1 часть (1/1)

Ловец над пропастью во ржиавтор оригинала Джером Дэвид СэлинджерС огромным уважением к переводу Риты Райт-Ковалевой.Моей материГлава IЕсли вам действительно хочется послушать об этом, первым делом вы наверно захотите узнать, где я родился, и каким было моё никчёмное детство, и чем мои родители занимались и всю их жизнь до моего рождения, и всю эту дэвид-копперфилдовскую чушь, но у меня нет настроения в этом копаться, если хотите знать правду. Во-первых, это скучно, да и потом, родителей хватило бы по два инфаркта каждого, если б я рассказал что-нибудь личное о них. Они довольно чувствительны на этот счёт, особенно мой папа. Они хорошие и так далее – я ничего не говорю, – но при этом они до чёрта обидчивые. Кроме того, я не собираюсь рассказывать вам всю эту мою проклятую автобиографию или ещё что. Я расскажу лишь об одном сумасшедшем эпизоде что произошёл со мной перед прошлым Рождеством прям перед тем как я чуть не сдохи меня отправили сюда отдыхать и лечиться. Пока что я говорил об этом только Д.Б., это мой брат. Он в Голливуде. Это не очень далеко от этого мрачного места, так что он приезжает навестить меня почти каждые выходные. Он собирается отвезти меня домой в следующем месяце, или когда там меня выпишут. Он только что приобрёл ?Ягуар?. Одну из этих английских штучек, что могут делать почти двести миль в час[~320 км/ч]. Она обошлась ему почти в четыре тысячи баксов. Он много денег сейчас зарабатывает. Не то что раньше. Он был действительно хорошим писателем, пока оставался дома. Он написал эту потрясающую книжку с короткими рассказами, ?Спрятанную золотую рыбку?, может быть вспомните. Самая лучшая история там и была ?Спрятанная золотая рыбка?. Это о маленьком мальчике, что никому не давал смотреть на его золотую рыбку поскольку он купил её на свои деньги. Очень задел меня этот рассказ, очень хороший. А сейчас он в Голливуде, Д.Б. то есть, пишет только ради денег, как проститутка. Если и есть вещь что я ненавижу, так это фильмы. Даже не упоминайте их при мне.С чего мне следует начать, так это с дня когда я покинул Пэнси. Пэнси – это школа, что находится в Эгерстауне, штат Пенсильвания. Вы небось слышали о ней. Да вы наверно и рекламу их видели. Она у них в тысяче журналов, и там всегда изображён какой-нибудь красавчик, скачущий на лошади через препятствия. Словно всё что вы делали в Пэнси это играли днями напролёт в поло. Я никогда там даже рядом с тем местом не видел лошади. И под картинкой этого парня на лошади всегда написано: ?С 1888 года мы превращаем мальчиков в замечательных благородных юношей?. Враньё для наивныхидиотов. Они в этом грёбаном Пэнси не больше превратятся, чем в любой другой школе. И я там никого не встретил замечательного и благородного или похожего на это. Может быть два пацана. Едва ли больше. Да и то они скорее всего пришли в Пэнси уже такими.Короче, это была суббота футбольного матча с Сэксон Хиллом. Матч с Сэксом Хиллом был обставлен как нечто очень-очень значительное для Пэнси. Это была последняя игра года, и вам следовало бы покончить с собой или что-то вроде, если бы старое доброе училище Пэнси не выиграло. Помнится мне, около трёх часов тогдашнего вечера я стоял на самой чёртовой верхушке холма Томсен, прям рядом с этой офигенной пушкой что стоит там почти со времён Американской Революции. [1775-1783, война за независимость американских колоний от Великобритании.] Вы могли видеть всё поле оттуда, и могли видеть две команды, колошматящих друг друга по всему полю. Вы не особо хорошо видели бы трибуны, но вы бы слышали, как все они вопят, могуче и ужасно на стороне Пэнси, потому что практически вся школа кроме меня там была, и худо-бедно на стороне Сэксон Хилла, поскольку приезжая команда обычно не привозит с собой много болельщиков.Никогда там не бывало много девчонок на футбольных матчах. Только господам старшеклассникам разрешалось приводить с собой девчонок. Это была ужасная школа, с какой стороны ни посмотри. Мне нравится быть где-нибудь, где ты по крайней мере можешь увидеть хоть сколько-нибудь девчонок вокруг себя, пускай даже они только почёсывают свои руки или шмыгают носами или даже просто хихикают или ещё чего. Старушка Сельма Тёрмер – она была дочкой директора – довольно часто показывалась на играх, но она не была того типа девчонок что доводят тебя до сумасшествия и отчаянья. Она была довольно хорошенькой девчонкой, в общем-то. Я сидел рядом с ней однажды в автобусе из Эгерстауна и у нас состоялось нечто вроде беседы. Она мне понравилась. У неё был большой нос и ногти у неё были обгрызены почти до крови да и везде выглядывали эти чёртовы подкладки для груди, но её было жалко, что ли. Что мне в ней понравилось – она не вешала тебе лапшу на уши о том, каким замечательным был её папаша. Она, наверное, сама знала, каким треплом он был.Причина, по которой я стоял на склоне Томсен, глядя вниз на игру, заключалась в том, что я только что вернулся из Нью-Йорка с командой по фехтованию. Я был чёртовым капитаном команды фехтовальщиков. Очень крутым парнем, ага. Мы поехали в Нью-Йорк тем утром на эту фехтовальную встречу со школой МакБёрни. Вот только встречи не произошло. Я оставил все шпаги и снаряжение и прочее в чёртовой подземке. Это не совсем моя вина. Мне приходилось постоянно вставать смотреть на эту карту, чтоб мы знали, где выходить. Так что мы вернулись в Пэнси примерно к двум тридцати и не успели на обед. Вся команда бойкотировала меня всю дорогу обратно на поезде. Это было довольно смешно, в каком-то смысле.Другая причина почему я не спустился на игру заключалась в том, что я шёл попрощаться со стариком Спенсером, моим учителем истории. У него был грипп, и я сообразил, что скорей всего не увижу его до начала рождественских каникул. Он написал мне записку, что хочет увидеть меня до отъезда домой. Он знал, что я не вернусь в Пэнси.Я забыл сказать вам об одном. Они вытурили меня из школы. Я не собирался возвращаться после рождественских каникул поскольку я завалил четыре предмета и не старался и так далее. Они постоянно твердили мне начать стараться учиться – особенно в середине четверти, когда моих родителей вызвали на беседу со старым Тёрмером, – но я не начал. Ну вот они меня и выгнали. Они часто выгоняют парней из Пэнси. У них там очень хорошая академическая успеваемость, в Пэнси. Оно так и есть, правда. Словом, стоял декабрь тогда, и было холодно как у ведьмы в сердце, особенно на верхушке этого дурацкого холма. А на мне была только куртка из двусторонней ткани – ни перчаток, ничего. Неделю назад до того, кто-то украл моё верблюжье пальто прямо из моей комнаты, с моими шерстяными перчатками прямо в кармане, и ага. Пэнси кишело жуликами. Довольно много народу было из очень богатых семей, но всё равно там было полно жуликов. Чем дороже школа, тем больше в ней жуликов – я не шучу. В общем, я всё ещё стоял около той шизанутой пушки, смотрел вниз на игру и продолжал отмораживать свой зад. Только вот, я не особо смотрел на игру. На самом деле я там стоял, пытаясь ощутить наконец чувство расставания. То есть я покидаю школы и места и даже не понимаю, что покинул их. Я ненавижу это. Плевать, грустное это прощание или плохое, я просто хочу знать, что я покидаю место. Если ты этого не осознаёшь, тебе становится только хуже.Мне повезло. Совсем внезапно я вспомнил нечто что помогло мне понять что я убираюсь оттуда к дьяволу. Я вдруг вспомнил одно время, примерно октябрь, когда я и Роберт Тичнер и Пол Кемпбелл играли в футбол, перед учебным корпусом. Весёлые были ребята, особенно Тичнер. Это было прямо перед ужином и уже начинало темнеть, но мы продолжали носиться с мячом. Становилось всё темней и темней и мы уже с трудом могли видеть мяч, но мы не хотели заканчивать свою игру. А всё-таки пришлось. Этот учитель что преподавал биологию, мистер Замбези, высунул свою голову из окна учебного корпуса и сказал нам идти в общагу и готовиться к ужину. Если мне удаётся вспомнить такие вещи, я могу распрощаться с местом когда захочу – по крайней мере, обычно могу. И как только я понял это, я развернулся и побежал вниз к другой стороне холма, где был дом старика Спенсера. Он жил не при училище. Он жил на авеню Энтони Вэйна. Я бежал всю дорогу до главного входа, и там остановился на секунду отдышаться. Плохой из меня бегун, если хотите знать правду. Я довольно злостный курильщик..то есть, я им был. Они заставили меня бросить. С другой стороны, я вырос на шесть с половиной дюймов [15 см] за последний год. Это тоже внесло вклад в то что я схватил т.б. [туберкулёз, но у автора – t.b.] и оказался здесь на всех этих грёбаных проверках и прочем. Я довольно здоровый, вообще-то. Словом, как только я отдышался, я побежал через дорогу 204. Она вся дьявольски обледенела и я был чертовски близок к падению. Я даже не знаю, зачем бежал – наверно, просто так захотелось. Как только я перебежал дорогу, мне показалось, что я исчез. Это был такой сумасшедший вечер, ужасно холодно, и солнца нет, ничего нет, и тебе кажется что ты исчезнешь каждый раз как ты пересекаешь дорогу.Ох, и звонил же я в дверной звонок, когда добежал до дома старика Спенсера. Я совсем замёрз. Уши болели и я с трудом мог двигать пальцами и вообще всем. ?Давай, дава-а-й, – почти вслух говорил я, – откройте же кто-нибудь дверь?. Наконец старушка миссис Спенсер открыла её. У них не было прислуги или кого-нибудь вроде, и они всегда открывали дверь сами. У них было не слишком много денег. – Холден! – сказала миссис Спенсер. – Как я рада тебя видеть! Проходи, дорогой! Ты до смерти замёрз? – Я думаю, она рада была увидеть меня. Я ей нравился. По крайней мере, мне так казалось.Ну и быстро же влетел я к ним в дом. ?Как поживаете, миссис Спенсер? – говорю. – Как мистер Спенсер?? – Давай я повешу твою куртку, дорогой, – говорит. Она не слышала как я спросил о здоровье мистера Спенсера. Она была несколько глуховата. Она повесила моё пальто в стенной шкаф, а я легонько провёл рукой по своим волосам. Я почти всегда ношу короткую стрижку и мне никогда не надо особо причёсываться. ?Как ваши дела идут, миссис Спенсер?? – спросил я вновь, только громче, чтоб она услышала меня. ?Со мной всё просто отлично, Холден?. Она закрыла дверцу шкафа. ?Ты-то как поживаешь?? Она это так спросила, что я сразу понял: старик Спенсер сказал ей, что меня выгнали.– Отлично, - говорю. – Как мистер Спенсер? Всё ещё лежит со своим гриппом? – Лежит! Холден, он себя ведёт как натуральный… – я даже не знаю, кто… Он в своей комнате, дорогой. Сходи к нему.Глава IIУ них у каждого была своя комната, да. Обоим было под семьдесят, или даже больше того. Они от всего получали удовольствие – хотя одной ногой в могиле стояли уже, конечно. Я понимаю как это звучит, но я не это имею в виду. Я только имею в виду я частенько думал о старике Спенсере, а если думать о нём слишком много, начинаешь удивляться, за каким лешим он ещё живёт. Я о том, что он весь сгорбленный, и осанка у него ужасная, и в классе, каждый раз как он ронял мел для доски, какому-нибудь парню с первой парты всегда приходилось вставать, поднимать мел и отдавать его ему. Это ужасно, по-моему. Но если вы думали о нём много но не слишком много то вы понимали что старику живётся не слишком уж и плохо. К примеру, когда как-то в воскресенье он меня и ещё пару парней угощал у себя горячим шоколадом, он показал нам это старое потрёпанное одеяло индейцев навахо что он и миссис Спенсер купили у одного индейца в Йеллоустонском парке. Вы бы сказали что старик Спенсер был в восторге от этой покупки. Вот я о чём. Глянешь на какого-нибудь древнего как чёрт старика, как старик Спенсер, а он приходит в восторг от покупки одеяла.Дверь к нему была открыта, но я всё равно легонько постучался, просто из вежливости типа. Мне было видно, где он сидел. Он сидел в большом кожаном кресле, весь закутанный в то самое одеяло про которое я только что рассказал. Он обернулся ко мне, когда я постучал. ?Кто там? – крикнул он. – Колфилд? Входи, мальчик?. Он всегда орал вне класса. Иногда это действовало на нервы.В ту же минуту, как я вошёл, я пожалел, что пришёл. Он читал ?АтлантикМанфли?, и везде лежали пилюли и прочая медицина, и везде пахло как от каплей Викс. Это было довольно уныло. Я не слишком в восторге от больных людей, вообще-то. А что ещё сильней наводило тоску, старик Спенсер был в этом очень грустном, потрёпанном старом халате, он наверно в нём родился. Мне совсем не нравится смотреть на старых мужиков в пижамах или халатах, знаете ли. У них костлявую грудь всё время видно. А их ноги. Стариковские ноги, на пляжах и площадях, всегда такие белые и безволосые. ?