1 часть (1/1)

— Иногда мне кажется, что Зоя выцарапает мне глаза. И добавит их в тот самый суп, чтобы подать к праздничному столу, — замечает Алина, стараясь не выставить себя посмешищем и аккуратно донести две чашки с кофе на блюдцах. Кофе крепкий, но пахнет красным перцем.Алина понятия не имеет, кто такое придумал, но за неимением в Il Bastone никакого алкоголя с тех пор, как была перебита вся посуда, им надо было чем-то согреться в промозглую декабрьскую ночь после сопровождения очередного ритуала. В конце концов, в тот день за хаос и стресс она ведь заслужила немного разрушений, пускай и хотелось скорее съёжиться и разрыдаться вспоминая омерзение, страх и ужас. Ещё более хотелось разодрать Лету с её чванливым благочестием на части. ?Мы пастыри?Будь это так, ей бы не пришлось жить в страхе.Будь это так, Мал бы, возможно, был жив.Она была бы другой. Сильной, а не просто озлобленной и загнанной в угол девчонкой. Девчонкой, чей характер — сплошные острые углы и подозрительность.Она была бы как Дарклинг.С его спокойствием, отсутствием страха. Мрачной уверенностью, от которой шарахаются даже Серые.Алина видела.Алина слышит их шёпот, но никак не разберёт слов.Они его боятся. Не льнут, словно одержимые, как к Алине. Страшатся, если для призраков возможно какое-то схожее чувство, помимо сизой тоски по жизни и тому, что держит их среди людей тенями. Дарклинг сказал, что в ней есть нечто особенное, словно внутреннее солнце, к которому они тянутся, как изъеденные жаждой в пустыне путники. Ей странно слышать подобное.— На Рождество? — интересуется он. — Или в канун Йоля? — А во что веришь ты?Дарклинг поднимает на неё взгляд. На мгновение мерещится, что глаза его черны, как две бездновы пропасти; полные агатовой смолы, что вот-вот вытечет из уголков, окрасит небрежный шрам под глазом и стечёт с идеально очерченной челюсти на тёмную рубашку.— В чудовищ за Покровом, Алина.Нанизывающие иглы его взгляда исчезают, даруя возможность дышать. Каждый раз, когда он так смотрит, Алине чудится, что он всё знает.Знает, что руки у неё по локоть в чужой крови. Что она то самое чудовище, в которое он мог бы поверить. Или страшнее?Она ставит чашку перед Дарклингом, выкроив место на журнальном столике среди книжных стопок, разложенных записей, что испещрены косым, резким почерком, и, смешно, скинутых с запястья часов. Циферблат всё ещё запотевший, видна только часть цифр. Алина мимолётно смотрит на Дарклинга. Выдуманный титул никак не вяжется с истинным именем, но прилипает к коже, к гранитным глазам, которые резко контрастируют своим холодом со слишком обаятельной улыбкой. Пару раз ей даже мерещится россыпь мелких веснушек на его скулах. Мерещится, конечно.В первый день, стоило ему зайти в комнату, соседки Алины мгновенно из недовольных жизнью гарпий преобразились, словно оказавшись в каком-то старом мультфильме производства ушастой мыши. Почему-то Алине захотелось их стукнуть, резко ощутив какой-то дурной стыд.— Она была главным кандидатом на пост Данте, прежде чем появилась ты, — поясняет Дарклинг, отодвигаясь и позволяя ей сесть ближе к потрескивающему пламени в камине. Есть что-то странное и неправильное в том, что они сидят прямиком на ковре, хотя то, как Дарклинг держит чашку, выдаёт в нём весь снобизм и вышколенные манеры. Алина знает, что он сам был не в восторге.?Прежде чем появилась ты?Вернее было бы сказать: ?Прежде чем тебя мне навязали?.Но ныне ей кажется, что она заслужила хорошее отношение. Ей безумно хочется остаться на всех этих адских кругах или подле ворот геенны, пускай за ними истлевает всякая надежда. Возвращаться на свой круг, полный безнадёжного отчаяния и ядовитой ярости, совсем не хочется.Всю жизнь ей было страшно, тошно, мерзко.Всю жизнь Серые, которые вовсе не всегда мирные тихони, преследуют её, оставляя вовсе не призрачные засечки на костях. Такие никогда не уйдут. Хватило бы историй на том рассказов, уж мастер ужасов точно бы оценил.А ведь ей всего лишь нужны были слова о смерти. Или земля с кладбища в кармане. Или Дарклинг.— Почему они боятся тебя?Алина обхватывает чашку руками, думая о том, что не заснёт этой ночью, думая о блестящих глянцем и пульсирующих внутренностях в раскрытой брюшине, читаемых, словно разложенные карты Таро; о том, как Серые пытались прорвать круг и как она отгоняла их, прежде чем поток стал таким огромным и страх поглотил её одной распахнутой зубастой пастью.Прежде чем Дарклинг что-то сделал — и они растаяли, сбегая, словно волна; не та, которая обернётся цунами. Как если бы кто-то вынул пробку в ванне, затягивая воду в слив.Дарклинг поворачивается к огню, тянется рукой, будто пламя вот-вот вылезет из-за стеклянной решётки и обласкает шершавым языком его длинные пальцы.На считанное мгновение Алине мерещится, что самые кончики венчают чёрные когти. Она моргает. Никаких когтей, одни лишь розовеющие вмятины на запястье от ремешка часов, над краем рукава рубашки.