о силе, злости и о том, как не потерять самого себя. и о любви, конечно (1/1)

Дилан, как ни странно, ни о чём не спрашивает. Он просто говорит: ?хорошо?, откладывает книгу в сторону и встаёт. Он выше буквально на пару сантиметров, и Дэнни это нравится — разница, которая не мешает, например, целоваться, но всё-таки присутствует, на зримом уровне позволяя Атласу быть меньше и слабее. Джея Дэниела Атласа переполняет ярость. Он рычит, кричит и кусает подушку, он дёргается всем телом, и наручники гремят, как небольшой оркестр ударных. Он послушно улёгся на живот, сам подождал, пока Дилан пристегнёт его к изголовью, дал подложить себе что-то под пояс, чтобы было удобнее. А потом взвыл, как раненный зверь, зубами вцепился в шёлковую наволочку и его наконец затрясло крупной, частой, истерической дрожью, ничем уже не подавленной. Дилан словно не слышит этого стона и воя. Он бьёт Дэнни размеренными, чёткими, спокойными движениями, будто выбивает пыль из ковра — отрешённо, сосредоточенно. Красные полосы боли вспыхивают в сознании, загораются под закрытыми веками и исчезают. Каждый новый удар — новая полоса. Это, без сомнения, тот самый ремень, в котором Дилан сегодня проворачивал всю операцию. Тот самый, что он надел с утра. Широкий, кожаный, тёмно-коричневый. Отличный ремень. Это до ужаса унизительно, это больно, и это сносит Дэнни крышу каким-то новым, злым и отчаянным удовольствием беспомощного тела. Ему хочется крикнуть: давай, бей сильнее, сколько я ещё выдержу! — но даже на это сил нет, всё уходит на раздирающий каждую клеточку звериный вой. Хочется уничтожить, в клочки разорвать этот мир, где с людьми можно так, и хочется бесконечно кричать — я никогда с собой так не позволю! Никогда-никогда, куда бы вы меня ни засунули, сколько бы ни мучали. Пожалуйста, пусть это будет правдой. Пожалуйста.Горячие сильные руки за спиной оглаживают его тело. Он распластан, унижен, уничтожен, и он всё ещё Дэниел Атлас, а не кто-то другой — безумный, покорный и безвозвратно потерявший самого себя. И Дэниел Атлас всё ещё хочет продолжения.Он постоянно ёрзает, трётся членом о какой-то шершавый и колючий плед под поясом, и у него от этого встаёт. Дилан понимает без слов — за спиной трещит клеёнчатая упаковка, и в него входят без подготовки, практически насухую — только немного смазки на презервативе. И это снова больно. И это практически сразу доводит Дэнни до предоргазменного состояния — Дилан вбивается грубо и глубоко, задевает простату уже на втором толчке. Атлас дрожит, цепляется руками за изголовье, отчаянно вжимает собственный член в шершавую ткань пледа.— Так... нельзя... с живыми... людьми! — захлёбываясь, орёт он, и, кажется плачет, и, кажется, бьёт кулаком по стене. А потом кончает так, что уши закладывает, а в глазах — темнота и какие-то искры, как от сотрясения. Что там сзади творится с Диланом, ему уже плевать.Дилан освобождает его от наручников сам. Сам закутывает в одеяло, растирает затёкшие запястья, протягивает удивительно кстати здесь оказавшуюся бутылку воды. Дэнни жадно пьёт, практически давясь. Потом некоторое время молча сидит без движения. Потом начинает плакать. — С этим мальчиком всё будет хорошо, — шепчет куда-то ему в шею Дилан, баюкая всхлипывающего Дэнни в своих объятиях. — И с ним, и со всеми остальными — их найдут, их спасут, им помогут. Ты их спас, Дэнни. Ты всех их спас. Дэнни клацает зубами о горлышко бутылки, жмётся спиной к Дилану и постепенно успокаивается. Дрожь уходит из тела.— Ну как, стало лучше? Терпеливый, заботливый, возящийся с ним, как нянька или психотерапевт. Дэнни явно не заслуживает такого Дилана, но вот они здесь. Вместе. — Спасибо — голос совсем сорван, вместо него — еле слышный хрип. Ну хоть что-то, Дэнни опасался, что после таких воплей вообще на пару дней потеряет способность разговаривать. — Мне правда полегчало. Я был зол. Очень сильно.