Несчастливые отношения (1/1)

Дело было не в том, что Тео не проявлял открыто эмоций. Дело даже не было в том, что он пил, и обвинять его в этом было бы крайне лицемерно. Просто он методично и подчёркнуто напивался именно перед тем, как у них был секс.К хронической нетрезвости можно привыкнуть. В конце концов, Тео никогда и не нужно было, ведь он пил столько, сколько себя помнил, хотя не с такой одержимостью — или, лучше сказать, традиционностью; не зря же в Борисе текла польская кровь, — как, собственно, Борис. Тео предпочитал наркотики. Закидываться намного быстрее, чем заливаться водкой или хреновым пивом; от них не толстеешь, хотя это не имеет значения, потому что Тео в принципе по-другому сложен; люди легко замечают опьянение, но человек под кайфом выдаёт себя реже, и на это Тео уповал всю жизнь.Однако же когда он с Борисом, он пьёт.Борис, так уж сложилось, человек романтичный. Несмотря на общую хаотичность и сбивающую с толку разносторонность его персоны, в подходящий момент он готов проявлять нежность. Его готовность и своеобразная в этом преданность иногда приводила Тео в замешательство.Потому что Тео никогда не просил, например, целовать его в уголок рта, когда он сидит за обеденным столом. Борису, оказывается, просто захотелось. Проходя мимо и увидев хмурого Тео, он без задней мысли кладёт ему руку между лопаток и целует его, чтобы потом пойти дальше заниматься своими делами. Спонтанное проявление чувств, для которых Тео надо осознанно напрягаться.Дело не в отсутствии желания. Желание было: покупать Борису дорогие галстуки, водить его в ресторан, в который он раньше водил Китси, и тем самым с храбростью, на которую в эти дни у Тео уходили все силы, заявить о своём новом статусе. Но потом Борис приносил ему с утра его любимый кофе из итальянского кафе за углом и оставлял на столе вместе с одним помятым пакетиком коричневого сахара — потому что Борис, чёрт побери, знает его привычки идеально, — и Тео становилось предельно ясно, что такую внимательность никакими галстуками не отплатишь.Да, Тео постоянно чувствовал себя обязанным. В отношениях он никогда не был дающим, но он умело объяснял это или депрессией, или отсутствием влечения к женщинам. С Борисом, который, как-никак, был мужчиной, и с наконец работающими антидепрессантами объяснения у Тео закончились. Бориса, однако, это будто нисколько не волновало. Однажды он даже принёс Тео цветы в жесте, который называется ?это может быть шуткой, только если тебе это не нравится, потому что тогда всё серьёзно?. В итоге это всё равно обернулось шуткой.Проявлять чувства в публичном месте было Тео, пожалуй, тяжелее всего. Конечно, прогрессивный новый век, прогрессивный Нью-Йорк, рекламы с однополыми парами на Таймс Сквер и радужные логотипы компаний каждый июнь. Однако ассоциировать себя с этим Тео не научился. Когда он замечал случайный взгляд прохожего на их с Борисом сцепленные ладони, его окатывало внезапным стыдом и желанием отдёрнуть руку. Стыд, стыд, стыд — Борис целует его в щёку при Хоби, Борис берёт у него, словно у леди, пальто в ресторане, нечитаемый взгляд Юрия в зеркале заднего вида, бриллиантовая серёжка у Бориса в левом ухе. Борис, Борис, Борис.Тео иногда казалось, что они разговаривают на разных языках. Это утомляет. Будто в его желудке образовалась свинцовая пустота, когда они начали ?официально? встречаться, и периодически её обдувает холодным сквозняком, напоминая о её присутствии. Так быть не должно, тягостно думалось Тео снова и снова. Это неправильно, и ему хочется вернуться назад, когда он понимал, что означает каждое движение борисовых глаз, что он имеет в виду, приподнимая брови, и о чем думает, морща нос и улыбаясь. Теперь любой его взгляд мог значить всё от ?давай уйдём отсюда? до ?я всё ещё думаю о той ночи?.Тео иногда казалось, что он потерял одно из чувств, когда должен был обрести шестое.А ещё Тео напивался перед сексом, и Борис никогда ничего не говорил.Просто когда ты пьян, это легче. Легко поддаться искушению, легко не думать, легко желать. О да, Бориса было легко желать. До такой степени, что Тео без колебаний становился пред ним на колени.