Здравствуйте, сэр, – говорю. – Я получил вашу записку. Спасибо большое?. Он написал мне эту записку, зайди мол попрощаться перед каникулами, – потому что я не вернусь после них, он знал. ?Необязательно вам было всё это делать. Я бы всё равно зашёл попрощаться?. – Садись вон туда, мальчик, – сказал старик Спенсер. Он имел в виду кровать.Я сел на неё. ?Как ваш грипп, сэр???Мльчикмй, если бы мне было лучше, мне бы надо было за доктором послать?, – сказал старик Спенсер. Это его очень развеселило. Он стал хихикать как долбанутый. Потом он наконец отдышался и говорит: ?Почему ты не внизу на поле? Я думал, сегодня день важного матча?. – Ну да. Сегодня. Просто, я только что вернулся из Нью-Йорка с фехтовальной командой, – ответил я. Мда, его кровать была как из камня.Он начал делаться серьёзным как чёрт. Я знал что так будет. ?Так что ж, ты нас покидаешь, а?? – сказал он.?Да, сэр. Полагаю, что так?.Он начал этот номер с качанием головой. Вы никогда никого в жизни не видели кто качал бы головой так много, как старый Спенсер. Вы бы никогда не узнали качал ли он головой столько потому что задумался и всё, или просто потому что это был милый старичок, который не отличает ноги от локтя. – Что директор Тёрмер сказал тебе, сынок? Я так понимаю, у вас была довольно немалая беседа. – Да. Так и было. Я просидел в его кабинете часа два, мне кажется. – Что он сказал тебе? – О… ну, ?Жизнь – игра? и всё такое… И что надо играть по правилам. Он довольно неплохо говорил. То есть он не вот что уж особо старался. Он просто говорил и говорил про то, что жизнь это игра, да и всё. Ну вы знаете. – Жизнь это игра, сынок. Жизнь это игра, в которой каждый играет по правилам. – Да, сэр. Я это знаю. Я знаю.Игра, охренеть. Игра. Если ты попал на сторону, где одни профи, тогда это игра, ладно – я соглашусь. Но если ты попал на другуюсторону, где нет ни одного нормального игрока, тогда что же это за игра? Никакая. Не игра это. ?ДиректорТёрмер уже написал твоим родителям?? – спросил меня старикСпенсер. – Он сказал, он собирается написать им в понедельник. – А ты сам связывался с ними? – Нет, сэр, мне не надо с ними связываться, потому что скорей всего я увижу их в среду ночью, когда приеду домой.– И как, ты думаешь, они примут новости? – Ну… это их неплохо разозлит, – ответил я. – Действительно рассердит. Это уже примерно четвёртая школа, из которой я ухожу. Я тряхнул своей башкой. Я частенько так делаю. ?Блин!? – вырвалось у меня. ?Блин?, или ?эх?, или просто ?ну? или ?ё? я тоже частенько говорю. Отчасти потому что у меня слабый вокабуляр, а отчасти потому что иногда я веду себя на несколько лет моложе. Мне было шестнадцать тогда, а сейчас мне семнадцать, и иногда я веду себя, словно мне лет тринадцать. Особенно это иронично потому, что во мне шесть футов два с половиной дюйма [189 см] и у меня седые волосы. На самом деле седые. На одной стороне моей головы – на правой стороне – целые миллионы седых волос. Они у меня были даже когда я был маленьким. И иногда я всё ещё веду себя так, словно мне всего двенадцать. Все говорят так, особенно мой отец. Отчасти это правда, да, но это не всяправда. Люди всегда думают, что они обо всём знают всё.Да мне наплевать вообще, правда я умираю от скуки когда они говорят мне вести себя по возрасту. Иногда я веду себя намного взрослее чем я есть – намного взрослее, – но люди никогда этого не замечают. Вообще ни черта они никогда не замечают.Старик Спенсер опять начал мотать головой. Также он начал ковыряться в носу. Он делал вид что он только чешет его, но на самом деле он весь свой старый палец туда запихал. Полагаю он думал что это было нормально потому что в комнате был только я один. Мне было параллельно, вот только довольно отвратно видеть как кто-то ковыряется в носу.Потом он сказал: – Я имел честь познакомиться с твоими матерью и отцом, когда у них был небольшой разговор с директором Тёрмером пару недель назад. Они великие люди. – Угу. Они очень хорошие.Великие. Вот слово, которое я действительно ненавижу. Это липа. Меня того гляди вырвет всякий раз когда я его слышу.Затем вдруг старик Спенсер посмотрел так словно у него было что-то очень хорошее, очень умное, чтобы сказать мне. Он сильнее выпрямился в кресле и немного пошевелился. Это была ложная тревога, как оказалось. Всё что он сделал это поднял?Атлантик Манфли? с колен и попытался бросить его на кровать, ко мне. Он промазал. Кровать стояла всего в паре дюймов от него, но он всё равно промахнулся. Я поднялся и поднял это и положил это на кровать. А затем вдруг, внезапно, мне захотелось убежать из комнаты к чёртовой матери. Я почувствовал приближение ужасной проповеди. Я был не вот что уж совсем против этого, но у меня не было настроения быть отчитанным и нюхать запах капель Викс и смотреть на старого Спенсера в его пижаме и халате и всё это одновременно. Абсолютно не было настроения.Это началось, всё в порядке. – Что с тобой творится, парень? – спросил старик Спенсер. Он довольно строго спросил, даже чересчур, для него. – Сколько предметов тебе надо было сдавать в конце четверти? – Пять, сэр. – Пять. И сколько ты завалил? – Четыре. – Я немного поёрзал задом на кровати. Это была самая жёсткая кровать на которой я когда-либо сидел. – Я хорошо сдал английский, – говорю, – потому что я учил всех этих Беовульфов и Лорд Рэндал Мой Сын когда я был в Хутонской школе. То есть мне не надо особо было ничего делать по английскому, только иногда сочинения писал.Он даже не слушал. Он вообще с трудом мог тебя слышать когда ты ему что-либо говорил. – Я провалил тебя по истории, потому что ты не знал ничего. – Я знаю, сэр. Эх, я знаю. Вы тут ни при чём. – Абсолютно ничего, – повторил он. Вот то от чего у меня крыша едет. Когда люди повторяют вот так что-то дважды, а ты всё понял с первого раза. А потом он в третий раз это сказал. ?Ну абсолютно ничего. Я сильно сомневаюсь открывал ли ты учебник хоть раз за всю четверть. Открывал? Скажи честно, мальчик?. – Ну, я немного пролистал его пару раз, – произнёс я. Я не хотел задеть его чувств. Он с ума по своей истории сходил. – Пролистал, да? – сказал он – очень саркастично. – Твоя, ээ, контрольная работа вон там, на шифоньере. На верхушке стопки. Дай её сюда, пожалуйста.Это был очень грязный трюк, но я поднялся и дал её ему – у меня не было другого, хоть какого-нибудь выбора. Затем я опять сел на его бетонную кровать. Ё, вы не представляете, как я пожалел, что зашёл к нему попрощаться.Он стал держать мою контрольную словно это была навозная лепёшка или что ещё. – Мы проходили египтян с четвёртого ноября по второе декабря, – сказал он. – Ты решил написать о них в вопросе по выбору. Не хотелось бы тебе послушать, что ты о них сказал? – Да нет, сэр, не особо, – говорю.Он всё равно прочитал это вслух, вот так вот. Ты не можешь остановить учителя если они захотят что-то сделать. Они просто это делают.Египтяне были древней расой кавказского происхождения, жившей на одной из северных частей Африки. Последняя, как нам всем известно, является самым большим континентом в Восточном полушарии.Я должен был сидеть там и слушать эту чушь. Это определённо было подлостью с его стороны.Египтяне невероятно интересны для нас сегодня по разным причинам. Современная наука по-прежнему желает знать, какие секретные ингредиенты использовали египтяне когда они бальзамировали умерших людей так чтобы их лица не сгнивали неисчислимые века. Эта интересная загадка всё ещё бросает вызов современной науке двадцатого века.Он прекратил читать и положил мой листок. Я уже начинал его ненавидеть. ?Твои рассуждения, если это можно так назвать, заканчиваются здесь?, – сказал он очень саркастичным голосом. Вы и не подумали бы, насколько старый мужик может быть ядовитым. ?Однако, ты оставил мне небольшую заметку, внизу страницы?, – сказал он.?Да-да я помню?, – говорю. Я сказал это очень быстро потому что я хотел остановить его пока он не начал это читать вслух. Но вы бы не смогли его остановить. Он полыхал как фейерверк.Дорогой мистер Спенсер [он прочитал это вслух]. Это всё что я знаю о египтянах. Кажется я не особо заинтересовался этим несмотря на ваши очень интересные лекции. Я переживу если вы провалите меня так как я всё равно уже провалил всё остальное кроме английского. Уважающий вас, Холден Колфилд.Затем он положил мой треклятый листок и посмотрел на меня так будто только что к чертям меня разделал в пинг-понг или ещё что. Не думаю, что когда-нибудь его прощу за прочтение мне этого дерьма вслух. Я бы не прочитал ему вслух если бы он написал такое – я правда не прочитал бы. Прежде всего, я и написал-то эту чёртову приписку чтобы он не мучился что провалит меня.?Ты винишь меня за то что я провалил тебя, сынок?? – спрашивает он.?Нет, сэр! Ни в коем случае?, – отвечаю. Я чертовски хотел чтоб он прекратил звать меня ?сынок? всё время.Он попытался кинуть мою контрольную на кровать у которой он сидел. Только, он промахнулся, опять, без шуток. Мне пришлось снова встать и поднять это и положить это на ?Атлантик Манфли?. Утомляет это делать каждые две минуты.?Как бы ты поступил на моём месте? – спрашивает он. – Скажи честно, сынок?.Ну, в общем вы сами видите что ему было довольно паршиво от того что он меня провалил. Тут я начал ему наворачивать. Я говорил ему что я настоящий кретин и всё в этом духе. Я говорил ему о том, что я бы сделал то же самое если б оказался на его месте, и что большинство людей не замечает, как же трудно быть учителем. Вот это вот всё. Старая песня.А смешная правда, вообще говоря, была в том, что я как бы думал о чём-то другом, пока вешал лапшу на уши. Я живу в Нью-Йорке, и думал я о пруде в Центральном парке, который прямо у Южного входа. Я всё гадал, замёрзнет ли он к моменту, когда я вернусь домой, и если замёрзнет, то куда же денутся утки. Я думал о том, куда деваются утки когда весь пруд покрывается льдом и полностью замерзает. Я воображал, как какой-нибудь парень приезжает на фургоне и увозит их в зоопарк или ещё куда. Ну или они просто улетают оттуда.Мне повезло, в общем-то. Я имею в виду я мог вешать старую басню на уши старого Спенсера и одновременно думать о тех утках. Смешно. Вам не надо особенно думать когда вы разговариваете с учителем. Хотя внезапно он перебил мой поток вранья. Он всегда перебивает тебя. – Что ты обо всём этом думаешь, парень? Мне было бы очень интересно узнать. Очень интересно. – Вы про то, что меня выгоняют из Пэнси и вот об этом всём? – говорю. Хоть бы он закрыл свою неровную грудь. Это не было прекрасным зрелищем. – Если я не ошибаюсь, верится мне ты имел какие-то трудности и в Хутонской школе, и в Элктон-Хилле. – Он сказал это не просто с сарказмом, но ещё и как-то неприятно. – Не было у меня особых трудностей в Элктон-Хилле, – сказал я ему. – Если конкретней, я не провалил экзамены или там ещё что. Я просто свалил, типа. – Почему, разреши спросить? – Почему? О, ну это длинная история, сэр. То есть там всё довольно сложно. – У меня не было настроения вспоминать всё это при нём. Он бы не понял ничего всё равно. Это вообще не по его части. Одной из самых главных причин почему я бросил Элктон-Хилл было то, что я был окружён притворщиками. Вот и всё. Они там из всех щелей высовывались. Вот например, у них был этот директор, Мистер Хаас, так вот это был самый притворщицкий козёл из всех что я встречал в жизни. В десять раз хуже чем старик Тёрмер. По воскресеньям, к примеру, старыйХаас ходил по кругу пожимал руки всем приехавшим в школу родакам. Он был обаятельным как чёрт, ага. Если только какой-нибудь пацан не имел немного старомодно выглядящих родителей. Вам бы стоило посмотреть каким макаром он здоровался с предками моего соседа. Я говорю, если мать парня была немножко толстой или старомодно одетой или ещё что, а отец парня был одним из тех ребят кто носит эти костюмы с очень высокими плечами и старомодные чёрно-белые ботинки, – тогда старый Хаас только пожмёт им руки и улыбнётся противной улыбкой, а потом уйдёт болтать, наверно, на половину часа с чьими-то другими родителями. Я терпеть не могу этого. С ума от этого схожу. У меня так падало настроение что я сходил с ума. Я ненавидел этот богом проклятый Элктон-Хилл.Старик Спенсер спросил у меня потом что-то, но я не расслышал его. Я думал о старом Хаасе. ?