Реки блевотины (1/1)
?Я сам — наркотик?Сальвадор ДалиСлишком много всего… Бусина за бусиной события последних недель нанизывались на длинную нить суровой судьбы. Разные: крупные и мелкие, яркие и тусклые, идеально гладкие и бракованные. Это не ожерелье. Это либо удавка, либо анальные бусы. В любом случае, впереди жопа жизни.Мэнсон приоткрыл глаза, голова жутко болела, огляделся, и хлебнул из бутылки сухого вина, оставленного перепуганным Молко, сморщился и занюхал выпитое кулаком с прядью волос, выдранных из головы любовника. Запах малины и фенхеля. Веки опускаются. Темнота. Свет. Студия. Разговор месяц назад.Мэнсон говорил долго и пафосно, можно не верить в гороскопы, но рожденный в год петуха любит играть на публику. Пестрый, ярмарочный, крикливый клоун или грустный молчаливый мим с белым лицом на промозглом осеннем Нью-йоркском перекрестке, он привлекает внимание. Жизнь – шоу с постоянными переодеваниями и рождениями. Твигги перестал слушать минут пять назад, и потихоньку воткнул в одно ухо наушник, пока одна реплика не лизнула разум, заставляя очнуться и вникнуть в суть тирады. - … мы делаем не то. Мы стали частью того, против чего боролись. Новый альбом, будет возвратом к идеалам прошлого. Мы вернемся к истине. И начнем с видеоряда к Coma white. Последнему штриху и прощанию с Mechanical Animals. Я предлагаю Кеннеди. Представьте, машина, президент едет через восторженную толпу с женой, выстрел! – Он поднял указательный палец вверх, а затем схватился за горло и оскалился. – А потом мы покажем его на кресте, распятым этим миром. Мир не любит тех, кто его меняет, и находит жутчайшие пути расправы. Счастье, если тебя убьют как Леннона, страшнее, если сделают своими как нас. Я много думал, трагедия Колумбайн открыла мне глаза. Мы вне течения, мы черный камень, торчащий из безмятежной, журчащей речушки с голубыми от псевдо чистоты водами. А помимо истории мертвого президента, там будем мы, все в черном, играющие свою музыку. Все честно!Рамирес сам не понял, когда начал кивать после каждого предложения. Не в силах молчать он добавил, когда Мэрилин замолчал:- Там будем мы, как мы. Люди ненавидящие нас, такие же, как люди любящие нас.- Почему? – Мэрилин понял, что сейчас услышит идею на миллион долларов.- Так или иначе, они нас прикончат.На мгновение, для Брайана не осталось никого, а воображение отчетливо нарисовало голого Твигги, прижимающегося обнаженными ягодицами к его бедрам и шепчущего: ?Давай!!!?Голоса и образы поплыли, кажется, в номер ломилась горничная, но он не мог поручиться за источник шума. Провал.Вспышка. Разговор месяц назад.Темная комната. Он обнаженный лежит на кресте, нарисованном на полу собственной спальни. В сумерках татуированные руки выглядят синюшными, гниющими и безжизненными, однако член в боевой готовности от кокаина и вдохновения. Слова. Множество слов. Роятся в мозгу, буквы цепляются каллиграфическими хвостиками друг за дружку. Вокруг десятки исписанных бумаг, на некоторых лишь пара размашистых строк, некоторые исписаны мелкими буквами размером с бисер. Шепот, хриплый потусторонний голос:- I wanna thank you mom. I wanna thank you dad. For bringing this fucking world to a bitter endЗвонок телефона. Злоба. Подъем. И…- Ну, привет… - Абсолютно пьяная женщина в трубке. – Ничего не хочешь мне сказать???Пауза.- Молчишь.… А я тут выпиваю. Одна. Пока одна. Жду вот заезжего морячка. Желательно гетеросексуального. Как думаешь, плохо будет, если я сегодня дам какому-нибудь придурку за коктейль?- Роуз, что ты несешь? – Творческий настрой как рукой сняло. – Где ты?- А это важно? - Скажи адрес, я сейчас приеду. – Игнорируя ее бесячие якобы риторические вопросы.- Я жду твоего звонка, который день! Ты давно приехал, и ни разу не звонил! – Зачем то призналась она, проклиная алкоголь и нахлынувшие эмоции.- Были причины. Скажи адрес, я приеду и все объясню.