Часть 1 (1/1)

?Человек не может быть хорош снаружи и внутри?, твердили все, включая Оскара Уайльда. Перечитывая небезызвестный ?Портрет Дориана Грея?, Ремус хотел вскрыть могилу писателя и представить его взору Сириуса Ориона Блэка?— похитителя сердца и времени парня.Все хорошо, просто Сириус безбожно хорош собой, а Ремус любит писать.Мародеры никогда не упускали возможности подколоть Люпина насчет его любви к маггловской литературе, но так уж повелось, что он засыпал поздно ночью, ибо весь вечер занимался учебой и не успел к отбою почитать. Чаще всего, закрывшись с головой плотным одеялом, он шептал еле слышное ?Люмос?, что означало лишь одно: ближайшие несколько часов до Ремуса не достучится сама МакГонагалл. Потому что не впервой?— прогулять уроки его могли заставить лишь две вещи: полнолуние и английская классика.Под влиянием своих кумиров?— авторов отборных бестселлеров?— парень и открыл в себе первый, по его мнению, полезный талант.Сириусу Блэку стоило лишь раз похвалить стиль письма Ремуса, и Ремус исписал все свои блокноты и тетради, месяцами лежавшие без дела под плотным слоем пыли. Затем под руку начинающему писателю попались пергаменты.Где-то в подсознании Люпина всегда присутствовала мысль о привлекательности Блэка и его влиянии на парня. Но в один из зимних деньков она вырвалась вперед всех переживаний и затмила своим неожиданным появлением каждый аргумент, готовый вырваться из уст Ремуса, меняя точку зрения преподавателя. Подобно метле Джеймса, она, маневрируя в полете, с чудовищной и пугающей скоростью разогнала все идеи и мысли, предварительно разделив связную подготовленную речь на мельчайшие кусочки,?— слова?— чтобы с издевкой наблюдать за тем, как Ремус выговаривает отдельные фразы, никак не связанные друг с другом.Причиной такому внезапному осознанию было пробуждение Сириуса, до этого мирно дремавшего на задней парте с Питером. Ремус стоял у доски, успев бросить лишь одну простую реплику, когда он машинально разомкнул веки, стоило лишь услышать голос приятеля. Еще в сонном состоянии, он тихо пробормотал прозвище Люпина. Это едва слышное ?Лунатик?? из четко очерченных золотисто-бежевых губ, обратило внимание старосты.Ремус делил комнату с Блэком уже пятый год подряд, но за это время ни разу не видел его сонным или только проснувшимся. Казалось, в нем после бессонной ночи будет больше сил, чем у Люпина после недели непрерывного сна. Да и просыпался брюнет значительно раньше друга, считая завтрак самой интересной частью учебного дня.Однако, вот и наступил этот день,?— когда-то же Сириус должен был проснуться при парне, верно? —?в который Ремус нашел свою музу. Грешно было бы не залюбоваться Блэком именно в этот момент: обычно без преувеличения идеально уложенные черные волосы струились, беспорядочно касаясь широких плеч и прикрывая ровно четверть лица. Непривычно хмурые брови и сощуренные глаза говорили о недавнем пробуждении и предвещали относительно долгое привыкание к яркому освещению кабинета. От природы слегка бледноватое лицо, которое тот упорно придерживал правой рукой, показалось таким родным и неотъемлемым кусочком самого Ремуса. Кажется, это и был тот самый ?переломный момент?.Тогда среди привычных записей шестнадцатилетнего Люпина?— статей, эссе, рассказов?— появились самые настоящие любовные письма.Он любил душой писателя и творца. Так, как не смог бы никто другой. Он восхищался и обожал свой собственный идеал подобно художнику, после нескончаемого творческого кризиса нашедшему музу. Он чувствовал вдохновение, странствующее по извилинам мозга, каждый раз при взгляде на Блэка. Ремус специально ерошил тому отросшие волосы, просто чтобы открыть для себя все новые и новые выражения возмущения на совершенно очаровательном лице друга. Специально ронял неловкие фразы, тут же улавливая в полюбившихся серых глазах недоумение, смешанное с едва заметным смущением. Специально спорил с ним на все, даже самые незнакомые ему, темы, лишь бы понаблюдать за увлеченным и решительным Сириусом.Ремус абсолютно точно не был одержим своим одноклассником. Нет, кому вообще могло взбрести такое в голову?Однако Сириус, несмотря на свою исключительную забывчивость и несообразительность, все же оказался не настолько слепым. Хотя нет, не так.