Что, сэр?? - говорю. – Ты хоть чуть-чуть волнуешься об уходе из Пэнси? – О, я немного волнуюсь, всё верно. Конечно, волнуюсь… но всё-таки не особо. Пока ещё не особо, по крайней мере. Думаю это до меня пока ещё не дошло просто. Нужно время чтоб до меня дошло. Всё что я делаю сейчас –думаю о возвращении домой в среду. Я идиот. – Ты совсем не беспокоишься о своём будущем, сынок? – О, у меня есть некоторые опасения насчёт моего будущего, всё правильно. Конечно. Конечно, я беспокоюсь. – Тут я задумался на минутку о своём будущем. – Но не особо много, полагаю. Не особо много, я полагаю. – Забеспокоишься, – сказал старик Спенсер. – Забеспокоишься, парень. Забеспокоишься, когда будет уже слишком поздно.Мне было неприятно слышать как он говорит это. Словно я скоро умру или уже умер или ещё что. Это было очень угнетающе. ?Наверняка задумаюсь?, – говорю. – Я бы хотел вдолбить тебе в голову способность думать о своём будущем, мальчик. Я пытаюсь помочь тебе. Я пытаюсь помочь тебе, если я вообще могу. Он правда пытался, тоже. Вы можете видеть это. Но дело в том что мы просто были чересчур на разных сторонах полюса, вот и всё. ?Я знаю что вы пытаетесь, сэр, – говорю. – Спасибо вам большое. Честно. Я это ценю. Я действительно благодарен вам?. После этих слов я встал с кровати. Ох, я больше не мог там сидеть даже десять минут, иначе бы я сдох. ?Знаете, вообще-то, мне сейчас надо идти. У меня в спортзале полно вещей и мне надо забрать их домой. Правда надо?. Он посмотрел на меня и опять начал качать головой, с очень серьёзным выражением лица. Мне стало его чертовски жалко, совсем внезапно. Но я не мог там больше ошиваться, мы были в разных углах ринга, и он вечно промахивался мимо кровати когда что-то бросал на неё, и этот его старый грустный халат, и эта его грудь голая, и гриппозный запах каплей Викс по всей комнате. ?Слушайте, сэр. Не расстраивайтесь из-за меня, – говорю. – Я переживу. Со мной всё будет нормально. У меня просто переходный период сейчас. Все проходят через этот период, ну, разве нет?? – Я не знаю, сынок. Я не знаю.Ненавижу, когда кто-то отвечает вот так. ?Ну конечно. Конечно, все проходят, – говорю. – Вот что, сэр. Пожалуйста, не расстраивайтесь так из-за меня. – Я даже как бы положил ему руку на плечо. – Ладно?? – говорю. – Не хотел бы выпить чашку горячего шоколада перед уходом? Миссис Спенсер могла бы…– Хотел бы, правда хотел, но ведь, мне надо идти. Мне нужно прямо в спортзал. Спасибо, в общем. Спасибо большое, сэр.Затем мы стали пожимать друг другу руки и делать всю эту чушь. И тут мне стало грустно до чёрта, вот так.– Я вам черкну строчку, сэр. Вылечивайтесь от своего гриппа поскорей. – Прощай, сынок.После того как я захлопнул дверь и стал спускаться в гостиную, он крикнул мне что-то, но я не всё расслышал. Я почти уверен что он крикнул мне ?Удачи тебе!?, чертовски надеюсь что нет. Я бы никогда никому не крикнул ?Удачи!? или ?Счастливого пути!? Звучит ужасно, если начать вдумываться.Глава IIIЯ самый страшный лгун из всех кого вы видели в жизни. Это ужасно. Если я направляюсь в магазин купить какой-нибудь – всего лишь – журнал, и кто-нибудь спросит меня, куда я иду, я ложно отвечу: ?Я иду в оперу?. Это ужасно. Так что когда я сказал старику Спенсеру, что мне надо пойти в спортзал забрать мои вещи – это была полнейшая ложь. Я вообще ничего из своих проклятых вещей не храню в зале.Где я жил в Пэнси, я жил в крыле имени Оссенбергера новой общаги. Она была только для младших и старших. Я был младшим. Мой сосед по комнате был старшим. Крыло было названо в честь одного парня Оссенбергера, закончившего Пэнси. Он сколотил состояние на похоронном бизнесе после выпуска из Пэнси. Что он сделал, он понастроил этих похоронных бюро по всей стране, так что вы можете похоронить членов своей семьи примерно за пять баксов на каждого. Вам стоит увидеть старину Оссенбергера. Он наверняка просто запихивает их в мешок и бросает в реку. Короче, он отдал Пэнси кучу денег, ну и они назвали наше крыло в его честь. На первый футбольный матч в году он приехал в школу в этом большом треклятом ?Кадиллаке? и мы все были обязаны вскочить на трибунах и трубить вовсю – то есть аплодировать и орать. Потом, на следующее утро, в капелле [совпадение или нет, но можно также перевести ?в похоронном бюро?], он устроил речь часов на десять. Он начал с полтинника старинных анекдотов, просто чтоб показать нам что он был самым обычным человеком. Очень большое дело. Затем он стал рассказывать нам, как он никогда не смущается, в случае каких-нибудь трудностей или чего, опуститься прямо на колени и помолиться Господу. Он говорил, мы всегда должны молиться Богу – говорить с Ним, все дела, – где бы мы ни были. Он сказал, мы должны думать об Иисусе как о своём другане или вроде. Он сказал он всё время разговаривает с Иисусом. Даже когда он ведёт машину. Я прямо офигел. Я так и вижу, как этот большой фальшивый ублюдок переключается на первую передачу и просит Иисуса послать ему чуть больше покойничков. Единственная хорошая часть в его речи была как раз посередине. Он рассказывал нам всем о том, каким важным парнем он был, каким замечательным и вообще, как вдруг парень что сидел прямо передо мной, Эдгар Марсалла, очень громко пукнул. Это было очень грубо, в церкви и вообще, но всё равно это было довольно смешно. Старик Марсалла. Он чуть крышу не сорвал к чёртовой матери. Никто вслух не засмеялся, а старина Оссенбергер сделал вид, что ничего и не слышал, но вот старик Тёрмер, директор, сидел совсем рядом с ним на кафедре, да, и вы бы сказали, что вот он-то всё слышал. Ох, ну и разозлился он. Тогда он ничего не сказал, но следующим вечером он собрал нас на дополнительное занятие в холле учебного корпуса, вошёл и устроил речь. Он сказал, что мальчик, который устроил такой возмутительный поступок в церкви, недостоин учиться в Пэнси. Мы пробовали упросить нашего Марсаллу дать ещё залп прямо во время речи старика Тёрмера, но он был не в том настроении. Словом, вот где я жил в Пэнси. Крыло имени старины Оссенбергера, в новой общаге. Было довольно приятно вернуться в свою комнату после ухода от старика Спенсера, потому что все были внизу на игре, а батарея в комнате работала, в виде исключения. Стало даже как-то уютно. Я снял свои куртку и галстук и расстегнул воротник рубашки; и затем я надел эту шапку что я купил в Нью-Йорке тем утром. Это была такая красная охотничья шапка, с одним из этих очень, очень длинных козырьков. Я увидел её в витрине одного спортивного магазина, когда мы вылезли из подземки, сразу после того, как – я уже говорил – я оставил там все чёртовы рапиры. Она стоила мне всего доллар. Способ как я носил её, я поворачивал её козырьком назад – очень старомодно, признаю, но мне больше нравилось так. Я хорошо смотрелся в ней, задом наперёд. Затем я взял ту книгу которую тогда читал и сел в моё кресло. Там было по два кресла в каждой комнате. У меня было одно и у моего соседа, Уорда Стрэдлейтера, было одно. Ручки были в печальном состоянии, потому что постоянно на них все садились, но это всё равно были довольно удобные кресла.Книга что я читал была та книга, что я взял в библиотеке по ошибке. Они дали мне не ту книгу, а я не заметил этого, пока не вернулся в свою комнату. Они дали мне ?Из дебрей Африки?, автор – ИсаакДинесен. [1937 г., автобиографическая повесть датской писательницы Карен Бликсен, публиковавшейся под псевдонимом Исаак Динесен.] Я думал, плохая книга, но это было не так. Это была очень хорошая книга. Я немного нелитературный, но я много читаю. Мой любимый автор это мой брат Д.Б., а другой любимый – Ринг Ларднер. Мой брат дал мне книгу Ринга Ларднера в день рождения, прямо перед тем как я оказался в Пэнси. Там были эти очень смешные, сумасшедшие пьесы, а потом там была одна история об одном дорожном полицейском, который влюбляется в ту очень милую девушку, которая вечно гоняет. Вот только он уже женат, полицейский этот, так что он никак не может жениться на ней. А потом эта девушка погибает, потому что она вечно ездила слишком быстро. Этот рассказ просто убил меня. Что я больше всего люблю так это книгу которая хотя бы иногда забавная. Я читаю много классических книг, как ?Возвращение на родину? [Томас Харди] и так далее, и они мне нравятся, и я читаю много военных книг, и мистерий, и много чего ещё, но они не слишком-то меня трогают. Что меня правда трогает, так это, когда вот ты полностью прочитаешь книгу, ты хочешь, чтобы автор что это написал стал твоим обалденным другом и ты бы мог позвонить ему на телефон когда бы ты этого ни захотел. Это нечасто случается, в общем. Я был бы не против позвонить этому Исааку Динесену. И Рингу Ларднеру, если бы Д.Б. не сказал мне что он уже умер. Взять вот ?Бремя страстей человеческих? Сомерсета Моэма. Я прочёл её прошлым летом. Это вполне хорошая книга в общем-то, но мне не захотелось позвонить Сомерсету Моэму. Не знаю, он просто не такой парень кому бы я хотел позвонить, вот и всё. Я бы лучше позвонил старому Томасу Харди. Мне нравится его Юстасия Вэй.Короче, я надел свою новую шапку и сел и начал читать эту книгу ?Из дебрей Африки?. Я уже прочитал её, но мне хотелось перечитать некоторые моменты заново. Я прочитал только около трёх страниц, в общем, когда я услышал как кто-то выходит из душевой. Даже не глядя я точно понял кто это был. Это был Роберт Экли, парень который жил в комнате рядом с моей. Там был душ между каждыми двумя комнатами в нашем крыле, и раз восемьдесят пять в день старина Экли входил ко мне без стука. Наверное, он был единственным парнем во всей общаге, кроме меня, кто не спустился на игру. Он вообще почти никуда не ходил. Он был очень своеобразной личностью. Он был сеньором, старшим, и он пробыл в Пэнси все четыре года и вообще, но никто даже не называл его как-нибудь кроме ?Экли?. Даже Херб Гейл, его собственный сосед по комнате, вряд ли когда-нибудь называл его ?Боб? или даже ?Эк?. Даже если он когда-нибудь женится, его собственная жена наверняка будет звать его ?Экли?. Он был одним из этих очень, очень высоких, сутулых парней – в нём было около шести футов четырёх дюймов (~193 см), – с гнилыми зубами. За всё то время что он жил в комнате рядом со мной я никогда, ни одного раза не видел его, чистящего свои зубы. Они всегда выглядели мохнатыми и ужасными, и он к чёрту делал тебя почти больным если ты смотрел на него в столовой когда его рот был набит картошкой пюре и горохом или ещё чем. Кроме того, у него было полно прыщей. Не только на лбу или на подбородке, как у большинства парней, но вообще на всём его лице. Но и это ещё не всё, у него был ужасный характер. Ещё он был каким-то неприятным. Я не слишком сходил по нему с ума, если говорить по правде.Я мог ощущать его стоящим на пороге душа, прямо за моим креслом, высматривающим, был ли Стредлейтер в комнате. Он ненавидел личность [кишки, сущность] Стредлейтера и никогда не заходил в комнату если где-нибудь там был Стредлейтер. Да он почти всех ненавидел, к чёртовой матери.Он слез с порога душевой и впёрся в комнату. ?Приве-е-т?, – сказал он. Он всегда здоровается так, словно ему невероятно скучно или он невероятно устал. Он не хотел, чтоб вы подумали, что он пришёл увидеть вас или ещё что. Ему хотелось, чтоб вы подумали, что он зашёл по ошибке, Господи Боже.?Здорово?, – говорю, но не отрываюсь от книги. Если при парне вроде Экли ты оторвёшься от книги, ты пропал. Ты всё равно пропал, но это будет не так быстро если ты не обратишь на него внимания.Он начал гулять по комнате, очень медленно, блин, как обычно, трогая твои личные вещи на столе и тумбочке. Ох, как же он иногда на нервы действовал. ?Как фехтование прошло?? – спрашивает. Ему просто хотелось оторвать меня от книги и лишить удовольствия. Глубоко наплевать ему было на фехтование. – Наши выиграли, или как? – говорит. – Никто не выиграл, – говорю. Не глядя на него, ага. – Чё? – говорит. Он всегда заставляет тебя повторять дважды. – Никто не победил, – говорю. Я скрытно выглянул посмотреть с чем он там возился на моей тумбочке. Он пялился на фотографию девчонки с которой я водился в Нью-Йорке, Салли Хейс. Он должно быть брал эту треклятую фотографию и пялился на неё как минимум пять тысяч раз с тех пор как я её поставил. А ещё он всегда ставил её обратно не на то место, когда заканчивал. Он делал это специально. Вы бы тоже так сказали. – Никто не победил, – говорит. – То есть как это? – Я оставил проклятые рапиры и экипировку в подземке. Я по-прежнему не смотрел на него. – В подземке, Боже правый! Ты потерял их, что ли, ты это имеешь в виду? – Мы сели не на тот поезд. Мне пришлось вскакивать смотреть на чёртову карту на стене.Он подошёл и встал у меня на свету. ?Эй, – говорю. – Я читаю одно и то же предложение в двадцатый раз с тех пор как ты вошёл?.Любой другой кроме Экли понял бы такой намёк. Но не он, не-е-т. – Думашь они тя заставят заплатить за них? – Я не знаю, и мне вообще без разницы. Как нащётсесть или ещё что, крошка Экли? Ты ведь у меня прямо на свету стоишь.