Все твои сказки (1/1)

— Ну, что же ты? Позабыла свои сказки?В подземном чертоге тишина, только всплеск голубиных крыльев во тьме и звон шпилек, которые принцесса Цзи яростно вырывает из волос. Теперь, без богатого убора, с размётанными кудрями и гневно прикушенной губой, принцесса вновь похожа на мальчишку-сорванца, как раньше. Юйнин тогда и не поняла сразу, что перед нею девушка.— Всего и толку от тебя и твоих глупых книжек, что сказки, — говорит принцесса. — Тогда причёсывай меня, что ты спишь на ходу. — Ваша служанка глупа, ваше высочество, — шепчет Юйнин и протягивает руку за гребнем. — Я всё позабыла…— Полно подлизываться. Мы прежде называли друг друга сёстрами, или ты и это успела забыть?Так трудно угадать, когда принцессе взбредёт в голову похваляться своими богатствами и славой павшего рода, а когда — вспоминать былую дружбу. Юйнин повторяет покорно:— Сестрица Юньцун.Гребень безнадёжно запутывается, но принцесса, не замечая боли, вдруг благосклонно улыбается:— Так-то лучше. Все служанки нерадивы, пока не отведают розог, только у тебя руки по-настоящему ласковые. Юйнин медленно распутывает густые пряди пальцами, глядится из-за плеча принцессы на своё отражение, но видит только пламя в глубинах. Опускает глаза. На столе у зеркала, среди драгоценных подвесок и серёг, лежит изогнутый нож с простой деревянной рукоятью. Юйнин хорошо помнит, как удобно помещается в ладонь эта рукоять. На клинке ещё осталась запёкшаяся кровь — или это просто отблеск свечей.Юйнин пытается вспомнить все песни, все истории, что рассказывала прежде. Сестрица Юньцун тогда любила слушать о том, что едва ли увидит: о том, как корабли уходят за кромку неба к далёким островам, как облака скрывают вершины гор, где живут бессмертные, как танцуют на струнах ветра птицы и Крылатый народ. Но принцесса и сама тоже знала много историй, только совсем других; она рассказывала их низким шёпотом, когда они с Юйнин перед сном лежали, обнявшись, под ворохом шкур. Были то сказания Мудрых или просто жестокие сны одинокой девочки, Юйнин так и не узнала.Глубоко под землёй тоже есть края, не ведомые ни людям, ни даже Мудрым, коридоры, по которым странствует слепой народ верхом на безглазых гигантских червях, храмы, где когда-то возносили жертвы забытым богам, а в центре земли — пламя, такое яркое, что порождает демонов. Когда-то Юйнин жалась от страха, воображая, как содрогнутся каменные своды от удара огненного бича, но теперь ей больше не страшно.— Идём, — говорит принцесса. — Будешь спать со мной. — Я не закончила…— Всё равно не распутаешь, — принцесса улыбается с непонятной мрачной гордостью и встаёт, забрав нож. — И раздевайся, тут жарко.Её спальня стала богаче, как и её теперешние наряды, но ложе по-прежнему покрыто тяжёлыми звериными шкурами, и голуби всё так же изредка воркуют во тьме. Торопливо скинув верхний халат, Юйнин ныряет в шкуры, спрятав лицо, прячется, как в детстве. Мех обнимает тело. От него пахнет костром, шерстинки забираются глубоко между бёдрами, ласково покалывают нагую кожу.Когда-то ей было уютно в этой постели. Безопасно.— Зачем ты снова ревёшь? Я же их отпустила, пусть убираются: они мне наскучили. — Принцесса, устроившись рядом, толкает Юйнин в плечо, заставляя лечь на спину. — Правда, забавно было смотреть, как это отродье узурпаторов дёргается от ножа. Тот нож она по-прежнему вертит в руках, и Юйнин сама вздрагивает, шепчет:— Ваше высочество…— Я же сказала, — хмурится принцесса, — пусть убираются. Тебе ещё не надоели Муюни и их шавки? Сколько ты от них натерпелась во дворце. Я тебя больше не дам в обиду, не бойся. — Она притягивает Юйнин к себе, обвив одной рукою за шею — в другой зажат нож — и заканчивает торжествующе: — Лучше уж сама прикончу.Юйнин замирает. Она пугается женских прикосновений куда сильнее, чем мужских: что бы ни говорила принцесса, на самом деле принц Лу всегда был добр к Юйнин, как и его младший брат с вечно отсутствующим взором; и Ханьцзян, конечно, тоже… Мужчины не втыкали шпильки ей в руки и не щипали кожу до синяков. И сестрицу Юньцун она раньше никогда не боялась как раз потому, что порывистыми движениями та была совсем как юноша. А теперь они выросли, и всё по-другому. Может, и она сама другая.— Ты не устала быть их трофеем? — говорит принцесса.На миг выпустив Юйнин, она тут же кладёт свободную руку ей на грудь. Ткань нижнего платья такая тонкая, что никакой преграды почти нет, и Юйнин привычно ждёт боли, но пальцы принцессы ласковы. Они сжимают твёрдый сосок так легко, что Юйнин даже хочется, чтобы прикосновение было настойчивее. Она чувствует, как вспыхивают у неё щёки. Ей хочется странного: скинуть остатки одежд, плотно зажать покрывало между бёдер и тереться об него — думать об этом постыдно и завораживающе. Принцесса слизывает слезинку с её щеки. Кажется, она больше не сердится из-за слёз.Тяжёлыми царскими благовониями пахнет от спутанных волос сестрицы Юньцун, но и железом тоже. Глаза у неё в темноте совсем чёрные и почему-то грустные, а зрачки — расплавленное золото, подземное пламя. Сказок много, думает Юйнин; каждый из сорванных цветов, что умирает сейчас на каменном балконе над пропастью, грезит собственной, каждый из пленных голубей, что жмутся друг к другу на жёрдочках над ложем принцессы...— Если хочешь, я расскажу тебе сказку, — шепчет Юйнин. — Сказку про далёкий север.