Сириус ни о чем не догадался бы, будь Ремус в тот вечер в комнате, а не в глубинах длинного коридора общежития. Просто тот довольно удачно для Блэка понадеялся вернуться через минутку, а именно в этот момент и вошел в комнату адресат неотправленных страстных писем, сразу заметив одно на столе. Обычно все эти бумаги были запечатаны в конверты и отправлены под кровать, предусмотрительно защищенные парой-тройкой относительно легких заклинаний. Потому что Ремус боялся. Он боялся своих собственных мыслей и того, в какое русло они обычно заходили. Он не был в состоянии проверять, насколько далеко от адекватности уйдет его одержимость, так что держал все письма подальше от любопытного взгляда глубоких серых глаз, из плена которых ему все еще невмоготу выбраться.Сириус был очарован. Абсолютно точно?— это был первый раз, когда ему понравилось что-то, написанное литературным языком. Уже упомянутая несообразительность не дала ему понять, о ком идет речь, но едкое и противное чувство ревности зародилось в груди при прочтении строк, написанных ровным, каллиграфическим почерком.Ненароком он представил себя на месте адресата, думая, как прекрасно, наверное, он выглядит: судя по описаниям, это крепкий брюнет с бледным лицом и такими же бледными серыми глазами. Блэк не мог даже позволить себе помечтать о Ремусе в таком ключе, ведь с самого раннего детства его приучили к тому, что он ничего не стоит. А когда мать выжгла имя все еще подростка на стене, Сириус окончательно убедился в этом, хоть и не показывал.Ремус не мог найти в этих, как казалось Блэку, тусклых глазах хоть что-то приятное или цепляющее. Не мог найти в этом непримечательном, хоть и довольно сильном телосложении что-то привлекательное. Не мог найти в жидких и отрощенных назло родителям волосах хоть что-то милое и очаровывающее.Люпин не мог вложить столько себя в описание внешности среднестатистического подростка, думал Сириус, пока сам Ремус, ничего не подозревая, переговаривался с Лили Эванс насчет ?не понимающего намеков дурака? Джеймса.Блэк еще не раз оставался незамеченным за чтением писем друга. Казалось, с каждым разом его любовь к загадочному адресату все крепла, а Сириус мог лишь отчаянно думать о том, как тому повезло. Он даже не знал имени этого счастливчика, спасибо предусмотрительности писателя.Специально оставаясь в комнате с Ремусом, Блэк наблюдал. Но очень скоро заметил, что в присутствии кого-то (а может, конкретно Сириуса), Люпин строчить свои записки не спешил.Что-то завораживало подростка в таком скрытном и таинственном поведении друга. С каждым взглядом на парня его любопытство крепло и разгоралось все сильнее, не оставляя шанса очистить голову от мыслей об однокласснике.Однажды Блэк успел прочесть лишь отрывок письма, информирующий адресата о том, что, скорее всего, у Ремуса никогда не найдется храбрости, чтобы признаться в такой постыдной, отчаянной любви к нему или отправить хоть один из конвертов. В тот же вечер, сквозь все свои остатки адекватности, он сдался любопытству, обыскивая сумки и чемоданы друга в поисках тех самых неотправленных писем.Его изумление нельзя было описать словами, ведь под кроватью пылились двадцать две стопки запечатанных конвертов.Не сумев совладать с защитными заклинаниями, Сириус вовсе не удивился предусмотрительности этого человека. Пугала лишь его невозмутимость, ведь не каждый может влюбиться всем сердцем, позволяя забрать свою душу и время взамен на… ничего. Адресат буквально даже не догадывался о такой неудержимой, беспорядочной любви, кой можно добиться лишь от писателя, будучи его вдохновением.Совершенно случайно в один из вечеров Сириус застал Ремуса за столом. Когда тот вошел, староста со скоростью метлы Джеймса в воздухе, прикрыл один пергамент другим. Блэку оставалось лишь грустно усмехнуться, ведь он был уверен, что знает, какого рода записи делает друг с такой упорной скрытностью.Совершенно случайно в тот вечер Сириус спросил, чем тот занимается, на что получил невозмутимый ответ, уверявший в том, что пергамент, прижатый к столу, доверху заполнен неинтересными фактами из жизни маггловского прозаика.