— Да ты был просто в ярости! — Голос Дилана над ухом звучит удивительно радостно для человека, который только что хлестал кого-то ремнём. — И это правда было сильно, Дэнни. Сильно. Ха-ха. Дэнни лениво скользит взглядом по красным следам на собственных запястьях. Почему, интересно, чтобы почувствовать себя по-настоящему злым и сильным, ему нужно, чтобы кто-нибудь приковал его к кровати и хорошенько выпорол? Дилан вряд ли сможет ему ответить на этот вопрос. Дилан гладит его по плечам, он ласков и нежен — от отстранённой холодности экзекутора не осталось и следа. Дилану почему-то не страшно довериться, отдать всего себя с потрохами, не страшно стонать под ударами его ремня, обнажая беззащитное нутро. Почему-то с Диланом не страшно делать то, чего Дэнни боялся всю свою жизнь. — Ты же понимаешь, что я никогда не сделаю с тобой ничего, о чём бы ты сам не попросил. — Понимаю, — и это высшая степень доверия, когда-либо испытанная Дэниелом Атласом — может быть, с самого детства. — И что ты имеешь право злиться. — Понимаю. Наверное, — это непривычная мысль, странная. Дэнни никогда не смотрел на проблему так — ему просто не хотелось злиться, вот и всё. Всегда был способ извернуться, щёлкнуть пальцами, убедить себя в том, что всё под контролем, а остальных — в том, что он здесь главный. Что именно он правит бал и взрывает салюты в небесах. И разрушать карьеры злодеев было так упоительно сладко — пока не появился Кронберг, который оказался сильнее его. Кронберг, в чьей жестокой животной власти было порабощать людей и лишать их воли. И Дэнни снова удалось вывернуться, ускользнуть, сбежать из-под его липкого взгляда — но вот тем мальчикам и девочкам не удалось. И Дэнни ничего не мог с этим поделать, совсем, абсолютно ничего. Может быть, впервые с самого детства.— Есть вещи, которые нам не под силу,— просто говорит Дилан, когда Дэнни всё-таки решается, уткнувшись ему в плечо, полушёпотом признаться в своём самом страшном страхе. — И иногда нужно впасть в ярость, чтобы научиться это принимать. Но потом всё снова будет хорошо.Непонятно, говорит он это о Дэнни, о себе или вообще в целом — но и правда становится полегче. Путанные размышления о своих силе и страхе пока ещё даются Дэнни с трудом, но уже не заставляют паниковать, как это могло бы быть раньше. Раньше о таких вещах нельзя было думать в принципе — твёрдая земля под ногами начинала разверзаться с титанической скоростью. Но когда она вдруг разверзлась сама, против воли Дэнни, когда он вдруг почувствовал себя невыносимо одиноки и несчастным, как младенец, которого заперли одного в тёмной комнате, — тогда появился Дилан. Не бросил и не прибил Дэнни за всё время их совместной работы, хотя Дэнни отлично умеет выводить окружающих из себя. Да, и говорит иногда очень неприятные вещи. — Я как-то тебе сказал, что ты — просто никто, — он вдруг вспоминает своё дурацкое выступление в Макао и своё главное брошенное Дилану в лицо оскорбление. Он знал, куда бить, потому что знал, зачем одинокие дети становятся фокусниками. Дилан понял его тогда и сейчас тоже понимает.— Я уже давно этого не боюсь, Дэнни. Когда я фокусник, я — чистый лист, пустой кулак, карта без масти. Но я ещё и живой человек. И ты тоже. Дэнни до боли сжимает зубы и давит в себе желание в последний раз горестно всхлипнуть. Забавно, какие очевидные вещи говорит ему Дилан. Но никто и никогда ему этих вещей ещё не говорил. — Ты не пустая оболочка, Дэнни, и не пыль в глаза. Ты человек, который заслуживает любви. Пожалуйста, не бойся этого. И Дилан разворачивает его к себе лицом и целует, обхватив за шею. Долго, ласково, напористо целует, пока Дэнни не расслабляется каждой клеточкой своего тела, пока последняя мысль не вылетает из черепной коробки. Как странно, думает напоследок Дэнни, жизнь иногда бывает такой классной штукой. И для того, чтобы почувствовать себя в безопасности, не обязательно быть умнее всех в комнате.*** Мерритт тратит свою ежедневную шутку на какой-то язвительный комментарий об атласовых запястьях — и об уже налившихся бордовым подозрительных синяках. Дэнни скептически осматривет собственные руки, крутит их так и сяк, а потом спрашивает:— Да? Тебе кажется, с ними что-то не так? Ну, о том, что у меня на заднице творится, тебе вообще лучше не знать...И Мерритту на секунду кажется, что какая-то сволочь загипнотизировала его самого — потому что Джей Дэниел Атлас ему подмигивает и удаляется прочь, в буквальном смысле слова виляя бёдрами. Ни капли не раздражённый. И вообще, когда это он успел завить волосы в такие мелкие кудряшки?