1 часть (1/1)

Зимним утром один молодой джентльмен, который в ту пору был в самом соку и притом все еще оставался холост, впорхнул в столовую особняка на Гельдштрате и принес с собой запахи чего-то диковинно-иностранного. Иностранец он был и с виду, в самом деле турист, но, откуда он ни возьмись, несомненно не являлся на родине в общие комнаты в незапахнутом жаккардовом халате, разве что не был одним из тех студентов-реформаторов, которые организовывали подпольные Клубы Свободных Нравов, носили крученые усы и пили шерри-бренди за завтраком. Впрочем, этот джентльмен был гладко выбрит, причесан и даже напомажен – даром что не одет. Полы его халата смородинового цвета колыхнулись, как театральный занавес, когда он стянул со стола бейгл с грушей и голубым сыром, так что девице, что этим утром была лишь ножкой фарфоровой вазы, открылось восхитительное зрелище на прелестную родинку под пупком полураздетого господина, похожую на капельку тминного меда и затерявшуюся в поросли светлых волосков. Господин звался Штурмхондом, но был он во всем скорее хитрый лис, чем Церберов двуглавый брат, что этим утром разделенными сиамскими близнецами по обычаю умостился в ногах графа Морозова, который просматривал couranto на предмет политических дискуссий и биржевых новостей под дремлющим золотом потолков. Утро едва разбавило каплей молока кофейную ночь, а на господине графе уже был редингот с накрахмаленным шейным платком, и трапезничать он давно кончил. Джентльмен в халате же смаковал свой бейгл и, так и не подвязавшись, уселся на обеденную скатерть подле графа и вырвал газету у того из рук. Колонка была на месте, он пробежался по ней глазами, согласно закивал и вдруг осознал одну вещь. – Я влюблен, – сказал он, сложил газету на коленях, как салфетку, наклонился к графу, взял его лицо в свои руки и посмотрел тому в глаза. – На этот раз, стало быть, я действительно влюблен, мой друг, и я чувствую себя пылким Ромео и безумным Гамлетом. Oh, jee! Лучшее, что в ней есть, – это глаза. Как морская баллада.Он прижался к графу лбом и шепнул: – Быть честным по нашим временам значит быть единственным из десяти тысяч. Ты со мной не согласен, Саша? Граф не ответил, но глянул на новоиспеченного Ромео так, что тот отнял ладони от его идеального лица. На меланхолично-лебединой графской шее, прячась за платком, подрагивала жилка. Рука в халате взметнулась вверх, похлопала друга по щеке, как мальчишку в пасторальных сахарных штанишках. – И вдали от истрийских родных берегов упокойся душа в бледном русле обиды, – продекламировал Жаккардовый халат и запечатлел почти материнский поцелуй на губах графа. Затем отстранился, стер крем, оставленный собственными губами, с губ молодого сэра подушечкой большого пальца. – Знал ли ты, Саша, что солдаты в минуту опасности быстро оценивают по достоинству своих офицеров? Святые угодники... Мы были на войне так давно. Граф ухватил его за лацканы халата, дракон цвета бронзы в логове жаккарда точно вписался в стиснутый бархатный кулак с нанизанными на пианистские пальцы перстнями. Бедром иностранный джентльмен встретил край стола, как старого друга. Кьянти расплескалось. Сиамские близнецы поднялись как один, настоящее созвездие гемини, челюсти щелкнули – клац! Слюна брызнула на расшитый золотой нитью драконий хвост. – Вопиющее безобразие, – обронил Жаккардовый халат, отряхиваясь. – Высокопочтенным сэрам нужно устроить знакомство с платком паше. – Я исключительно терпелив, но терпение – ресурс исчерпаемый, Николай. Названный Николаем в замешательстве огляделся, как актер на сцене: – Я не знал, что твой дорогой друг здесь. Не стесняйтесь, Николай, проходите, бейглс сегодня нежны, как девичьи груди. Впрочем, как всегда, когда за дело берется наша малышка Шарлотта, верно, Саша? – пылко спросил он и замолчал. Узловатые капитанские пальцы, тоже в кольцах, но донельзя экзотических, подняли упавший фужер с вымоченной в кроваво-красном кьянти скатерти, погладили хрустальную ножку, как женщину. – Вот так, мадмуазель. Мы с графом Морозовым приносим свои извинения и впредь обещаем баловать вас только теми винами, после которых хочется признаваться в любви и любовью заниматься. Сиамские близнецы продолжали глядеть на него, как на мраморную говядину. Жаккардовый господин не обиделся: он в самом деле был из отборной вырезки, вы убедились бы в этом, если бы увидели его нагим в чистенькой ванне на львиных ножках. Но довольно о ванне. Он подошел к графу Морозову и посмотрел на того с грустью:– Друг мой, ведь я говорил тебе забыть это имя. Равканские короли нынче не в моде. Шейные платки тоже. Разумеется, если мысль о том, что дама считает тебя старомодным, не заставляет твой двигатель работать. – Послушай, мальчик. Ты удивишься, узнав, насколько современны мои методы, когда я прибегну к ним, чтобы закрыть твой рот. – К чему все это? Достаточно просто попросить, – промурлыкал он и театрально откланялся. – Прощай, прощай, и помни обо мне, – прочитал он по памяти. – Шекспир. А я – Николас Хонд, возлюбленный, воздыхатель и верный рыцарь. В лучшие дни. О, Гезен. К Рождеству она будет грезить только обо мне. Вот увидишь, мы поженимся, любимая моя станет миссис Николас Хонд и нарожает девятерых детей с идеальными зубами. – С удовольствием на это посмотрю, – ответил граф. – Сотри насмешку с лица, дорогой. Стало быть, это не мне давеча прелестная натурщица предпочла пастуха и пряник. А теперь dag, до свиданья, мой милый Саша, я принесу тебе пирожное, но не жди меня к ужину, – проговорил Жаккардовый господин и ушел так же, как и пришел – порхая в своем изумительном халате, как диковинная птичка.