2. (1/1)
Гэри не нужен священник, он уже знаменитость местных масштабов. В каждой газетенке его фотография. Мрачная, нужно сказать, фотография- без искорки. Как будто специально для такого случая снимали.Молодцы фотографы-удалось.Слава оказалась сокрушительной штукой: подкосила и почти упокоила. Больно везде. Тело не может так болеть, значит, речь о высших материях. О бессмертной душе, которая выдается стандартно, при рождении.Суд предположил, что в Гэри нет ничего, кроме преступного умысла. Негодяй, родился пустым и безнравственным. И никто этого не заметил, потому что…потому что?Интересно, почему?Система никогда не виновата. И священники любящие залезть под юбку школьницам- не виноваты. Аминь.Громкий смех принадлежит дьяволу во плоти?— восемнадцатилетнему мальчику. На фотографии только страх, его сладкие остатки. Под фотографией текст, очевидно написанный слезами младенцев. Выпуски окропили святой водой и приложили к мощам какого-нибудь Гранчестерского святого. В камере больше никого нет. Одиночные камеры?— привилегия смертников. Гэри рвет любезно предоставленный выпуск. Глупо бояться, глупо. Если мать увидит его мертвым заранее, то умрет дважды.Сложно не репетировать улыбку, безмятежную, ангельскую. Плевок в сторону многоуважаемых папочек и мамочек. Эти чуть ли не рога пририсовывают. К той самой, удачной фотографии.Художники. Как еще их назвать? Про себя можно использовать самые ругательные слова.Гэри не настолько мелочен. Куда приятней представлять исполнение приговора. Полицейские подсказали?— будет виселица. Да, жителя Гранчестера добрые люди, они добиваются правосудия. С пеной у рта, словно больные бешенством звери. Жалко большинство доживет до глубокой старости. Со скелетами в шкафах.С его скелетом и скелетом на инвалидном кресле.Гэри не должен думать о матери. Злости может стать больше чем вины. Злости, ведь благочестивые миряне хоронят двух и одну из них заживо.Если шея не сломается в секунду падения, как поступят палачи? Будут смотреть? Пристрелят? Испуганные, достигшие пика наслаждения…Мать вырежет заметку о казни и будет хранить в жестяной коробочке из-под чая. Ее лекарство от бессонницы, ее талисман от злых духов. От добрых соседей и бывших друзей. Крестик за ненадобностью бросит в камин.Да, так и будет. Яблочко от яблони не далеко падает.Гэри вспоминает, как прочел библию в первый раз. Ему было двенадцать, он тянул это ?удовольствие? в течении месяца. Разделавшись с последним абзацем, укрепился в своем желании спалить и ветхий завет и новый. Скопом. Решил и сделал.Типографская бумага больше дымила, чем горела. Библия оказалась упрямей испуганного ребенка. Позже мать нашла в золе ошметки кожаного переплета.—?Что это, Гэри?Так и не сказал зачем, зато попросил не покупать новой книги. Сошлись на промежуточном варианте.—?Будем читать вместе. Ты ведь не оставишь меня один на один с этими ужасами?Он не оставил ее. Он ходил в церковь. Любовался человеком, который не имел ничего общего с бестелесными херувимами. Время показало, что так оно и есть. Теперь, Сидни почти изгой.В его глазах поселилась паника и лихорадочный огонь. Гэри ищет в гневе подтекст, он выдумывает его из прихоти. По ночам снятся россыпи веснушек. Сильные руки и губы, вечно обветренные, обкусанные, сжатые в линеечку. Красные словно призыв к революции.Не заплакать, когда на голову одевают мешок. Не закричать его имя, когда затягивают петлю.Не сделать всего этого и есть революция.