1 часть (1/1)
А она совсем не изменилась. Такая же солнечная, красивая, родная. Разве что, повзрослела. Серьезней что-ли стала. Расправляет складочки на своём ярко-желтом платье, приподнимает шляпку и щурится от солнца. Оглядывается по сторонам, застенчиво сжимая ручку дорожной сумки. А потом видит меня. Прячет руки в ладони, смеётся, отворачивается. Я тоже молча стою и улыбаюсь, боясь сдвинуться с места. Разве не этого момента ты ждала на протяжении трёх лет сильнее, чем народ явления Мессии? Чего стоишь? А потом бежит ко мне, запрыгивает и обнимает за шею. Кажется, плачет. Она пахнет нежным маем, а не душным сентябрем. — Я соскучилась, Вань. — шепотом, где-то над ухом.— Я тоже. — так же тихо, в шею. Свете кажется, что мужчина вот-вот перестарается с объятиями и сломает её, а Рокотову кажется, что если он хоть немного сбавит обороты, то она снова испарится. Как тогда, где-то возле Воронежа, при отступлении из Харькова. Бледно-васильковые глаза (уставшие, между прочим) искрятся вселенским счастьем, когда их обладательница тонкими пальцами сжимает руку мужа, направляясь к знакомому чёрному автомобилю. Сносит с ног волной ностальгии, когда они оказываются в салоне. Пахнет его одеколоном, а ещё, кажется, одесскими ромашками, которые Рокотов купил и заботливо положил на переднее сиденье. Всё как в раньше. Даже Григорий Иванович совсем не постарел. Он все так же с ухмылкой наблюдает за ?голубками?, воркующими сзади. — Григорий Иванович, а мы сегодня вообще до НКВД доедем? — Света ловко уворачивается от поцелуя, замечая, что водитель не спускает с них глаз, — Мы не под следствием, за нами необязательно следить всю дорогу. Смеются. Рокотов крепче сжимает женское колено, слушая рассказ про то, как она героически обезвредила какую-то банду диверсантов. Ругает, за то, что пошла одна. Припоминает ей киевские подземелья. А Света припоминает, что эти подземелья — их самое волшебное воспоминание из Киева. Обводит острым ноготком звездочки на погонах. Любуешься синим морем через окошко машины, а я тобой. Раньше я каждый вечер приходил на песчаный берег и подолгу сидел тут, ведь Чёрное море цвета твоих глаз. — Тебе идёт новая форма, кстати. — поправляет его волосы.— Тебя в новой форме я ещё не видел, но думаю, что без неё ты выглядишь даже лучше. — очень тихо, чтобы Григорий Иваныч не услышал.— Дурак! — щипает за руку, смущённо улыбаясь и отводя бледно-васильковые.На подъезде к дому Света уснула. Устала, наверное, с дороги. Умиротворённое личико, растрепавшиеся волосы, подрагивающие реснички. Как много пережила за эти три года, моя девочка. — Свет, мы приехали. — шепчет в матовые покатые плечи.Она улыбается сквозь сон, жмурится и открывает свои, не по годам мудрые, но по-детски наивные глаза.***Медленно преодолевая лестничные пролёты, каждый думает о чём-то своём (его ?своё? — Света, ее ?своё? — Ваня).— Миленько. — делает заключение Елагина, осмотрев свои новые ?владения?. — Тут мы поставим какой-нибудь цветок, чтобы не было видно этой дырки. — указывает тонким пальчиком в угол комнаты, пока Рокотов наливает чай. — Там, — она делает первый глоток, — в спальне, можно повесить какую-нибудь фотографию, а то стена совсем голая. Рокотов с улыбкой смотрит, как его ?Железный Феликс? возбужденно придумывает будущую обстановку квартиры, с таким выражением лица, как будто занимается самым важным делом на свете. Кажется, ещё чуть-чуть, и его разорвёт от чувств, которые он испытывает к ней, и которые были заперты на замок на три долгих года. — А Коля там как? — все ещё улыбаясь спрашивает, когда дизайнер в жене потух.— Коля? — усмехается, — Лучше всех! Женился на какой-то санитарке, ребёнок у них родится скоро. ***— Я тебе сегодня говорил, что ты очень красивая?Руки смыкаются на тонкой талии, голова утыкается в собранные волосы.А у Светы мурашки толпой бегут от копчика по позвоночнику.Скучала. Очень.— Нет, не говорил. — улыбается, вспоминая, что он об этом ей с момента встречи твердит.— Тогда ещё раз повторю: у меня самая красивая жена.Наконец-то целует не в щёчку, не в плечо, а в губы. Задыхается.Маленькие ручки скользят от пояса в шее, и, кажется, оставляют после себя нехилый ожог.А крепкие мужские наоборот опускаются всё ниже. Пару секунд назад спокойненько лежали на талии, а сейчас сжимают бёдра.И молния на ярком платье опускается ниже.От глаз опытного следователя вряд ли что-то может скрыться. Рокотов не без удивления обнаружил тонкий шрам на хрупком женском тельце, который протянулся от груди до конца рёбер. — Что это? — мужчина нежно провёл пальцем вдоль пореза и встревоженно заглянул в глаза.Света усмехнулась и зажмурила на мгновенье в глаза.— Не переживай, ничего серьёзного. Рядом разорвался снаряд, меня задело.Её движения стали не такими смелыми и откровенными. Света облокотилась на комод, возле которого они стояли и свела плечи.Заметив это, Рокотов взял её лицо в свои ладони.— Светка, я люблю тебя.Целует в области груди, там, где берет своё начало шрамик. — Ты у меня самая красивая. На самом деле руки бы оторвал этим врачам. Она же девочка, будет переживать. Могли бы и поаккуратнее сделать, а не лишь бы-лишь бы. А Елагина расцвела. В очередной раз поняла, как ей повезло. Руки снова потянулись к шее, а потом спустились на крепкую грудную клетку, аккуратно расстёгивая пуговички, одну за другой. Мужчина тоже времени зря не тратил. Полностью освободил женщину от платья (за которое уже успел ее отчитать – слишком уж оно короткое, да и вырез глубокий)Бледно-васильковые полны похоти, желания и любви. А карие удовольствия, страсти, и любви тоже.Кровать издаёт противный скрип, когда на неё падает дрожащее тело Елагиной.— Вань, нам надо кровать поменять...Не получается договорить, дыхание участилось, как после марафона в несколько киллометров.— Тут, наверное, слышимость хорошая, соседей жалко.Смеётся.А Рокотов понимает, как ему нехватало Светы, именно такой. Искренней, кипящей, сверкающей (лежащей под ним, в конце концов).Скучал. Очень.