Он не любил, когда его называли ?малыш Экли? или как-нибудь вроде этого. Он всегда говорил что это я малыш потому что мне было шестнадцать а ему восемнадцать. Его с ума сводило, что я называл его ?малыш Экли?.Он продолжал стоять на свету. Он определённо был того рода парней что не уйдут со света и не дадут тебе читать если ты их попросишь. Он сделает это, всё-таки, но гораздо позже, если ты попросишь его. – А что читаешь-то? – спрашивает. – Книгу, блин.Он перевернул мою книгу своей лапой так чтобы увидеть её название. ?Что-то хорошее?? – спрашивает. – То предложение что я всё читаю просто потрясающее.Я могу быть довольно саркастичным, когда я в настроении. А он этого не понял, снова. Он начал заново бродить по комнате, трогать все мои личные вещи, вещи Стредлейтера. В конце концов, я положил мою книжку на пол. Ты не сможешь прочитать ничего если рядом парень вроде Экли. Это невозможно.Я сполз к чёрту к самой спинке кресла и смотрел, как старина Экли превращает мою комнату в свой дом. Я чувствовал некоторую усталость из-за поездки в Нью-Йорк и так далее, ну и я начал зевать. А потом я начал немножко валять дурака. Иногда я веселюсь по полной, просто чтоб было не так скучно. Вот что я сделал, я нацепил свою старую добрую охотничью шапку козырьком вперёд и опустил его на глаза. Таким макаром я не видел ни хрена. ?Кажется я слепну, – говорю я этим очень хриплым голосом. – Милая моя матушка, всё погружается в такой мрак вокруг меня?. – Да ты съехал, Богом клянусь, – произносит Экли. – Милая матушка, протяни мне свою руку. Почему ты не хочешь подать мне руку? – Эх ты, повзрослей уже наконец.Я начал искать рукой вокруг, как слепой, но не вставал или ещё чего. Я продолжал болтать: – Милая матушка, почему ты не хочешь протянуть мне руку помощи? Я всего лишь прикалывался, чесслово. Иногда это меня веселит. Кроме того, я знал что это до чёртиков злит старину Экли. Он всегда будил во мне старого садиста. Я довольно часто так издевался над ним. В конце концов, я бросил эту затею, в общем. Я опять развернул шапку, уже козырьком назад, и расслабился. – Чьё эт? – спросил Экли. Он держал наколенник моего соседа по комнате и показывал мне. Этот чел Экли хватал всё. Он бы небось даже твой старый пластырь или ремень схватил. Я сказал ему что это Стредлейтера. Так он сразу швырнул это на его кровать. Он взял это с тумбочкиСтредлейтера, а бросил на кровать.Он подошёл и уселся на подлокотник стредлейтеровского кресла. Он никогда не садился в кресло. Лишь вечно на подлокотник. ?Где блин ты достал эту шляпу?? – спросил. – В Нью-Йорке. – Сколько? – Бакс. – Надули тебя.Он принялся чистить свои ногти на ногах кончиком спички. Он всегда чистил свои ногти на ногах. В каком-то смысле это было смешно. Его зубы вечно выглядели покрытыми мхом, его уши вечно были грязны как котлы в аду, но он всегда чистил ногти на ногах. Я полагаю он думал что это делало его очень чистоплотным.Он опять взглянул на мою шапку пока их чистил.– Дома мы носим шляпы типа таких чтоб стрелять оленей, – говорит. – Господи, Холден, это шляпа для охоты на оленей.– Да вот чёрта с два… – Я снял шапку и посмотрел на неё. Я типа закрыл один глаз, как будто я прицеливался. – Это шляпа для охоты на людей, – говорю. – Я в этой шляпе людей стреляю.– Твои предки ещё не знают, что тебя отчислили? – Не-е-т. – А где там Стредлейтера черти носят, кстати? – Внизу на игре он. У него свидание. – Я зевнул. Я постоянно зевал. А всё потому, что в комнате было чертовски тепло. Это вгоняло в сон. В Пэнси ты либо мёрзнешь до смерти, либо подыхаешь от жары. – Великий Стредлейтер, – хмыкнул Экли. – Слушй. Одолжи мне твои ножницы на секунду, лано? Они ведь рядом с тбой? – Нет. Я уже упаковал их. Они где-то на верхушке шкафа. – Достань их на секунду, лано? У меня тут ноготь задрался, отрезать хочу.Ему не было дела, убрал ты что или нет и что вещь лежит на верхушке шкафа. Я достал их для него в итоге. А ещё я чуть не убился в процессе. Как только я открыл дверцу шкафа, стредлейтерова теннисная ракетка – с этой его деревянной рукояткой – грохнулась мне на башку. Был такой ?бемс?, чертовски больно ударило. Это чуть и Экли не угробило. Он начал ржать своим очень высоким фальцетом. Ржал всё время пока я лазил доставать ему чемоданчик чтоб взять и дать ему ножницы. От смеха он чуть и не сдох. Что-то такое – парню прилетает в голову камень или вроде – смешило Экли до боли в животе. ?Да у тебя есть чёртово чувство юмора, Экли, детка, – говорю ему. – Ты это знал? – Я передал ему ножницы. – Давай я буду твоим менеджером. Я тебя на чёртово радио устрою. – Я уселся обратно в кресло, а он начал стричь свои большие торчащие ногти. – Как нащёт использовать там стол или что-то вроде? – говорю. – Стриги их над столиком, въехал? Я совсем не хочу гулять ночью по твоим гнусным ногтям голыми ногами?. Он продолжил стричь прямо над полом, не въехал. Херовые у него манеры. Вот я о чём. – С кем у Стредлейтера свиданка? – спрашивает. Он всё следил за отношениями Стредлейтера, даром что он его ненавидел от души. – Да не знаю. А что? – Ничего. Бля, я терпеть не могу этого сукин сына. Он один такой сукин сын, которого я реально не выношу. – А он по тебе с ума сходит. Сказал мне, что думает, что ты чёртов принц, – говорю. Я называю людей ?принцами? или ещё как довольно часто, когда стебусь. Это спасает меня от скуки или что-то вроде того. – Это его постоянное высокомерное отношение, – Экли сам себя завёл, – Я не переношу этого сукина сына. Ты вот думаешь он… – Ты бы не хотел стричь свои ногти над столом, чёрт тебя..? – говорю ему. – Я тебя раз пятьдесят… – У него всё время этот снисходительный вид, – не слышит меня Экли, – Я даже не считаю этого сукина сына умным. Это только он так считает. Он думает он почти самый… – Экли! Твою в бога душу мать! Можешьпожалуйста стричь свои грёбаные ногти над столом? Я тебя в пятидесятый раз прошу.Он начал их стричь над столом, ура, прогресс. Единственным способом заставить его что-то делать было наорать на него.Я посмотрел на него некоторое время. Затем я начал речь: – Ты злишься на Стредлейтера из-за того что периодически он говорит тебе о чистке зубов. Он не хочет обидеть тебя, совсем-совсем нет. Он не говорил этого прям вот вслух, но он никого не хочет обидеть. Всё что он имеет в виду это то, что ты бы выглядел лучше и чувствовал себя лучше, если бы ты, ну, чистил иногда свои зубы. – Я чищу свои зубы. Не гони. – Нет, не чистишь. Я слежу за тобой, ты не чистишь, – говорю. Я сказал это без усмешки, без упрёка. Мне было жалко его, в общем-то. Я про то, что совсем не приятно услышать, если кто-нибудь вдруг тебе скажет, что ты не чистишь свои зубы. – Нормально всё со Стредлейтером. Он не очень плохой. Просто ты его не знаешь, вот в чём беда. – А всё равно он сукин сын. Он тщеславный грёбаный сукин сын. – Ну да, он тщеславный, но в чём-то он благородный. Правда, – говорю. – Смотри. Представь, к примеру, что Стредлейтер носит галстук, который тебе нравится. Я грю, на нём галстук, который тебе чер-товски нравится – это только пример, не на самом деле. Знаешь что бы он сделал? Он бы наверно снял его и отдал тебе. Это уж наверняка. Или – знаешь как бы он поступил? Он бы положил его тебе на кровать или ещё что. Но он бы дал тебе этот грёбаный галстук. А большинство парней бы только… – К чёрту это, – сказал Экли. – Будь у меня его деньги, я бы тоже… – Нет, не ?тоже?. – Я покачал головой. – Не отдал бы ты ему галстук, малыш Экли. Если б у тебя были его деньги, ты бы был одним из самых… – Хватит звать меня ?малыш Экли?, ей-богу, достал. Я тебе по возрасту в отцы гожусь. – Нет, не годишься. Боже, иногда он нереально раздражающий. Никогда не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать. – Начнём с того, что чёрта с два бы я дал тебе оказаться в моей семье, – сказал я. – Ладно, просто кончай звать меня…Вдруг дверь открылась, и старина Стредлейтер собственной персоной без стука быстро вошёл в комнату. Он всегда куда-то спешил. Словно у него было важных дел по горло. Он подошёл ко мне и играясь как чёрт дважды хлопнул по моим щекам – а такое может очень раздражать. – Слушай, – говорит. – У тебя есть какие особые планы на вечер? – Да не знаю. Возможно. А какого чёрта там творится снаружи – снег что ли метёт? У него вся куртка в снегу была. – Ага. Слушай. Если ты сегодня никуда особо не идёшь, может одолжишь мне свою шерстяную спортивку? – Кто выиграл матч? – спрашиваю. – Ещё только середина игры. Мы сливаемся, – сказал Стредлейтер. – Нет, без шуток, ты одолжишь мне свою куртку на вечер или нет? Я залил всю свою серую фланелевую какой-то дрянью. – Да я не против, я только не хочу чтоб ты её растянул своими проклятыми плечами, – говорю. Мы были практически одного роста, но он весил почти вдвое больше моего. А ещё эти его широченные плечи. – Не растяну, – говорит. Он пошёл в уборную в обычной своей спешке. – Как жизнь, а, Экли? – спрашивает у Экли. Он был как минимум довольно дружелюбным, Стредлейтер этот. Вообще это была маскировка под дружелюбие, но он хотя бы здоровался с Экли, да и вообще.Экли только пробормотал что-то, когда тот спросил ?Как жизнь?? Он не ответил ему, но всё-таки кишка была у него тонка, чтоб хотя бы не промычать что-то. А затем он сказал мне: – Думаю, пойду я. Увидимся потом. – Ладно, – говорю. У меня не разбивалось сердце, когда он возвращался в свою собственную комнату.Старик Стредлейтер начал стягивать с себя куртку, галстук и так далее. ?Вот думаю может побриться по-быстрому?, – говорит. У него росла довольно густая борода. Самая настоящая, и усы тоже. – Где там у тебя девушка? – спросил я у него. – Она ждёт во флигеле.Он вышел из комнаты со своими вещами и полотенцем подмышкой. Без майки или футболки. Вечно он разгуливал с голым торсом, потому что думал, что у него чертовски хорошее телосложение. Ну оно, в принципе, таким и было, да. Это я должен признать.Глава IVУ меня не было никаких особых дел, так что я уселся на раковину и болтал с ним пока он брился. Мы были одними-единственными в умывалке, так как все ещё были на матче. Жарко было как в аду и стёкла все запотели. Там стояло около десяти раковин, все как раз у стены. Стредлейтер выбрал среднюю. Я сел на ту что была справа от него и стал крутить кран холодной воды туда-сюда – вот такая нервная привычка у меня. А Стредлейтер, пока брился, насвистывал ?Песнь Индии?. У него был один из тех очень пронзительных свистов, что практически никогда не попадают в тональность песни, а он всегда выбирал такие, которые и хорошему свистуну исполнить тяжело – такие, как ?Песнь Индии? или ?Бойня на Десятой авеню?. Он мог любую песню серьёзно испортить.Помнишь я раньше сказал что Экли был разгильдяем по своей натуре? Ну, таким же был и Стредлейтер, только немного в другом смысле. Стредлейтер больше был скрытым разгильдяем. Он всегда выглядел отлично, Стредлейтер то есть, но вот вы бы посмотрели, например, на его бритву. Она всегда была ржавой как чёрт и вся полна засохшей пены, волос и мусора. Он никогда её не чистил хоть как-нибудь. Он всегда хорошо смотрелся, когда заканчивал приводить себя в порядок, но всё равно он был по натуре неряхой, уж я-то это знаю. Причина по которой он ухаживал за собой чтобы выглядеть аккуратно была в том, что он был безумно влюблён в себя самого. Он считал себя самым красивым парнем во всём Западном Гемпшире. Он и был довольно красивым, да – я признаю. Но он больше был из тех красивых парней, что если бы ваши родители увидели его фотографию в вашем альбоме с фотографиями всех учеников, они бы спросили: ?А кто этот мальчик?? Я хочу сказать, красота его была альбомная. Я знал кучу ребят в Пэнси намного красивее Стредлейтера, на мой взгляд, но они не выглядят так на своих фотографиях в альбомах. Там у них обычно нос большой или уши торчат. Я постоянно замечаю эту штуку с красотой и фотографиями.В общем, я сидел на раковине рядом с той, над которой брился Стредлейтер, и как бы игрался с водой. На мне всё ещё была надета моя красная охотничья шапка, с козырьком назад, ага. О, я и правда был в восторге от этой шляпы. – Эй, – говорит Стредлейтер. – Не окажешь мне большую услугу? – Какую? – спрашиваю. Не слишком воодушевлённо. Он всегда просил тебя сделать ему большое одолжение. Глянь на любого очень красивого парня, или парня который много о себе думает: вечно они просят тебя оказать им большое одолжение. Только потому что они сходят по себе с ума, они думают, что и ты сходишь по ним с ума, и что ты прямо сдохнуть можно как хочешь оказать им услугу. Да это же смешно, в каком-то смысле. – Ты идёш куда сёдня вечером? – спрашивает. – Возможно. Или нет. Я не знаю. А что? – Я должен прочесть с сотню страниц по истории к понедельнику, – говорит. – Как насчёт написать за меня сочинение, по английскому, м? Меня прибьют, если я не сдам эту дурость к понедельнику, вот почему я прошу. Как нащёт этого?