Совершенно случайно тогда Сириус, не выдержав, жалобно застонал, извиняясь заранее за все, что собирался спросить. ?— Кому ты пишешь, Лунатик? —?едва ли не обреченно спросил Блэк, вплотную подойдя к Ремусу, который в ту же секунду пожалел о том, что встал со стула,?— Я твой друг, ты можешь мне доверять,?— он отошел на шаг назад и положил правую руку на плечо друга.Люпин никогда не признал бы этого, однако в этот напряженный и наполненный волнением момент в который ему должно было быть до смерти неловко, он наблюдал за выражением постыдного любопытства и предвкушения на обожаемом лице. Парень не заметил бы этого раньше, но изучив Сириуса подобно экспонату в музее, был абсолютно уверен, что во взгляде и голосе искрилась едва уловимая надежда.Серебристые зрачки метались из стороны в сторону, видимо, не зная, за что зацепиться и в конечном итоге застывая груди собеседника. Влажные от слюны губы были чуть розовее обычного, Блэк поджимал и нервно жевал их, наполняясь неловкостью и чувствуя, как она бьет по ушам тишиной. Темные брови вовсе не были нахмурены, скорее просто напряжены до предела, казалось, они лучше всего остального передавали атмосферу в комнате Мародеров. Его взгляд напоминал взгляд провинившейся собаки, погрызшей новый ковер.Не будь Сириус упрямее братьев Винчестеров вместе взятых, никогда не решился бы высказать все, что было у него на уме. К тому же, Ремус не стал бы обрывать их дружбу просто потому, что Блэк был влюблен. Скорее, в стиле Люпина было сказать что-то вроде ?Это пройдет, просто жди, меня не за что любить, вот увидишь?,?— и на этом разговор был бы окончен. Терять подростку было откровенно нечего, так что он с осторожностью в голосе, мягко начал: ?— Лунатик, я не слишком правильно поступил, читая твои письма кому-то. Ты очень красиво пишешь! Но, знаешь, с того момента, как я начал их читать, у меня появилось странное чувство,?— Сириус запнулся, думая, стоит ли доводить предложение до конца, ибо друг казался немного… отчужденным,?— Это была ревность,?— не получив никакой реакции, он решил, что его никто не слушает. Это послужило причиной резкости с следующем признании,?— Я, кажется, влюблен в тебя.Слова прозвучали довольно холодно и разочарованно, Блэку казалось, они остались без внимания. Грубовато сдернув руку с плеча собеседника, он хотел выйти отсюда, лишь бы не чувствовать этой неестественной натянутости, витавшей в воздухе и пробиравшей до мозга костей.Однако план был довольно быстро сорван, когда Ремус, очень скоро среагировав, перехватил руку своей музы. Он не пропустил ни единого слова, просто уже научился наблюдать и слушать одновременно (это умение очень помогало на уроках, когда нужно было слушать учителя, а Сириус делал милую мордашку). С готовностью достав из кармана маггловскую ручку, он стал выводить ею слова на ладони Блэка.Добрую половину минуты Сириус пытался сообразить, чем и что делает Ремус на его руке. Увидев на ладони очертания слов, он вспомнил одно из писем ?любовника?.?…У меня чудовищно быстро заканчиваются пергаменты, наверное, я одержим тобой. В моих словах нет и тени лжи, когда я говорю, что исписал бы все свои руки, не найдя другой поверхности. Возможно, будь я смелее, вывел бы твой словесный портрет на твоей руке…?Глаза Сириуса вспыхнули истинным торжеством, будто он только что сбросил в бездонную яму все свои проблемы, не дававшие ему жить спокойно. Сердце билось часто-часто, но не столь от волнения, сколь от праздника, наступившего, наконец, и на его улице. У юноши, несомненно, было много умений, но контроль собственных эмоций не входил в их число, потому он почувствовал на лице влагу, а затем, своему стыду, понял, что пустил слезу.Его рука?— та, что не была в распоряжении Ремуса?— поднялась, чтобы утереть следы всплеска эмоций. Тогда Люпин, наконец, отвлекшись, поднял глаза на Сириуса. С невозмутимым лицом он вновь перехватил его руку и ласково, почти невесомо, коснулся чужого лица, избавляя его от лишней влаги. Блэк не смог сдержать улыбки и потерся щекой о ладонь возлюбленного, счастливо жмурясь.Писатель с несвойственной ему нежностью во взгляде, которую многие, почему-то, путали с высокомерием и насмешкой, вновь перехватил ручку в правую руку и вывел уже на предплечье слова:?Ты мой Дориан Грей.?