— Они боятся смерти, пускай и сами мертвы. Я их не вижу, как они могут меня бояться?Но он точно их чувствует. Или лжёт.В Лете Алине говорить особо не с кем: Давид не слишком многословен, погружённый в книги и многолетние исследования, похожие на какую-то воронку, а Зоя терпеть не может и нос воротит горделиво; одна только Женя не прикидывается стылой глыбой снобизма. И благодаря ей Алина знает, что, обслуживая всякие званые вечера в домах преподавателей, можно разжиться выпивкой и вкусными пирожными и что Дарклинг однажды пропал на целый семестр. Неведомо куда — просто исчез. По слухам он уехал в Испанию исследовать неестественную активность порталов, что звучало какой-то чушью собачьей. Женя так и сказала, жуя лимонный кекс: ?Чушь собачья?. — Нет, — упрямо гнёт Алина, кусая костяшку пальца. Пальцы впиваются в кружку. Ей всё ещё стыло и жарко одновременно. Видимо, от собственной наглости. — Они боятся не слов. Тебя. Что в тебе... такого?Наверное, всё.И ей бы тоже бояться.Дарклинг усмехается.— Я страж Леты, Алина, — и касается кованого железа, прежде чем поворачивается. Мягкая улыбка трогает его губы, сбрасывая всякое величие и высокомерие, превращая его в мальчишку. Немногим старше Алины. Немногим из другого мира. — И все мы часть той силы, что вечно жаждет зла.Цитата из ?Фауста? должна ей о чём-то сказать?— Но вечно совершаем благо, — мрачно заканчивает она. — Мы пастыри, да?Но не он.Он — кромешный волк.Дарклинг кивает. Тянется рукой, чтобы убрать волосы от её лица. Ей смело можно шутить, что будущий пост заранее заставил её поседеть. Дурная шутка, как и все остальные, что есть у неё в арсенале. Чужие костяшки едва мажут по виску случайной лаской. Алина каменеет, думая о дне, покрывшемся пылью, но всё столь же ярком: его руки на её теле, его грудное рычание и глаза — чёрные, пустые и полные загробной мощи в один и тот же миг. Манускрипт опоил его, но словно пробудил что-то очень, очень жуткое.Такое, что Алину притягивает цепями, и хоть о землю пальцы ломай, — не воспротивишься, не справишься.Право, они, извращённые дети, сами тогда испугались; и померк весь лоск властителей и лживых хозяев. Заигравшиеся в сильных мира сего, но, как оно бывает, они утратили контроль над своими же шутками. Алина помнит, как Надя умоляла её не писать об этом в отчёте, наступая на пятки; умоляла Дарклинга о прощении, пока его било ознобом, и злая, шипящая аура разливалась вокруг него разъедающими волнами, омывая полы чёрного пальто. Он щёлкал зажигалкой, зажав губами сигарету, и в ночи казалось, что глаза у него всё такие же пустые, а во рту — как-то слишком много клыков. На мгновение Алина уверилась, что он их всех сейчас на куски порежет. Ладонью взмахнёт и этого окажется достаточно, чтобы они рухнули замертво. Но в умиротворении убежища Леты Дарклинг забылся глубоким сном, и Алина помнит тяжесть его тела, его запах, его вожделение и то, как его пальцы вжимались ей в живот, ведь она не смогла оставить его. Помнит и лижущую позвонки ярость, наутро сменившуюся прогорклой усталостью: штормовой бурей в глазах.Дарклинг попросил прощения за весь этот фарс и захлопнулся. Более они к этой теме не возвращались.А ныне они сидят подле камина после очередной сумасшедшей ночи в доме ?Черепа и костей? и ступени, приближающей Алину к краю этой бездны. Так близко и далеко. Ей вдруг хочется, чтобы этих ступеней было как можно больше.Чтобы чужая сила её до краёв пропитала, прежде чем она сама примет знамя проводника.Прежде чем она уловит в поведении своего Вергилия то самое, лихорадящее, кусающее за плечи тревогой, любопытством и порочным желанием.— Ты сегодня хорошо справилась, — задумчиво говорит он, так и замерев; так и поглаживая её по щеке.(Всё так же мерещится прикосновение когтей, но откуда им взяться, впечатлительная ты девчонка? У всякой магии есть предел.)Алине хочется сказать ему: сделай что-нибудь или прекрати. Но она замирает, каменеет и тут же плавится. Чашка в руках кажется совсем холодной в противовес жару, окутавшему ладони.Ей кажется, что следующим касанием он её душу вытащит.— Странно слышать от тебя похвалу.— Ты способная ученица. Хотя и невыносимо упрямая порой.— Только порой?Дарклинг усмехается и убирает руку.— Всегда, — отзывается, возвращаясь к отчётам. Ручка царапает бумагу. — Спасибо за кофе.Алина стихает рядом, стараясь не смотреть на него слишком открыто, словно подмастерье, наблюдающий за работой учителя. Вся потусторонняя сила сходится в его профиле и в том, как он хмурится, задумываясь.Но подмастерье ведь не должны искать в своих учителях это потустороннее и тянуться, как глупый мотылёк к яркому пламени?(Ведь пламя Дарклинга напрочь чёрное, но улетать прочь от него совершенно не хочется.)Алина наблюдает за ним и старается запомнить всякую мелочь, прежде чем усталость одолевает её дремотой рядом с креслом.И, засыпая, она не видит, как тени танцуют за спиной Дарклинга на стене, расправляясь, словно крылья.