Это было очень смешно, упасть как смешно, правда. – Я тот, кто убирается из этого чёртового места, и ты просишь меня написать тебе грёбаное сочинение, – говорю. – Ну-уда-а, я знаю. Дело в том, однако, что мне конец, если я им не сдам. Будь другом. Будь дружбаном. Выручишь?Я не сразу ему ответил. Неопределённость полезна для таких придурков как Стредлейтер. – Что сочинять? – спрашиваю. – Что хочешь. Любое описание. Комната. Или дом. Или место где ты однажды жил или что – ты знаешь. Лишь бы этих описаний там было много как в аду. Он широко зевнул пока говорил это. У меня от этого все кишки перевернулись. Я про то как они зевают прямо в тот момент, когда просят тебя сделать им ёбаное одолжение. ?Ты только не пиши слишком хорошо, и всё, – говорит мне. – Этот сукин сын Хартселл думает ты знаток в английском, и он знает что ты мой сосед по комнате. Так я грю то есть не лепи все эти запятые и прочее на нужные места?.Вот ещё кое-что от чего у меня по-королевски болит задница. Я про то, что ты хорош в написании сочинений, а кто-то начинает болтать о запятых. Стредлейтер всегда так делал. Он хотел заставить тебя думать, что единственной причиной того что он был слаб в написании сочинений было то, что он ставил запятые не в те места. В этом смысле он был немного похож на Экли. Я как-то сел рядом с Экли на баскетбольном матче. У нас был потрясный чел в команде, Хови Койл, который мог забрасывать им с самой середины поля, даже не задевая щита или сетки. А Экли всё говорил, всю блин игру, что Койл был идеально сложен для баскетбола. Боже, как же я ненавижу такое.Мне стало скучно сидеть на умывальнике через какое-то время, так что я отошёл на пару шагов назад и начал изображать что-то вроде чечётки, просто от нехер делать. Я просто развлекался. На самом деле я не умею отплясывать чечётку или ещё что, но в умывальнике был каменный пол, как раз годный для такого. Я начал изображать одного из тех парней в кино. Из одного из этих мюзиклов. Для меня фильмы как отрава, я их ненавижу, но мне очень нравится изображать из себя актёров. Старик Стредлейтер пялился на моё отражение в зеркале пока брился. Всё что мне нужно это публика. Я эксгибиционист. ?Я чёртов сын чёртового губернатора, – говорю. Я очень старался. Скакал там по всей умывалке. – Он не хочет дать мне стать чечёточником. Он хочет отправить меня в Оксфорд. Но чечётка у меня в крови, чёрт подери!?Старик Стредлейтер засмеялся. У него не было особых проблем с чувством юмора. – Это первая ночь ежегодного шоу Зигфельда Фоллиса! Я начал задыхаться. Фиговая у меня дыхалка. – Ведущий не может выйти на сцену! Он напился как скотина. Так кого возьмут они чтобы занять его место? Меня, вот кого. Маленького крошку губернского сынка! – Хде ты достал эту шляпу?? – спрашивает Стредлейтер. Он имел в виду мою охотничью шапку. Он её впервые заметил.Я уже запыхался, так что я перестал скакать вокруг. Я снял свою шапку и посмотрел на неё наверно в девятнадцатый раз. – Я достал её в Нью-Йорке этим утром. За один бакс. Нраится?Стредлейтер кивнул. – Отличная, – говорит. Он только подлизывался ко мне, на самом деле, потому что сразу после этого он сказал: – Слушай. Ты собираешься писать сочинение для меня? Я должен знать. – Если у меня будет время, напишу. Если нет, то нет, – говорю. Я снова уселся на раковину рядом с ним. – С кем у тебя свидание? – спрашиваю у него. – С Фитцджеральд? – Чёрта с два, нет! Я ж тебе говорил. Я порвал с этой свиньёй. – Да-а?? Отдай её мне, чувак. Я серьёзно. Она моего типа. – Да бери… Она слишком взрослая для тебя.Внезапно – без серьёзной причины, правда, разве что я был в настроении повалять дурака – мне захотелось спрыгнуть с умывальника и сделать старому Стредлейтеру двойной нельсон. Это удержание в реслинге, если вы не знаете, когда ты со спины просовываешь противнику руки подмышками, хватаешь его за затылок и гнёшь голову к груди, а вернее просто всё ниже и ниже – пока шея не сломается, если тебе этого хочется. Ну я так и сделал. Я приземлился на него как чёртова пантера. – Бросай это дело, Холден, ей-богу! – сказал Стредлейтер. Он был не в настроении. Он брился и всё такое. – Ты хошь шоб я шо сделал – башку себе к чёрту отрезал?А я не отпускаю. Я довольно удачно его зажал двойным нельсоном. ?Сам вырвись из моих железных тисков, – говорю?. – И-сусХристос…Он положил свою бритву, и вдруг резко вскинул свои руки и как бы разбил мои тиски. Он был очень сильным парнем. Я очень слабый парень. – А теперь, брось маяться этой дурью, – сказал он. Опять начал бриться везде. Он всегда бреется дважды, чтобы выглядеть как святой. Этой своей ужасающей старой бритвой. – С кем ты тогда встречаешься, если не с Фицджеральд? – спрашиваю его. Я сел на рукомойник напротив него, опять. – С той малышкой Филлис Смит? – Нет. Должен был с ней, но всё перемешалось. Это соседка по комнате девушки Бада Тоу… Ой. Я чуть не забыл. Она ж знает тебя. – Кто меня знает? – Та, с кем я встречаюсь сегодня. – Да-а? – спрашиваю. – А как её зовут? – Я был заинтригован. – Дай подумать… М. Джин Галлахер.Бля. У меня тут чуть сердце не остановилось. – Джейн Галлахер, – говорю. Я аж сполз с раковины когда он это сказал. Господи, я фактически умер. – Ты чёрт возьми прав, я её знаю. Она жила буквально через дверь от меня, позапрошлым летом. У неё ещё был тот большой вонючий доберман-пинчер. Это из-за него я её встретил. Её псина бывало забегала в наш… – Ты у меня прямо на свету стоишь, Холден, Господи, – произнёс Стредлейтер. – Вот те обязательно прям тут стоять?Ёпт, ну я и взбудоражен был, ох блин и дела. – Где она? – спрашиваю у него. – Я должен спуститься вниз и поздороваться с ней хотя бы. Где же она? В пристройке? – Ага. – Как это она меня вспомнила? Она сейчас в Б.М. [Брин Мор, женский колледж в Пенсильвании] учится? Она говорила что наверно поступит туда. А ещё говорила что может в Шипли попадёт. Я думал она в Шипли. Как это она обо мне вспомнила? Я был очень взволнован, правда. – Да не знаю я, Господи. Может встанешь, а? Ты на полотенце моём, – сказал Стредлейтер. Я сидел на его тупом полотенце. – Джейн Галлахер, – говорю вслух. Я всё никак не мог опомниться. – Господи Иисусе.Старик Стредлейтер намазывал ?Виталисом? свои волосы. Моим ?Виталисом?. – Она танцовщица, – говорю, – балет и всё такое. Раньше она по два часа каждый день занималась, прямо на самом солнцепёке иногда, даже под дождём пару раз, представляешь? Она всё переживала, что у неё ноги испортятся – заплывут жиром и всё… Я с ней в шашки постоянно играл. – Ты с ней во что постоянно играл?? – В шашки. – В шашки, чёрт тебя возьми! – Ага. Она помню не желала двигать свои дамки. Вот чё она творила? У неё появлялась дамка, а она ей не ходила. Она просто оставляла её в последнем ряду, и всех друг за другом там собирала. И ни одного хода ими не делала. Ей просто нравилось, как они смотрелись: четыре дамки в последнем ряду.Стредлейтер ничего мне не ответил. Такие вещи обычно почти никому не интересны. – Ей мама состояла в том же клубе что и мы, – рассказываю я ему. – Я как-то подвозил там клюшки для гольфа, подрабатывал. Несколько раз и её матери подносил. Она ударов по сто семьдесят тратила на девять лунок, из восемнадцати.Стредлейтер не особо меня слушал. Он расчёсывал свои великолепные волосы. – Нада бы спуститься и хоть поздороваться с ней, – говорю. – Так чё ж не идёшь? – Иду я, ещё минуту.Он начал заново делать пробор. Причёска у него битый час занимала. – Её мама и папа развелись. Мать потом вышла за какого-то алкаша, – говорю. – Пропитой мужик с волосатыми ляжками. Помню я его. Он вечно в одних семейниках ходил. Джейн говорила, что он вроде как драматург или ещё там какой хрен, но всё что я видел это как он постоянно бухает и слушает каждую идиотскую программу по радио. И бегает вокруг этого злосчастного дома, голяком. А там Джейн рядом, и мать её, и я. – Чё, правда? – спрашивает Стредлейтер. Вот это его заинтересовало, да. Как бухой в стельку мужик шатается по дому голый при девчонке поблизости. Стредлейтер был натуральным извращенцем, один секс на уме. – У неё было дурацкое детство. Я это всё не выдумал.Но это Стредлейтера не интересовало, куда там. Ему только разврат подавай. – Джейн Галлахер, Господи…Я не мог перестать о ней думать. Ни в какую не получалось. – Я должен спуститься и увидеть её, хотя бы. – Так хули ты не спускаешься-то, а? Всё только говоришь об этом. – сказал Стредлейтер.Я подрулил к окну, но не видно было ни черта, оно всё запотело из-за жары в умывальной. – Сейчас у меня нет настроения, – говорю. Не было его. А для такого ты должен быть в настроении. – Я думал, она учится в Шипли. Готов был поклясться, что в Шипли. Я прошёлся взад-вперёд по умывалке. Всё равно мне больше было нечем заняться. – Ей понравилась игра? – спрашиваю. – Да, наверное. Я не знаю. – А она не говорила тебе, как мы раньше всё время играли в шашки, или хоть что-нибудь, говорила? – Да не знаю я. Господи. Я же только что встретил её, – ответил Стредлейтер. Он наконец закончил расчёсывать свои драные прекрасные волосы и убирал все свои стрёмные принадлежности. – Слушай. Передай ей от меня привет, слышишь? – Ладно, – бросил Стредлейтер, но я знал что он скорей всего не передаст. Возьми к примеру парня как Стредлейтер, они никогда не передают твои приветы людям.Он вернулся в комнату, но я ещё поторчал немного в умывалке, всё думал о старой Джейн. А потом тоже пошёл в комнату.Стредлейтер возился со своим галстуком перед зеркалом, когда я вошёл. Он половину своей никчёмной жизни тратит перед зеркалом. Я забрался на кресло и типа присматривал за ним оттуда. – Эй, – говорю ему. – Не говори ей, что меня отчислили, лады? – Лады.Была у Стредлейтера одна хорошая черта. Тебе не надо было объяснять ему каждую грёбаную мелочь, что, зачем и почему, как приходилось делать с Экли. В основном, думаю, это потому, что ему было всё до фени. Вот в чём на самом деле была причина. А Экли другое дело. Экли был очень любопытным ублюдком.Он напяливал на себя мой шерстяной пиджак. – Христа ради, попытайся не растянуть егонапрочь, – говорю. Я его всего раза два надевал. – Не растяну. Где, блять, мои сигареты? – На столе. – Он никогда не знал, где у него что. – Под твоим шарфом. Он сунул их себе в карман – в мой карман.Я перевернул свою шапку козырьком вперёд, сам не знал зачем, просто так. Я вообще занервничал почему-то. Я довольно нервный чел. – Слышь, а куда ты её повезёшь на свидание? – спрашиваю у него. – Уже придумал? – Не знаю. В Нью-Йорк, если будет время. Она себе отгул взяла только до девяти тридцати, святая простота.Мне не понравилось, как он это сказал, так что я говорю ему: – Она это сделала наверное потому, что просто не знала, насколько красивым, милым козлом ты являешься. Вот если бы она знала, она бы уж наверняка отпросилась до девяти тридцати утра. – Хорошо бы, чёрт возьми, – отвечает Стредлейтер. Ты его так просто не заденешь. Он был слишком самоуверен. – Слушай, давай без шуток. Напиши для меня сочинение, – говорит. Он уже был в пальто, уже готов уходить. – Не лезь из шкуры там, не старайся особо, просто сделай его выразительным как преисподнюю, чтоб там одни описания были. Идёт?Я не ответил ему. Не было у меня настроения на сочинения. Вот что я сказал: ?Спроси её, по-прежнему ли она держит дамки в заднем ряду?, – и всё. – Ладно, – сказал Стредлейтер, но я знал, что он не спросит. – Ну, будь здоров.Громко хлопнул дверью и свалил к чертям.Я просидел в том кресле ещё с полчаса после того как он ушёл. То есть я просто сидел в кресле и ничего не делал. Я только думал о Джейн и о том, что Стредлейтер пошёл с ней на свидание, ну вы понимаете, я так распереживался что чуть не съехала крыша, я же вам объяснил, каким озабоченным уродом был этот Стредлейтер.Внезапно Экли снова вплыл в комнату, через дверь душевой, как обычно. Впервые в своей дурацкой жизни я был действительно рад его увидеть. Он переключил мои мысли на другое.Он проторчал там фактически до ужина, всё говорил, как он ненавидит парней Пэнси, и давил большущий прыщ у себя на подбородке. Он даже не использовал свой носовой платок. Я даже не уверен, был ли у него носовой платок, если честно. Я никогда невидел чтоб он им пользовался, ни разу.