1 часть (1/1)

— Утро начинается не с кофе, — мрачно бурчит себе под нос Ван Хельсинг, нарочито медленно скользит рукой до бедра, с тихим щёлканьем вынимает из жёсткой кобуры пистолет, не глядя целится и стреляет.На оглушительный звук, медвежьим рокотом всё ещё продолжающий гулять по округе, из воздуха возникает Катарина. Широко, едва ли не язвительно ухмыляется, кокетливо, но не слишком, щурит зеленоватые глаза.— Никого мимо себя не пропустишь. Ты просто наваждение какое-то, — она произносит это с напускным страданием, мучением, по обыкновению театрально, точно картинно хватается прозрачными пальцами за лоб.— Всё никак не упокоишься, — с хорошо слышимой улыбкой в голосе отзывается Ван Хельсинг.По-хищнически упруго поднимается на ноги, внушительно расправляет широкие плечи, отряхивает плащ, тонко улыбается, как улыбается всегда, когда удовлетворён и вполне доволен происходящим.— Смотри за словами, — кокетливо говорит Катарина. — Мне, кажется, я слышала, как твой старик перевернулся в могиле.— А что ещё ты сегодня слышала? — его тёмно-карие, едва ли не чёрные глаза становятся серьезными, твёрдыми.По спине Катарины бегут мелкие мурашки, но она только спустя три секунды с испугом осознаёт, что никак не может их чувствовать.— Кажется, я задал вопрос, — напоминает он.В чертах его лица, резких, мужественных, привлекательных, начинает проступать беспокойство. Катарина видит это и смущённо, как маленькая девочка, отворачивает голову в сторону, обидчиво надувает припухлые губы.— Ты что, обиделась на меня, Катарина?— Нет.— А мне, кажется, что обиделась.— Я слышала гуля.— Это, вон того? — она инстинктивно поворачивает голову к серой туше чего-то омерзительного, с точно проступающими гуманоидными чертами, опять неловко скользит по лицу Ван Хельсинга взглядом, но теперь видит не собранность и серьёзность, а мальчишескую, едва ли не рассеянную улыбку.— Да, того.— Катар…— Сегодня у нас много забот, так что давай собираться в путь, — она эффектно исчезает, оставляя его с горой вопросов и догадок.***Когда она опять появляется, Ван Хельсинг сражается с… человеком.Уходит вниз от стремительного, едва ли не размашистого удара, сноровисто блокирует руками удар ногой, перекатывается, пружинисто и резко встаёт, контратакует, заставляя бугристые мышцы под свободной кремово-белой рубашкой безумно и быстро перекатываться.С каждым новым движением всё больше и больше влюбляет в себя Катарину, заставляет её стыдливо отворачиваться в сторону, а потом исподтишка рассматривать его мужскую статную фигуру, его тонкие, но сильные ноги, руки, рельефный торс.Ван Хельсинг побеждает, одним сильным и точно выверенным ударом бьёт противника в ничем не защищённое солнечное сплетение. Заставляет его сгибаться, надсадно хрипеть, едва ли не утробно кашлять.— И что это сейчас было?— Чёрт, — шипит побеждённый, обессиленно опускается на колени, в жесте жуткого отчаяния закрывает искорёженное болью лицо руками. — Убей меня и покончи с этим.— Он оборотень, — сухо выдавливает из себя Катарина. — Убил всех своих родных и теперь ищет смерти.— Да, это так, — понуро, через руки глухо отзывается мужчина. — И никто ещё не смог меня победить, кроме тебя! Пожалуйста, убей меня!— Неудивительно, что ты всех убил, — Ван Хельсинг некрасиво искривляет губы.— Что? — несчастный от изумления отнимает руки от лица, огромными глазами смотрит на своего возможного спасителя.— Слабак ты, говорю, — хмыкает охотник. — Простой слабак. И не стану я тебя убивать.— Но я же…— Оборотень, знаю, — лаконично заканчивает за него Ван Хельсинг. — А я убийца нечисти и сам без пяти минут нечисть. И что? Я прошу себя убить? Да со мной призрак шляется, смотри. И, ничего, очень даже замечательная особа. Не каждому мужчине повезёт приобрести такую спутницу.— А как же…— Пройдёшь двести миль на север и найдёшь в подножии горы пещеру. Зайди туда и будет тебе счастье, — Ван Хельсинг театрально кланяется, снимая шляпу.Потом привычным жестом водружает её себе на голову и уходит. Катарина скользит за ним следом и не знает, куда себя девать от счастья. — Ты, кстати, тоже можешь идти, куда хочешь, — небрежно, через плечо, бросает он.— Ты же знаешь, я бы ушла, — с напускной грустью бросает она, — но я дала такую страшную клятву!Ван Хельсинг резко оборачивается, почему-то широко улыбается, его тёмные глаза начинают блесть и в них Катарина ясно читает: ?Ага, как же! Страшная клятва тебя держит. Ври мне больше?.Но она притворяется, что не понимает значение взгляда и невозмутимо пролетает мимо него.— Я найду способ сделать тебя живой.Она не оборачивается, но скованно замирает, почти болезненно морщиться от участившегося сердцебиения и жара, странным образом накатившего на щёки. И снова лишь спустя какое-то время понимает, что просто не могла ощущать всего этого. Или… могла?