейку и навёл на плечо фотоаппарат. — Вадим Антоныч, не загораживайте свет.Профессор посторонился. Катя смотрела издалека.Покончив с фотографиями, Гена взял диктофон и заговорил:— Двадцатое ноября, семь сорок. Объект три поранил плечо о гвоздь… Сколько минут назад?— Сорок.— Сорок минут назад. Плечо левое. Рана, получается, резаная, в верхней трети плеча, длиной пять сантиметров. Как это говорится… Ограничена мягкими тканями. Глубина миллиметра три. Края относительно ровные, расходятся миллиметра… тоже на три. Концы вроде бы острые. В окружающих тканях имеются кровоизлияния…Профессор вернулся к Кате. Я стал поглядывать на них и прислушиваться.— О чём мы говорили? — спросил профессор.— Вы хотели разделить события по времени, — сказала Катя. — Но я не помню, чтобы до санатория делала нечто подобное.Профессор завис. Потом спросил:— Может быть, оно проявилось позже?— Вадим Антоныч, — закричал Гена из нашего угла, — я фиксирую у вас предубеждённость! Вы подгоняете факты под ответ.Катя покосилась в нашу сторону. Она не отличалась улыбчивостью, но сейчас её строгое лицо показалось мне забавным, каким-то по-детски сердитым.— Я строю проверяемую гипотезу, — сказал профессор. Он тоже за ней наблюдал.— Нет, — покачала она головой. — В первый раз это случилось именно там.Гена выдернул у меня из-под мышки градусник.— Температура тела — тридцать шесть и семь, — объявил он.Профессор думал.— А может, — сказала Катя, — телекинеза не было? Может, я схватила и бросила книгу так быстро, что нам это просто показалось?Мы с Геной посмотрели на профессора, а он — на нас.— Александр, — сказал он, — ты ведь помнишь, как это было?Я помнил. Но несколько секунд я молчал и думал о том, что Катино предположение звучит разумно.— Я прямо вижу, как ты переписываешь своё воспоминание, — сказал профессор. — Нет. Всё было так, как вы помните. Просто сейчас ваша память начинает искажаться под давлением идеи, что такого не может быть.— Тогда почему не получается?— Потому что мы не всё понимаем. Как думаешь, теоретически, ты могла бы продемонстрировать оба свойства одновременно?Теперь задумалась Катя. — Наверное, нет, — сказала она. — Всё-таки это разные свойства. Телекинез был заметен, а первое происходит только со мной. Как бы внутри меня.— Я согласен! — снова закричал Гена. — Я думаю, это два не связанных между собой явления. Как способности читать и танцевать.— Не скажите, коллега. Два несвязанных явления — это слишком просто. С мозгом надо предполагать худшее.Я понял, что утратил нить разговора. Катя на меня не смотрела, выражение лица у неё было непроницаемое.— Если первое свойство связано со вторым, — рассуждал профессор, — или форма второго, или это вообще одно и то же свойство, то невосприимчивость окружающих к первому может быть связана с особенностями нашего зрения. — Саккады, — помолчав, сказал Гена.— Например, саккады, — улыбнулся профессор. — То есть ещё хуже.— Мда… Как у тебя с квантовой физикой?— Какой-какой физикой?— Мда. И боюсь, всё это как-то связано…Вадим Антонович себя оборвал и внимательно поглядел на Катю. Она сидела, понурив плечи, смотрела в свою тетрадь.— Маргарита Михайловна тебе помогает? — спросил он мягко.Катя кивнула.— Как она сейчас выглядит? — спросил Гена.— Кто? — спросил я.— Кто-кто. Рана твоя.Я почему-то смутился.— Да так же почти, только крови нет.— Ладно, — сказал Гена. — У меня вроде всё. Левомеколь положить или попробуем без него?Я решил попробовать без него. Гена наклеил поперёк раны бактерицидный пластырь, чтобы свести поближе края, наложил повязку и сказал:— После пар приходи на осмотр. Что у тебя сегодня?Я сказал, что первой и второй парой у нас будет экология, потом физра, а потом у меня лекция и практика на кафедре нормальной и топографической анатомии вместе с медиками.— Может, напишем ему записку? — спросил Гена у профессора. — Пусть полежит полдня, поспит.— Можно, — сказал профессор. — Но ведь мы не ищем лёгких путей, верно, Саня?Я обещал зайти после физры. Когда мы с Катей вышли из кабинета, звонок уже прозвенел. Сначала мы шли по пустым коридорам молча. Потом я спросил:— О каком новом свойстве вы говорили?Катя смотрела в пол.— Оно старое, — сказала она, помедлив. — Профессор не знает, что это и как происходит. — Понятно, — сказал я, хотя ответа так и не получил.У неё была смуглая кожа и красивые каштановые волосы. Тёмные прядки, выбивавшиеся из небрежного пучка, мило лежали за ухом и на шее, пушистые, как её свитер.— И всё-таки, — снова спросил я, — что это? Что ты делаешь?Катя остановилась и посмотрела на меня оценивающим взглядом. Глаза у неё были карие, с чёрными ресницами.— Я могу растягивать и ускорять время, — сказала она.