Глава VКаждую субботу на ужин в Пэнси нас кормили одним и тем же. Считалось, что это большое дело, потому что нам подавали рубленое мясо. Готов поспорить на тысячу баксов, что это потому, что в воскресенье в школу приезжало полно родителей, и старик Тёрмер наверно воображал как каждая мать спрашивает своего драгоценного ребёнка что же он ел на ужин, и он бы ей ответил: ?Стейк?. Это такая липа. Видели бы вы этистейки. Они были маленькими, жёсткими и сухими, их даже резать было трудно. А к ним всегда шла картошка пюре с кучей комков, и как десерт – ?Рыжая Бетти?, слоёный пудинг из сухарей с яблоками, который не ел никто, кроме может быть маленьких из младшей школы что не знали ничего другого, – да парней вроде Экли, который жрал всё. Но снаружи было здорово, вообще-то, когда мы вышли из столовой. На земле лежало дюйма три снега (~7,5 см), а снег всё валил и валил как ненормальный. Всё это смотрелось чертовски красиво, и все начали бросаться снежками и скакать по всему двору. Это было очень по-детски, зато каждый действительно был рад.У меня не планировалось свидания или ещё чего, так что я и этот мой друг, Мэл Броссард, который ещё был в команде по реслингу, решили скататься на автобусе в Эгерстаун, съесть по гамбургеру да может посмотреть какое-нибудь дурацкое кино. Никому из нас не хотелось просто просидеть на заднице весь вечер. Я спросил Мэла, не возражает ли он, если я возьму с собой Экли. Причина, почему я спросил, была в том, что Экли не делал вообще ничего субботними вечерами, кроме как сидел в своей комнате и давил свои прыщи или стриг ногти. Мэл не возражал, но он не был в восторге от моей идеи. Ему не очень нравился Экли. Короче, мы оба вернулись в комнаты чтобы собраться, и пока я надевал галоши и остальные шмотки, я крикнул старику Экли, не хочет ли он смотаться в кино. Он вполне мог меня услышать сквозь стены душевой, но он не стал отвечать мне сразу. Он был того типа парней, которые ненавидят отвечать сразу. В конце концов он вылез, через все чёртовы занавески, остановился на пороге душевой и спросил, кто ещё кроме меня едет. Ему вечно надо было знать, кто поедет. Клянусь, если бы этот парень где-нибудь потерпел кораблекрушение, а вы спасали бы его на чёртовой шлюпке, он бы пожелал узнать, с кем он поплывёт, прежде чем залезть в неё. Я сказал ему, что Мэл Броссард поедет. Он сказал: ?Этот козёл… Ладно. Погоди секунду?. Можно подумать, он тебе большое одолжение делал.У него часов пять ушло на сборы. Пока он собирался, я подошёл к окну, открыл его и слепил снежок голыми руками. Снег очень хорошо лепился. Я никуда не бросил снежок, в общем. То есть я собирался бросить. На машину, что стояла посреди улицы. Но я изменил решение. Машина выглядела такой аккуратной и белой. Затем я попытался кинуть его в пожарный гидрант, но он тоже выглядел очень опрятным и белым. В итоге я не кинул снежок ни на что. Всё что я сделал так это закрыл окошко и ходил по комнате со снежком в руках. Немного погодя он ещё был со мной, когда я и Броссард и Эклисели на автобус. Водитель открыл дверь и заставил меня кинуть. Я говорил ему, что ни в кого не хочу кидать, но он не поверил мне. Люди никогда тебе не верят.Броссард и Экли уже смотрели картину, которую показывали, так что вот что мы сделали, мы просто взяли по паре гамбургеров и немного поиграли в пинбол, ну а потом сели на автобус обратно до Пэнси. Да мне наплевать в общем было на то что я не посмотрел кино. Это должна была быть комедия с Кэри Грантом и прочим сбродом. Кроме того, был я уже в кино вместе с Броссардом и Экли. Оба смеялись как гиены над несмешными вещами. Мне совсем не было весело сидеть рядом с ними в кино.Была ещё только четверть девятого, когда мы вернулись в общагу. Старик Броссард был заядлым игроком в бридж, поэтому он принялся рыскать по общаге, чтобы найти игроков. Старик Экли припарковался у меня в комнате вместо того чтоб идти к себе. Вот только вместо того чтоб сесть на подлокотник кресла Стредлейтера он развалился на моей кровати, своей рожей на моей подушке. Он начал говорить очень монотонным голосом и давить все свои прыщи. Я ему тыщу раз намёки делал, но я не смог от него избавиться. Всё что он делал это продолжал говорить очень монотонным голосом об одной девке с которой он якобы имел сексуальные отношения прошлым летом. Он уже рассказывал мне об этом раз сто. Каждый раз он рассказывал по-другому. В один раз он присунул ей в Бьюике своего дяди, в другой раз он спутался с ней под каким-то мостиком. Всё это было абсолютно полной ложью. Он был девственником каких свет не видывал. Сомневаюсь вообще, чтобы он хоть раз потрогал кого. Короче, в итоге я был вынужден прямо сказать ему, что я должен написать сочинение для Стредлейтера и чтобы он исчез к чёртовой матери чтоб я смог сконцентрироваться. Он в конце концов ушёл, но через какое-то время, как обычно. После его ухода я надел свою пижаму, халат и старую добрую охотничью шляпу и начал писать сочинение. Загвоздка в том, что я не мог думать о комнате, доме или ещё чём чтобы сделать описание как просил Стредлейтер. Я не особо схожу с ума от описания комнат и домов. Так что вот что я сделал, я написал о бейсбольной перчатке моего брата Алли. Это была очень описывательная вещь. На самом деле. У моего брата Аллибыла такая перчатка для левой руки. Он был левшой. Она была очень живописной, потому что у неё на пальцах, рукавице и вообще везде были написаны стихи. Зелёными чернилами. Он написал их, чтобы у него было что почитать пока он стоял на поле без дела. А теперь он мёртв. Он заболел лейкемией и умер когда мы были в штате Мэйн 18 июля 1946 года. Он бы понравился вам. Он был на два года моложе чем я, но он был раз в пятьдесят умней. Он был невероятно умным. Его учителя всегда писали письма моей матери, говорили ей, какое счастье, когда в классе есть мальчик как Алли. И они не просто подлизывались. Они правда так считали. Но это не только потому, что он был самым умным членом семьи. Он также был и самым хорошим, во многих смыслах. Он никогда ни на кого не злился. Считается, что люди с рыжими волосами очень вспыльчивые, но только не Алли, а он был очень рыжим. Я вам расскажу какого толка рыжим он был. Я начал играть в гольф когда мне было всего десять лет. Помню, летом, когда мне было примерно двенадцать, тренировался с мячом и всё такое, у меня всё было ощущение, что стоит мне внезапно обернуться, я увижу Алли. Ну я и обернулся, и пожалуйста, он сидел на своём велике с другой стороны забора – там был забор вокруг всего поля, – и он сидел там, ярдов за сто пятьдесят от меня [1 ярд = 0,91 м], смотрел как я бью по мячу. Вот таким рыжим он был. Господи, он был очень хорошим ребёнком. Он бывало так сильно смеялся над чем-то в своей голове за обеденным столом что чуть не падал со стула. Мне было всего тринадцать, и они собирались психоанализировать меня и так далее, потому что я разбил все стёкла в гараже. Я их не обвиняю. Правда не виню. Я спал в гараже в ту ночь когда он умер, и я разбил все грёбаные окна своим кулаком к дьяволу. Я даже пытался разбить все окна в микроавтобусе который у нас был тем летом, но моя рука была разбита уже вхлам к тому моменту, так что не получилось. Это было очень глупо, знаю, но я с трудом понимал что делаю, вы просто не знали Алли. Моя рука всё ещё иногда болит в дождь, и я больше не могу сжать её в кулак – в крепкий кулак я имею в виду, – но кроме этого меня больше ничего не волнует. То есть, я не собираюсь становиться проклятым хирургом, скрипачом или ещё кем угодно. В общем, вот о чём я написал в сочинении Стредлейтера. О бейсбольной рукавице моегоАлли. Она лежала в моём чемодане, так что я вытащил её и переписал все стихи что были на ней написаны. Всё что мне пришлось сделать это просто изменить имя Алли чтоб никто не узнал что это мой брат а не Стредлейтера. Я не очень хотел об этом писать, но ничего другого описательного мне в голову не пришло. А вообще, мне даже понравилось писать о ней. Это заняло у меня почти час, потому что я должен был пользоваться дурацкой печатной машинкой Стредлейтера, а она всё время заедала. А своей я не воспользовался потому что одолжил её парню этажом ниже. Было примерно пол-десятого, полагаю, когда я закончил. Я не устал, однако, так что какое-то время я смотрел в окно. Снег уже не падал, но регулярно было слышно как кто-то не может завести свою машину. А ещё было слышно как храпит Экли. Прямо через долбанные стенки душевой его было слышно. У него был гайморит, он не мог нормально дышать когда спал. Всё у этого парня было. Синусит, прыщи, убитые зубы, плохой запах изо рта, шелушащиеся ногти. Немножко жаль было этого чокнутого сукина сына. Глава VIНекоторые вещи тяжело вспомнить. Я сейчас думаю о том моменте, когда Стредлейтер вернулся со свидания с Джейн. Я не могу вспомнить точно что я делал когда услышал его грёбаные дебильные шаги где-то в коридоре. Может быть я всё ещё пялился в окно, но клянусь я не могу вспомнить. Я так, чёрт, переживал – вот почему не помню. Когда я взаправду о чём-то переживаю, я вообще ни бум-бум. Мне даже в уборную становится нужно когда я о чём-то волнуюсь. Вот только я не иду. Я слишком волнуюсь чтобы идти. Я не хочу прерывать своё волнение и куда-то идти. Если бы вы знали Стредлейтера, вы бы тоже переживали. Я ходил пару раз на двойное свидание с этим уродом, так что я знаю о чём говорю. Бессовестный он. Абсолютно. В общем, коридор был весь застелен линолеумом, так что я услышал его грязные шаги, как он идёт прямо к комнате. Я даже не помню, где я сидел когда он вошёл – на окне, в своём кресле или где ещё. Ну вот хоть убей не помню.Он вошёл, ёжась от холода. И спрашивает: ?А куда все к чёрту провалились? Тут блять прямо морг теперь?. Я даже не удосужился ответить ему. Если он настолько тупой, что не въезжает, что субботней ночью все или спят, или свалили домой на выходные, я не буду перед ним рассыпаться в объяснении. Он начал раздеваться. Он ни одного словечка не сказал про Джейн. Ни-од-но-го. И я тоже. Просто смотрел на него. Всё что я от него дождался это благодарности за одолженный пиджак. Он повесил его на вешалку и убрал в шкаф.Потом, пока он развязывал галстук, он спросил, написал ли я это треклятое сочинение для него. Я ответил, что оно лежит на его треклятой кровати. Он подошёл и прочитал его пока расстёгивал рубашку. Он читал у кровати, похлопывая себя по груди и животу, с абсолютно идиотским выражением лица. Он всегда хлопал себя по груди или там животу. С ума по себе сходил.И тут он вдруг говорит: – Твою мать, Холден. Тут же про какую-то непонятную бейсбольную варежку. – Ну так что? – отвечаю я ему с ледяным спокойствием. – Чё за ?ну так что?? Я те говорил тут должно быть о комнате написано или о доме. – Ты сказал главное чтоб было живописно. Какая блин разница дом или бейсбольная варежка? – Блядь… – Он чертовски разозлился. Реально разозлился. – Ты всё через задницу делаешь. – Он посмотрел на меня: – Мне плевать что тебя отчислили и ты сваливаешь к чёртовой матери. Ты, блять, ничего не можешь правильно сделать. Въехал? Ни-че-го. – Хорошо, верни его мне, в таком случае, – говорю. Я подошёл и взял сочинение прямо из его вонючих пальцев. А потом взял и разорвал всё. – Нахуя ты это сделал? Я даже не ответил. Просто выбросил все части в мусорную корзину. Затем я лёг на постель, и долгое время мы оба ничего не говорили. Он разделся до трусов, а я лежал и курил сигарету. Курить в общаге не разрешалось, но можно было поздно вечером или ночью, когда все спят или просто разъехались и никто не учует дыма. Кроме того, я курил чтоб пораздражать Стредлейтера. Он с ума сходил, когда кто-то нарушал правила. Он никогда не курил в общаге. Это только я курил.Он так и не сказал ни одного слова о Джейн. В конце концов спросил я: ?Ты немножко поздновато вернулся, чёрт возьми, если она отпросилась только до девяти тридцати. Она из-за тебя не успела вернуться вовремя??Он сидел посреди кровати и стриг свои вонючие ногти на ногах, когда я с ним заговорил. ?На пару минут. Ну так а кто же в субботу отписывается только до девяти тридцати, блин??Господи, как я его ненавидел. – Вы съездили в Нью-Йорк? – спрашиваю. – С дуба рухнул? Как блть мы могли съездить в Нью-Йорк если она только до девяти тридцати отписалась? – Ну да, не повезло тебе.Он взглянул на меня. ?Слушай, – говорит, – если хочешь покурить в комнате, как нащёт пойти в умывальню и покурить там? Тоже ведь комната. Тыможет и убираешься отсюда к чёрту, но мне тут ещё долго торчать.А я проигнорировал его. Я не вру. Я продолжал курить как псих. Всё что сделал так это типа повернулся на другую сторону и увидел как он стрижёт свои ёбаные ногти. Ну ж блять и школа. Ты вечно наблюдал, как кто-то то стрижёт свои уродские ногти или давит прыщи или ещё что хуже. – Ты передал ей привет от меня? – Ага-а.