1 часть (1/1)

Во рту желчно, горько. Запахи в каюте до сего часа всегда казались ему сродни аромату свободы, но ныне смердит рыбной чешуей, солью, кислым потом и полируется сверху ромовым шлейфом.Аромат этой самой свободы едва не заставляет его снова склониться над деревянным ведром, дабы выблевать, видимо, комок пустоты, оставшийся в желудке. Ведь остальное так или иначе уже красуется на дне.А ведь и жалко почти. Перепёлки в меду были просто божественны, да и случай представился не невесть какой. Кто бы ещё так смог поставить фьерданских шавок на место, заставив поджать куцые хвосты. Кости равкианского мальчика встали поперёк горла под улюлюканье команды уже не весть кого, а Штурмхонда!За прозвище надобно платить кровью. Его надо у моря заслужить.В горле снова плещется. Желчь или воды Истиноморя, которых он ещё хлебнёт несчётное количество раз?Николай брызгает себе в лицо водой пресной, надеясь, что в ушах стихнет чавканье собачьих челюстей, перемалывающих чужие отрубленные пальцы.Если бы он хотел, то смог бы устранить фьерданских ублюдков одним взмахом руки. Сдуло бы ветром. И то, что он гриш, вряд ли стало бы шокирующей новостью, но Николай никак не хотел тащить своё прошлое дополнительным якорем, который непременно зацепится за обломки потонувших кораблей, что он сжёг, сбегая из столицы, подгоняемый словно стаей волькр.Сила гнездится в пальцах, в жажде штормов, но он загоняет её обратно. Не время. Совсем не время. Как и сомневаться, и позволять страху облизывать шершавым, собачьим языком позвонки.На свои руки Николай старается не смотреть, хотя ведь и крови на них нет. Наверное, как и красок на его отдающим болотной зеленью лице.?Страх могучий союзник?Голос в голове слишком знакомый, плетущий словами незыблемую истину.Николай садится в кресло, остро ощущая каждой костью, как корабль качается на волнах. Его команда празднует, распевает во всё горло песни, не попадая ни в одну ноту, и надо бы присоединиться, как капитану. Как корсару. Штурмхонду.Николай чувствует, как врастает в обивку, взглядом прикипев к огаркам свечи и стараясь не коситься в сторону тарелок с остатками остывшего ужина. Кусок в горло не полезет, только обратно.Это чувство не ново. Николай помнит его послевкусие.Помнит, когда чужие слова отпечатались в его голове. Сколько ему было? Двенадцать? Тринадцать? Перед самым побегом?Всё равно он оставался ребёнком. Только был не просто царевичем. Он был бельмом на глазу со своей силой, из неоткуда взявшейся и указывающей на то, что порода-то младшего сына короля подпорченная. Тц, какая же жалость.Он был гришем, и хоть тресни.А где было место всех гришей? Верно.Николай усмехается самому себе.Рядом с Дарклингом.Он мог бы считать себя счастливчиком, ведь едва ли кому-то генерал Второй Армии уделял своё внимание. Но ныне легко догадаться, что то было приказом или его матери, или отца. Вряд ли бы с ним вообще возиться стали. Только за прошедшие годы Николай едва может вспомнить пренебрежение в чужом поведении.Он действовал Дарклингу на нервы, бесспорно. Но тот никогда не показывал, насколько.Николай слишком твёрдо заучил его уроки, пусть они никогда и уроками-то не были. Но как жестоко Дарклинг расправлялся с предателями, не запомнить было сложно.— Разве нельзя было их пощадить? — спросил Николай, сидя по другую сторону массивного стола и вертя в пальцах резную шахматную фигурку коня. В ушах всё ещё стояли крики тех несчастных, что вздумали перехитрить что-то опаснее самой судьбы или той силы, в которую все верили, расшибая лбы в молитвах. — Посадить в тюрьму?На Дарклинга он, всё ещё ребёнок, пусть и смышлёный, и слишком для своих лет взрослый, старался не смотреть. Он был не столь частым гостем в стенах этого мрачного кабинета, где не хватало яркости красок, присущей остальному дворцу, но едва ли кто иной из будущих подрастающих солдат Второй Армии мог таким похвастать. У него было много учителей, но ноги порой сами приносили юного принца к дверям из тёмного дерева.Принц-гриш. Так его звали. Издёвки в прозвище было куда больше, нежели почёта, особенно из уст старшего брата.— Это был пример в назидание другим, — ответил Дарклинг. Перо черкануло по бумаге. Николай поднял на него глаза. — Страх могучий союзник, мой царевич. Он заставит подумать дважды перед тем, как совершить непоправимую глупость.— А чем плоха любовь народа? — пробормотал Николай, всё ещё слишком впечатлённый. Лучше бы не напрашивался в проклятые подвалы! Пускай его и дальше дверей не пустили.Дарклинг захлопнул плотную папку и отодвинул на край стола. Он был молод. И очень стар. Чувствуют ли это другие? Николай чувствовал, словно отыскал того самого монстра в своём шкафу.— Со всеми дружить не получится. Гриши наделены огромной силой и им нужна жёсткая рука, чтобы они не чувствовали вседозволенность. Это касается и... обычных людей. Важно соблюдать баланс, но зачастую приходиться переходить грань.Обычных людей. Отказников.Николай поставил фигурку на край стола. Подёргал рукава своего камзола. Обычно он на месте не мог усидеть, а ныне только и делал, что понуро хмурился.— Почему ты не пустил меня с собой? — наконец вопрос сорвался сам, прежде чем вышло унять любопытство и странную обиду. — Всё ещё считаешь меня ребёнком?На губах Дарклинга появилась едва заметная улыбка.— Вовсе нет, мой царевич, — произнёс он и вновь вернулся к своим делам. На мгновение померещилось, что на его руках рдеют пятна. Конечно же померещилось.— Для тебя ещё слишком рано. Твой момент пока не наступил.Николай смаргивает воспоминание, как морок. Кажется, что он снова сидит по другую сторону стола, сжимая в пальцах фигурку. А кварцевые глаза вонзаются в него, препарируют. Ощущался ли чужой взгляд тогда такой тяжестью, гнущей плечи? Едва ли. Вдобавок, Николай никогда не сгибался.Он запрокидывает голову на спинку. Море качает корабль на волнах, словно убаюкивая.Николай закрывает глаза. В ушах не море шумит, а сжимающиеся собачьи челюсти.— Ну вот он и настал, Дарклинг, мой момент, — тихо произносит он. Эта ночь смоет с него остатки страха. Мальчишка останется там, за далёким столом со своими далёкими, глупыми вопросами.На палубу ранним утром выйдет Штурмхонд.И свой урок он выучил слишком хорошо.