Но только если он был безбожно, в стельку пьян.Борис всегда был снизу. Это только формальности, конечно, потому что в постели он был такой же, как в жизни: непредсказуемый, чрезмерно активный, перетягивающий одеяло на себя. Но внизу всё равно всегда был он. Это была та капля контроля в руках Тео, тростинка, на которой держалось его мужское эго (Пиппа как-то оборонила ?токсичная маскулинность? в его сторону, и он притворился тогда, что не знает, что это значит. Она больше никогда не упоминала это снова). А ещё это была узда для его страха, и большая правда заключалась в том, что Тео был трус.Украшать тело Бориса синяками, однако, он не боялся.Затаив дыхание, Тео ждал, когда Борис наконец что-нибудь скажет. Он даже представлял себе его конфронтацию в своей голове; представлял обвинения, гнев, сжатые кулаки. Представлял, как однажды в ответ на ?я люблю тебя? Борис его заплюёт. Или хотя бы даст пощёчину.Конечно, такого никогда не происходило. Борис каждый раз говорил ?я люблю тебя? в ответ, словно это была самая простая вещь в мире.Тео хорошо запомнил один из монологов Бориса из тех смазанных дней в Вегасе, в котором он разносил на части идеологию своего народа. Звучал он примерно так:?Мы терпилы. С самого начала веков и до самого сегодняшнего дня мы были терпилами. Так нам диктовала религия, так нам диктовала сама наша природа даже тогда, когда от религии мы формально избавились. Что такое советская власть? Разве не всё то же поклонничество?? — об СССР Борис любил говорить больше всего и часто скатывался в эту тему, хотя начинал говорить совершенно о другом. — ?Испокон веков нам было хуёво, но мы терпели. Они терпели! Этот простой народ, сносящий голод, холод и унижения, у него нет причин жить дальше, кроме как пустой, но крепкой, мать твою, надежды, что дальше будет лучше. А будет ли дальше лучше? И другой вопрос: чтобы в будущем было что-то ну хоть как-то по-другому, кто-то же должен что-то ну хоть как-то изменить? Прав я или неправ?? — тут Тео должен был согласно мыкнуть или кивнуть головой, чтобы Борис мог нестись дальше на волне мысли, вдохновлённый идеей нести знания народу, то есть обдолбанному Тео и дремлющему на нём Попчику.?Вот, знаешь, французы, например, — народ жутко назойливый, везде пытается сунуть свой нос, то есть колонизировать что ни попадя, — но я поражаюсь их совершенным отсутствием страха перед изменениями. Эти люди готовы мигом высыпать на улицы ради новой идеи и громко, по-французски, блять, её продвигать. В этом и есть прогресс, в этом и есть движение вперёд, в людях, готовых возразить, готовых поставить свои условия. А мы живем так, как жили, потому что так сказал Бог, царь, товарищ Ленин и ещё хуй знает кто. И ладно бы пролетариат,? — Борис смешно произносил это слово, с неправильным ударением и очень русскими согласными, — ?но интеллигенция! Заяц, перехитряющий Волка, но идущий с ним под ручку в конце серии. И дружно отказывающийся голосовать. Да пошло оно всё лесом?.Когда Борис вёл свои монологи, он становился необыкновенно красноречив, будто языкового барьера, иногда выводящего его из себя, совершенно в те моменты для него не существовало. Он мог ввернуть слово, которое слышал лишь однажды по телевизору, и сам того не осознать. Его вдохновлённость и харизма не могли не заставить людей слушать, но именно этот монолог Тео запомнился не поэтому.Неужели в этом кроется причина, почему Борис никогда ничего не говорил? Он, не боящийся выразить свои мысли, выбирал промолчать? Что это всё же было? Любовь или смиренность?Некоторые их ночи Тео не помнил. Может, его мозг просто блокировал воспоминания, от которых ему будет стыдно. Острый стыд, однако, всё равно пронзал его, когда он видел млечный путь синяков на борисовой шее, протянувшийся чуть ли не до плеча, и чернильные пятна на косточках его бёдер. Борис, однажды заметивший его мучительный взгляд, лишь ухмыльнулся и подмигнул. Тео быстро отвёл тогда глаза, охваченный внезапной злостью: скажи что-нибудь! Неужели тебе это нравится?! Но, по установленной между ними привычке, не сказал ничего.В конце концов, может быть, Борис просто мазохист.