Чёрта с два он передал, ублюдок. – Что она сказала? Ты её спрашивал, она всё ещё оставляет все дамки в последнем ряду? – Нет, я не спрашивал. Ты чё, думаешь, мы весь вечер делали – в шашки играли, мать твою?Я даже не ответил ему. Господи Боже, как я его ненавидел. – Если вы не ездили в Нью-Йорк, куда же вы с ней ходили? – спросил я его через небольшое время. Я с трудом контролировал голос, чтобы он не дрожал как холодец. Ох, нуя яначал нервничать. У меня просто былоощущение, что что-то прошло не так.Он закончил стричь свои проклятые вонючие ногти. Слез с кровати, в своих вонючих трусах, и вдруг ему блять очень весело стало. Он подрулил к моей постели, нагнулся и стал одаривать меня шутливыми как чёрт тычками в плечо. ?Брось, – говорю. – Где ты с ней шлялся, если вы не поехали в Нью-Йорк???А нигде. Просто сидели в чёртовой тачке?. Он отвесил мне ещё один этот игривый дебильный маленький толчок в плечо. ?Хватит уже, – говорю. – В чьей тачке???Эда Бэнки?.Эд Бэнки был баскетбольным тренером Пэнси. Старик Стредлейтер был одним из его питомцев, потому что он был центровым в команде, и Эд Бэнки всегда давал ему свою машину на время, когда тот хотел. Студентам не разрешалось брать машины преподавателей, но все эти спортивные придурки были заодно. В каждой школе где я был эти скоты спортсмены всегда были заодно.Стредлейтер продолжал воевать с тенью на моём плече. Он держал зубную щётку в руке, так что он решил сунуть её себе в рот, чтоб не мешалась. – Ну так что же ты сделал? – спрашиваю. – Переспал с ней в грёбаной машине Эда Бэнки? Мой голос дрожал как не знаю что, ужасно дрожал. – Ну что ты такое говоришь. Хочешь чтобы я тебе рот с мылом намыл? – Переспал или нет? – Это профессиональная тайна, братец.Вот эту вот следующую часть я не особо хорошо помню. Всё что знаю это что я сполз с кровати, прям как раньше с раковины, и попытался ударить, со всех сил, прямо в щётку, чтобы она его сраную глотку насквозь проткнула. Но я промазал. Не попал. Всё что вышло это типа удара вскользь по черепу. Наверно ему было немножко больно, но не настолько как я хотел. То есть ему наверное могло бы быть и правда больно, но я ударил правой рукой, а я не могу сжать её как следует в кулак. Насчёт этой травмы я вам уже рассказывал.В общем, следующее что я помню – я лежу на грязном холодном полу и он сидит на моей груди с красной рожей. Прикиньте, он упёрся мне в грудь коленками, а весил он около тонны. А ещё он держал мои запястья, так что я никак не мог его треснуть. Я хотел убить его. – Да что блять с тобой не ладно? – он всё вопрошал, и его тупая рожа становилась всё красней и красней. – Убери нахуй свои сраныеколенки с моей груди, – говорю ему. Я уже почти ревел. Или не почти. – Слезь с меня, ушлёпок, урод, сволочь.Ничего он не сделал, конечно. Продолжал держать меня за запястья, а я обзывать его сукиным сыном, сукой и так далее, и так десять часов почти. Наверное, я и не смогу вспомнить всё то, что я ему говорил. Я говорил ему что он думает что может уложить под себя любую если захочет. Я говорил ему, что ему даже нет дела до того, держит девчонка все дамки в заднем ряду или нет, и всё это потому что он тупой идиотский кретин. Он ненавидел когда его называли кретином. Все кретины ненавидят когда их называют кретинами. – Закрой. Свою. Варежку. Холден, – сказал он с этим тупым красным лицом, – просто заткнись, сейчас же. – Да ты даже не знаешь имя у ней Джейн или Джин, кретин ёбаный! – Слушай, Холден, заткнись, богом клянусь – я предупреждаю, – говорит – я реально его довёл. – Если ты не заткнёшься, я тебе вломлю. – Убери свои вонючие кретинские коленки нахер с моих рёбер. – Если я тебя отпущу, ты заткнёшься?Я даже не ответил ему.Он повторил: ?Холден. Если я тебя отпущу, ты будешь держать свой язык за зубами???Да?.Он встал с меня, и я тоже встал. Мои рёбра болели как проклятые от его грязных коленей. ?Ты грязный тупой сукин сын и кретин?, – говорю я ему.Вот это его натурально взбесило. Он стал трясти своим большим идиотским пальцем перед моим лицом. – Холден, в бога душу твою мать, я предупреждаю, слышишь. В последний раз. Если ты не заткнёшь своё ебало, я тебя… – А хули?! – спрашиваю – я уже почти орал. – Вот в чём с вами всеми кретинами проблема. Вы никогда и ничего не хотите обсуждать. По этому всегда видно дебила. Они никогда не хотят обсудить ничего умно…Тут он мне врезал уже по-настоящему, и следующее что я помню это как я опять валяюсь на грёбаном кафеле. Я не помню вырубил он меня или нет, но думаю что вырубил. Довольно трудно отправить человека в нокаут, только если это не проклятое кино.Но кровища из моего носа была везде. Тогда я увидел что старик Стредлейтер стоял буквально на мне. У него под рукой были его вонючие туалетные принадлежности. ?Ну вот чё ты не заткнулся когда я просил?? – говорит. Довольно нервно. Небось испугался что я себе башку проломил когда ударился об пол. Очень плохо что я не проломил. ?Ты сам напрашивался, видит Бог?, – говорит. Хо, он так переживал.А я даже не удосужился встать. Просто валялся на полу какое-то время и продолжал называть его кретинским сукиным сыном. Я так злился, я почти ревел. – Слушай. Иди умой лицо. – Сказал Стредлейтер. – Ты слышишь меня?Я сказал ему пойти умыть его кретинское лицо – довольно по-детски так было говорить, но я был зол как чёрт. Я сказал ему остановиться по дороге в умывальню и позаимствовать на время миссис Шмидт. Миссис Шмидт была женой сторожа. Ей было под шестьдесят пять.Я всё ещё сидел там на полу до тех пор пока не услышал как старик Стредлейтер хлопнул дверью и стал спускаться по коридору к умывальне. Затем я встал. Я нигде не мог найти свою треклятую охотничью шапку. Наконец нашёл. Она была под кроватью. Я надел её на себя, развернул козырьком назад, как мне нравилось, подошёл к зеркалу и взглянул на свою глупую рожу. Вы никогда столько кровищи не видали. Она была на губах и подбородке и даже на пижаме и халате. Это немножко напугало меня, но немножко и впечатлило. Вся эта кровь и всё остальное делали меня каким-то воякой. А я только раза два в жизни и воевал, и проиграл оба раза. Никакой из меня вояка. Я пацифист, если хотите знать правду.Я смекнул, что старина Экли наверняка слышал всю эту потасовку и не спал. Так что я прошёл через душевую в его комнату, чисто посмотреть чем он занимался. Раньше я едва ли заходил к нему в комнату. Там всегда как-то странно воняло, потому что он был очень нечистоплотным в своих привычках.Глава VIIЧуть-чуть света пробилось через душевую из нашей комнаты, и я увидел его лежащим в постели. Я чертовски хорошо знал, что он только притворялся спящим. ?Экли? – спрашиваю. – Ты не спишь???Ага?.Было довольно темно, я наступил на чей-то ботинок на полу и чуть не свернул себе шею. Экли как бы сел в кровать и опёрся на свои руки. На его лицо было полно чего-то белого, от прыщей. В темноте он смахивал на какое-то привидение. – Чем ты тут занимаешься, дьявол? – спрашиваю я. – Ты ещё мать твою спрашиваешь чем я занимаюсь? Я пытался поспать пока вы, парни, не начали творить весь этот шум. За что вы там сражались-то, чёрт вас возьми? – Где выключатель? – я не мог найти свет. Я шарил рукой по всей стене. – На кой тебе свет?.. Вон около твоей руки.Наконец я нашел выключатель и включил свет. Старина Экли заслонился рукой чтоб свет не резал глаз. – Господи! – говорит. – Что за чертовщина произошла с тобой?Он имел в виду кровь и так далее. – У меня была небольшая ссора со Стредлейтером. – говорю. Потом я опустился на пол. У них в комнате никогда не было ни единого стула. Я не знаю что за херь они с ними вытворяли. – Слушай, – говорю, – не желаешь немного поиграть в канасту? Он очень любил играть в канасту. – Да у тебя кровь до сих пор течёт, Боже праведный. Ты бы лучше приложил чего-нибудь. – Сама остановится. Слушай. Хочешь ты сыграть разок в канасту или нет? – В канасту, чёрт тебя. Ты хоть знаешь сколько сейчас времени, а? – Да не много. Всего-то около одиннадцати, одиннадцати тридцати. – Всего-то! – воскликнул Экли. – Слушай. Я собираюсь встать и пойти в Церковь утром. А вы там начали орать и драться прямо посреди чёртовой… Какого чёрта вы дрались-то, вообще? – Долгая история. Не хочу тебя утомлять, Экли. Я забочусь о твоём благополучии, – ответил я ему. Я никогда не обсуждал с ним свою личную жизнь. Прежде всего, он был даже тупее Стредлейтера. Стредлейтер просто гений был по сравнению с Экли. – Эй, – говорю, – ничего если я сегодня переночую в постели Илая? Он ведь всё равно не вернётся до завтрашнего вечера, да?Я прекрасно знал что не вернётся. Илай уезжал к себе домой почти каждые выходные. – Понятия блин не имею когда он вернётся, – сказал Экли.А-а, как это меня раздражало. – Как блть ты не знаешь когда он вернётся? Он никогда не возвращается раньше чем к ночи воскресенья, разве не так? – Так, но Господи Боже, не могу же я просто сказать кому-то что они могут спать в его чёртовой кровати если захотят.Убивает меня этот парень. Я потянулся со своего места на полу и похлопал его по долбанному плечу. – Ты – принц, малыш Экли, – говорю. – Ты это знаешь? – Нет, я говорю – я не могу просто взять и разрешить кому-то спать в… – Ты настоящий принц. Ты джентльмен и ученик, малыш, – говорю. Ну он и правда таким был. – А тебе не случилось иметь при себе пару сигарет, а? Скажешь ?нет? и я помру. – Нет, не случилось, это просто факт. Слушай, какого дьявола вы подрались?Я не ответил ему. Всё что я сделал – встал, подошёл к окну и посмотрел наружу. Я ощутил себя таким заброшенным, непонятно почему. Мне захотелось умереть. – Какого дьявола вы подрались, из-за чего? – спросил Экли, наверное, в пятидесятый раз. Он определённо мне мозг проесть хотел этим вопросом. – Из-за тебя, – я сказал. – Из-за меня, серьёзно? – Ага. Я защищал твою никчёмную честь. Стредлейтер сказал, что у тебя гнилая натура. Я не мог позволить ему спокойно жить после такого.Тут он как подскочит. – Он так сказал? Не врёшь? Сказал?Я сказал ему что я лишь прикалывался, а потом я подошёл и улёгся на кровать Илая. Я так херово себя чувствовал, не объяснить. Было так чертовски тоскливо. – Эта комната воняет, – говорю. – Я отсюда чую твои носки. Ты их ни разу что ли в прачечную не отдавал? – Если тебе не нравится, можешь знаешь что сделать, – ответил Экли. Какой ж он остроумный. – Как нащёт выключить этот долбанный свет?Я не выключил его прям так вот сразу. Просто продолжал валяться на илаевской кровати, думать о Джейн и так далее. У меня просто абсолютно ехала крыша когда я думал о том как она и Стредлейтер где-то сидят в машине толстожопого Эда Бэнки. Всякий раз когда я об этом думал мне хотелось выпрыгнуть из окна. Вы просто не знаете Стредлейтера. А я знаю. Большинство парней в Пэнси только говорили о сексуальных отношениях с девчонками всё время – Экли, например, – но у старого Стредлейтера они и правда были. Я был лично знаком с как минимум двумя девчонками которых он поимел. Это правда. – Расскажи мне историю своей невероятной жизни, малыш Экли, – говорю. – Как нащёт выключить к херам долбанный свет? Мне утром надо встать на мессу.Я поднялся и выключил свет, коли уж это могло сделать его счастливым. И снова улёгся на илаевскую кровать. – Чё это ты собираешься делать – дрыхнуть в кровати Илая? – спросил Экли. Просто идеальный, блять, хозяин. – Может. Может нет. Да ты не парься. – Я не парюсь. Просто, нахрен мне не сдалось, чтобы Илай вдруг приехал и нашёл какого-то парня в крови… – Расслабься. Не собираюсь я здесь спать. Не буду я злоупотреблять твоим грёбаным гостеприимством.Пару минут спустя он уже храпел как старый хрыч. А я так и остался лежать там в темноте, но пытался больше не думать о Джейн и Стредлейтере в ёбаной тачке ёбаного Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Проблема в том, что я знаю подход этого парня, Стредлейтера. Это делало ситуацию ещё хуже. Мы однажды были на двойном свидании, в машине Эда Бэнки, и Стредлейтер сидел сзади, со своей парой, а я сидел спереди со своей. Ну и подход был у этого чела. Вот что он делал, он сначала пудрил мозги своей девушке эдаким очень тихим, честным голосом – как будто он не только красивым был, но ещё и хорошим, честнымпарнем, ага. Меня чуть не вырвало пока я его слушал. Его девчонка всё твердила: ?