В самом конце (1/1)
Пожалуй, самое жуткое — то, что я до сих пор помню. Если не всё, то многое. До мельчайших деталей.Какое солнце над Вэйрестом яркое. Как в водах Бьюлси играют лучи заката. Как от неё веет свежестью и прохладой по вечерам. Какие пурпурные там, совсем рядом с городом, виноградники, и какое густое из них выходит вино — я даже верила несколько мгновений, что мама упала и уронила кубок, пока не увидела в руках папы нож.Какое платье из нежного алинорского шёлка, — я его сама выбрала, неделю спорила с портным из-за каждой складки, я всего лишь хотела им показаться, — красивое… но совершенно не приспособленное для жизни.Оно испачкалось быстрее, чем я узнала, что в Дреугсайде от Бьюлси несёт совсем не свежестью. И даже не розами. Помню, мне тогда пришлось прятаться от стражи под мостом, в нише с контрабандой, зажимая нос испуганно и брезгливо, целую ночь...Меня осеняет: должно быть, ещё и поэтому Матушка решила, что я лучше всех подойду на роль. Дреугсайд пахнет совсем как Бравил. Значит, оставив меня при себе, она почти незаметно, но неумолимо заставляла меня помнить.Так на неё похоже.Я бы спросила, права ли в своём опоздавшем на много лет озарении, — но, когда времени не осталось, это ли важно? Вместо этого склоняюсь к подземному роднику, — смыть с щеки кровь, — и вглядываюсь в отражение.Впервые за полжизни, кажется.Вместо улыбки — горькая как паслён ухмылка в уголках глаз. Вместо волос — от крови проржавевшая пакля. А вот лицо у меня сейчас белое, как у Матушки.Али-солнышко, Али-радость, вэйрестский цветок, голубое платьице… Что с тобой стало?Кукольный домик под собственным весом схлопнулся. Голубое платьице алинорского шёлка было большой уродливой ложью — но это не страшно. Тогда казалось: в нём мне и суждено умереть, даже если не прямо здесь и прямо сейчас… Я усмехаюсь светлее и отворачиваюсь.Матушка знает, о чём говорит: мысли становятся такими глупыми, когда всё заканчивается.Тяжёлых шагов, которые я за столько лет не сумела забыть, пока что не слышно. Но я кладу ладонь на рукоять окровавленного кинжала и делаю глубокий вдох.Отец умрёт.Обязательно умрёт.Я тоже — самую малость позже.Думать о жизни в прошедшем времени на пороге смерти, оказывается, легко. Даже почти приятно.Сколько правильных решений я приняла по дороге сюда? Сколько ошибок меня сюда привело? Исправила бы я хоть одну из них?Навряд ли. Тогда я была слишком слабой — но теперь всё закончится так, как должно.Немного жаль только одного: в посмертии я останусь не с матерью, а с отцом.Не всё ли равно будет в Пустоте, впрочем?Наверху умирают наёмники и бандиты, наверху Утер Нир безжалостно добивает и так полумёртвый город в угоду своим амбициям, — здесь, среди трупов первых напавших, тихо. Нереально. Неправильно. Воздух здесь пахнет мёртвой землёй и кровью, будто бы я уже похоронена под разрушенной статуей.Что, если он и правда...Нет. Только подумать о поражении значит проиграть.Вместо этого я прислоняюсь к древнему своду и прошу о последней милости:— Матушка, милосердная, родная и тёплая. Поговори со мной.В тайном склепе под Бравилом, сыром и холодном, секунды долгие, как агония. Даже немного дольше.Я понимаю: она не ответит.Как и всегда, за мгновение до того, как слышу вкрадчивый шёпот в своей голове:— Слышащая, расскажи, пока можешь, сказку про маленькую наивную девочку по имени Ализанна Дюпре.