Спустя пятнадцать минут он уже ехал за ней, одевшись мрачным готичным философом. Весь черный прикид: водолазка, брюки и гады, подходили под образ грустного мыслителя в трауре, забывшего о земных радостях. Шоу должно продолжаться, а она обязана ему верить. По пути в голове зудели обрывки придуманных текстов, и снова вернулось раздражение, что его оторвали от действительно важных дел. Середина недели, время хорошо за полночь и бар почти пуст. На высоком стуле вырисовывается знакомая аппетитная попка в обтягивающей юбке, темно каштановые локоны рассыпались по стойке и скрещенным рукам, лоб покоится на запястьях.- Привет. – Дружелюбно улыбнулся бармен. – Ты за ней?Мэнсон кивнул.- Я предлагал ей такси час назад, но она отказалась и попросила телефон. Честно тебе признаюсь, логика и разум покинули ее два коктейля назад. Она постоянно курсировала в туалет, подкрашивать губы, и поправлять прическу, но, честно тебе скажу, если женщина пьяна настолько, что не держат шпильки, все усилия тщетны. Никакая косметика не скроет взгляда игнорирующего реальность. – Молодой человек попытался изобразить потерю реальности и Мэрилин отметил, что актер он дерьмовый. – У нее сотовый зажат в ладони. Разряжен в ноль. Она смотрела на него раз в минуту, если не чаще.- Спасибо за подробный отчет… - Хмуро произнес Мэнсон, махнув водителю, что пора грузить тело.Они садятся в машину…Обрыв сознания.Острое противное напряжение в горле, заставило вернуться в постылое сегодня. Очнувшись вновь, он перевернулся на четвереньки, постоял так минуту, раскачиваясь, и пополз в туалет. Мучительная и долгая рвота, не приносящая облегчения, мощный напор. Организм выкидывает из себя всю лишнюю дрянь, нос забился тягучей жижей и вонью полупереваренной пищи. Провал. Он бы уснул прямо там, но дышать носом полным блевотины невыносимо. Он отрывает кусок туалетной бумаги с запахом лесных цветов и сморкается, минута, другая, тщетно. Трясущиеся ноги поднимают его к раковине, и он пытается промыть нос водой, и опять сморкается, пока из ноздри не вылетает очищенный хвостик креветки. - Фу, бля. – Констатировал он. Теперь, когда можно дышать, Мэнсон спокойно лег на коврик, чтобы передохнуть.Небытие.Разговоры. Кто-то навязчиво трындел в башке, заставляя прислушаться к разговору месячной давности. Кто? Кто? Кто? Он сам!- Рози, малышка, давай еще раз! – Нависая над подружкой с графином розовой от марганца воды.- Нееет! Я щас сдохну! Ну, нееет! – Роуз закрывает лицо ладонями и плачет на коленях в туалете. – Ты! Это все ты! Почему ты так? Почему?Женские истерики. Боже, сколько этих доморощенных актрис в каждом доме, и каждая, каждая, сука - Сара Бернар! Слезы, упреки, запрокинутые руки и проклятья. Ему смешно ее поведение, ему жаль, что ей так плохо. Неважно, что он скажет. Ответы не нужны. Бесконечный словесный понос переходит в рыдания, вот она, роль любого мужчины в такую минуту, и Мэнсон исполняет ее на пять с плюсом. Прижимает ее голову к груди и произносит стандартную фразу:- Тише, милая! Я люблю тебя. Пойдем спать. Утром поговорим.Он тащит ее за талию на кровать, потому что сам обессилен, и не в состоянии кого-либо нести. Она плюхается на подушку и замирает. Мэнсон почти обрадовался и благословил создателя, что безумная комедия окончена, но, к сожалению, уставшего зрителя ждал второй акт.- Ты меня хочешь?- Роуз переворачивается и смотрит в глаза. Взгляд настолько мутный и пьяный, что кажется, будто у нее косоглазие. ?Господи, если ты конечно есть! Пусть она уснет уже.… Хочу ли я тебя? Ты заблевала толчок! От тебя несет! Если б я не знал тебя лично, влепил бы по роже и выкинул, дура бухая!!!?- Конечно, хочу, малыш. Спи! – Он затравленно смотрит, отвечает односложно, и выглядит как на приеме у стоматолога.- Тогда трахни меня в попку, я же знаю, что ты хочешь… ?Эта женщина рехнулась, сомнений нет?