Нет, пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста?. Но старина Стредлейтер продолжал пудрить ей мозги этим голосом Авраама Линкольна, искренним голосом, и в конце концов сзади машины наступила ужасающая тишина. Это было нереально смущающе. Не думаю что он переспал с ней в тот вечер – но к тому определённо шло. Он был чертовскик этому близко. Пока я там лежал и пытался не думать, я услышал как старый знакомый Стредлейтер вернулся из душевой и вошёл в нашу комнату. Было слышно как он раскладывает свои грязные туалетные принадлежности и открывает окно. Он был большим любителем свежего воздуха. Потом, немного погодя, он выключил свет. Он даже не осмотрелся вокруг в поисках меня.На улице было даже ещё унылее. Не было слышно даже ни одной машины. Я ощутил себя таким одиноким и слабым, что даже захотел разбудить Экли. – Эй, Экли, – сказал я типа шёпотом, чтобы Стредлейтер не услышал меня через душевую.Меня и Экли не услышал в итоге. – Эй, Экли!Он всё ещё не слышал меня. Спал как скала. – Э-э-э-кли!Вот это он услышал, всё как надо. – Какого дьявола опять с тобой не так? – спрашивает. – Я же спал, Господи милостивый. – Слушай. Что обычно делают, чтобы уйти в монастырь? – спросил я у него. Я типа обдумывал идею уйти в какой-нибудь. – Надо быть католиком и всё прочее? – Ну разумеется ты должен быть католиком. Скотина ты, неужели ты разбудил меня только чтобы задавать тупые воп… – А-а-а, да засни уже снова. Я всё равно не собираюсь присоединяться к какому-нибудь. С моей удачей я наверно попаду только в такой, где все монахи ненастоящие. Где все – тупые бараны. Ну или просто козлы. Когда я это сказал, старик Экли выскочил из-под одеяла как чёрт из табакерки. – Слушай, – говорит, – мне плевать что ты говоришь обо мне или ещё чем, но если ты хочешь поостроумничать над моей сранойрелигией, чёрт тебя задери,.. – Успокойся, – говорю я. – Никто не собирается ничего говорить про твою грёбаную религию. Я слез с илаевской кровати и пошёл к дверям. Не собирался я больше торчать в этой ебанутой атмосфере ни секунды. Я остановился по дороге, хотя, и пожал руку Экли, и подарил ему долгое, фальшивое рукопожатие. Он выдернул её у меня. ?В чём прикол?? – спрашивает. – Ни в чём. Просто хочу поблагодарить тебя за то что ты такой чертовский принц, вот и всё, – сказал я. Сказал очень искренним, честным голосом. – Ты классный парень, Экли, детка, – говорю. – Ты знаешь это? – Ну умничай, умничай. Когда-нибудь кто-нибудь разобьёт твою…Я даже не удосужился дослушать его. Я хлопнул проклятой дверью и выполз в коридор.Все спали или гуляли или сидели дома на выходных, и было очень, очень тихо и угнетающе в коридоре. Там валялся пустой тюбик зубной пасты ?Колинос? под дверью Лихая и Хоффмана, и пока я шёл к лестнице, я всё пинал его меховыми туфлями, что были на мне. Вот что я думал сделать, я думал спуститься и посмотреть, чем там занимался мой старикан Мэл Броссард. Но вдруг я передумал. Внезапно я понял, что на самом деле мне надо убираться из Пэнси к чёртовой матери – прямо этой ночью, и всё тут. То есть не ждать ни среды, ни понедельника. Я больше не хотел там торчать. Мне тут было слишком грустно и одиноко. Так что вот что я решил сделать, я решил снять комнату в отеле Нью-Йорка – и просто отдыхать до самой среды. Затем, в среду, отправиться домой полностью отдохнувшим в отличном настроении. Я предполагал, что мои родители наверняка не увидят письмо старого Тёрмера о том, что меня отчислили, примерно до вторника или среды. Мне не хотелось вернуться домой до того, как они прочитают и хорошенько переварят это письмо. Мне не хотелось быть рядом, когда они будут читать его в первый раз. Моя мать включит истошную истеричку. Она не так плоха когда хорошенько что-то переварит, вообще-то. Кроме того, мне нужны были какие-то небольшие каникулы. Нервы у меня совсем расшатались и были абсолютно ни к чёрту. Словом, вот что я решил делать. Поэтому я вернулся в комнату и включил свет, чтобы начать собирать вещи и так далее. Да мне собственно и собирать было почти нечего. Старина Стредлейтер даже не очухался. Я закурил сигарету и полностью оделся, а потом я сложил оба чемодана Глэдстоунс которые у меня были. Это заняло у меня всего пару минут. Я очень быстрый собиральщик.Кое-что немного расстроило меня пока я упаковывался. Мне пришлось упаковать эти новые фирменные коньки, которые моя мама прислала мне буквально пару дней назад. Это расстроило меня. Так и вижу, как моя мама идёт в Сполдингс и задаёт продавцу миллион глупых вопросов, – и тут я снова вылетаю из школы. От этого мне стало довольно грустно. Она купила мне не те коньки – я хотел беговые, а она взяла хоккейные, – но я всё равно из-за этого расстроился. Почти каждый раз, как мне кто-нибудь что-нибудь дарит, я в итоге расстраиваюсь.Когда я уложил все вещи, я пересчитал свои деньги. Не помню, сколько там было точно, но порядком. Бабушка как раз прислала мне денег где-то неделю назад. Есть у меня одна бабушка, которая щедро дарит деньги. У неё уже шарики за ролики заезжают, она старая как чёрт, и вот значит она мне присылает деньги на день рождения раза четыре в год. Но даже так, со всеми этими деньгами, я подумал, что мне не стоит особо тратиться. А то ведь никогда не знаешь когда понадобятся. Поэтому я вот что сделал, я спустился на этаж и разбудил Фредерика Вудруффа, того парня, которому я одолжил печатную машинку. Я спросил его, сколько он мне за неё даст. Он был довольно богатым челом. Сказал, что он не знает. Что не особо он хочет её купить. Но в конце концов всё равно купил. Она стоила баксов под девяносто, а он дал за неё двадцать. Он злился что я его разбудил.Когда я уже полностью был готов, собрал чемоданы и остальное, я постоял у лестницы и кинул последний взор в этот долбанный коридор. Типа всплакнул. Не знаю, зачем. Я надел свою красную охотничью шапку, развернул её козырьком назад, как я люблю, и затем заорал во всю свою тупую глотку: – Доброй ночи, кретины!Готов спорить, я разбудил каждую скотину на этаже. И убежал ко всем чертям. Какой-то дурак разбросал скорлупу от орехов по всем ступенькам, и я чуть не свернул свою больную голову.Глава VIIIБыло слишком поздно для того, чтобы пытаться взять такси, так что мне пришлось идти пешком всю дорогу до станции. Было не слишком далеко, но чертовски холодно, и из-за снега было трудно идти, да и мои чемоданы дьявольски стучали мне по ногам. Хотя, я типа наслаждался свежим воздухом. Но фигня была в том, что из-за холода у меня болел нос, и ещё прямо над верхней губой, куда мне врезал Стредлейтер. Он ударил мне губу прямо о зубы, и она здорово болела. Но ушам было хорошо и тепло, в общем. У шапки что я купил были наушники, ну и я их выправил – плевать мне было как я выгляжу. Никого рядом всё равно не было. Дрыхли все.Мне довольно повезло когда я пришёл на станцию, потому что мне пришлось подождать всего десять минут до электрички. Пока я ждал, я набрал немного снега в руки и вымыл им лицо. На нём всё ещё оставалась кровь.В целом я люблю кататься на поездах, особенно по ночам, когда работают лампы, а окна такие тёмные-тёмные, и ещё кто-нибудь из этих парней ходит по коридору и продаёт кофе, сэндвичи и журналы. Обычно я беру бургер с говядиной и где-то четыре журнала. Если я еду ночью на электричке, обычно я могу даже прочитать какую-нибудь из этих дебильных историй в журнале и не стошнить. Ну вы знаете. Такие рассказы, полные парней-болванов по имени Дэвид, с квадратной мордой, и дурочек по имени Линда или Марсия, которые вечно зажигают трубки всем этим грёбаным Дэвидам. И вот я могу читать даже что-то такое, если я еду поздно на электричке. Ну, так обычно бывало. Но этот раз был другим. Мне просто не хотелось. То есть, я типа сел – и ничего не делал. Я только снял свою охотничью шляпу и положил себе в карман.И тут вдруг входит эта леди на Трентоне и садится рядом со мной. Практически весь вагон был пуст, потому что поздно и так далее, но она села напротив меня, а не на пустое место, потому что у неё была большая сумка, а я сидел сразу у входа. Она поставила сумку прямо посередине прохода, и контролёру и остальным пришлось бы её огибать. На ней были орхидеи, словно она только что с большой вечеринки или ещё откуда. Ей было где-то сорок или сорок пять, думаю, но она была очень красивой. Женщины меня просто убивают. Правда. То есть, я не говорю что я озабоченный или там кто ещё, – хотя вообще-то я довольно впечатлительный. Они мне просто нравятся, вот всё что я хочу сказать. Они вечно ставят свои проклятые сумки посреди прохода.Короче, сидели мы там, как вдруг она спрашивает меня: – Простите, но это случаем не наклейка школы Пэнси? Она смотрела на мои чемоданы, которые стояли на полке. – Да, так и есть, – отвечаю я ей. Она была права. У меня была наклейка проклятой Пэнси на одном из моих ?Глэдстоунз?. Очень банально, признаю. – О, так вы учитесь в Пэнси? – спрашивает. У неё был хороший голос. Милый телефонный в общем голос. Ей бы следовало с собой таскать телефон. – Ага, учусь, – говорю. – Ох, как мило! Возможно, вы тогда знаете моего сына, Эрнеста Морроу? Он учится в Пэнси. – Да, знаю. Он в моём классе. Её сын, без сомнения, был самым большим уродом, который когда-либо учился в Пэнси, за всю историю этой школы. Он постоянно шёл по коридору после душа, лупя всех своим вонючим старым сырым полотенцем по задницам. Вот каким конкретно типом парней он был. – Ох, как славно! – воскликнула леди. Но без слащавости. Она была просто любезной, и всё. – Обязательно скажу Эрнесту, что мы встретились, – говорит. – Могу я узнать ваше имя, милый мой? – Рудольф Шмидт, – ответил я. У меня не было охоты рассказывать ей историю всей моей жизни. Рудольф Шмидт – это имя сторожа нашей общаги. – Вам нравится Пэнси? – спрашивает она меня. – Пэнси-то? Неплохая школа. Не рай или ещё что, но такая же хорошая школа, как остальные. На некоторых отделениях довольно добросовестно обучают. – Эрнест просто обожает её. – Знаю что обожает, – говорю. И начинаю плясать вокруг неё. – Он очень хорошо адаптируется к вещам. На самом деле. То есть я имею в виду он отлично знает как приспосабливаться. – Вы так считаете? – спрашивает меня. Заинтересованная как дьявол в твоей душе. – Эрнест-то? Ну конечно, – говорю. Затем я смотрел как она снимает перчатки. Ну и полно же на ней было бриллиантов. – Я просто сломала ноготь, выходя из такси, – объяснила она. Посмотрела на меня и легонько улыбнулась. У неё была до ужаса хорошая улыбка. На самом деле. Большинство людей же вообще почти не улыбается, понимаете, или как-то некрасиво это делает. – Папа Эрнеста и я иногда переживаем за него, – говорит. – Порой нам кажется, что он не слишком общительный. – Как вы сказали? – М. Он очень чувствительный мальчик. На самом деле он никогда не ладил с другими мальчиками. Возможно, он всё воспринимает немного серьёзнее, чем следовало бы в его возрасте.Чувствительный. Я чуть не сдох. Этот парень Морроу был по чувствительности что-то около грязной сидушки унитаза. Я внимательно посмотрел на неё. Она не казалась мне идиоткой. Она выглядела так, словно довольно, блин, хорошо знала, матерью какой сволочи она была. Но никогда тут не угадаешь – я про матерей то есть. Матери все немного двинутые. Штука в том, однако, что мне понравилась мать старика Морроу. Она была не то что её сын. – Не желаете сигарету? – спросил я её.Она осмотрелась по сторонам. – Мне кажется, это места для некурящих, Рудольф, – выдала она. Рудольф. Умереть не встать. – Всё в порядке. Мы можем курить до тех пор, пока на нас не заорут, – говорю я ей. Она взяла у меня сигарету, и я дал ей огоньку.Она здорово смотрелась курящей. Она затягивалась, всё как надо, но как-то не жадно, не как другие женщины её возраста. В ней был полно шарма. Она выглядела очень привлекательно, даже сексуально, если хотите.Она как-то весело посмотрела на меня. – Я могу ошибаться, но я уверена, что ваш нос кровоточит, дорогой, – сказала она вдруг.Я кивнул и достал носовой платок. – В меня попали снежком, – говорю. – Таким, со льдом.Я наверное рассказал бы ей всё, как было на самом деле, но это бы заняло слишком много времени. Она мне понравилась, в общем. Я уже начинал немного жалеть, что сказал ей, будто меня зовут Рудольф Шмидт. – Ваш Эрни, – говорю. – Он один из самых знаменитых мальчиков в Пэнси. Вы это знали? – Не-ет, не знала.Я кивнул. – Это действительно отняло у каждого довольно много времени, чтобы узнать его. Он весёлый парень. Странный парень, во многих смыслах – знаете что я имею в виду? Вот взять хоть первый раз когда я его встретил. Когда я его впервые встретил, я подумал, что он из снобов. Вот как я подумал. Но он не такой. У него просто очень оригинальная личность, которая занимает у вас немного времени, чтобы его понять.Бедная миссис Морроу ни говорила ни слова, но йё, ты бы её видел. Я её приклеил к месту. Взять любую мать, всё что они хотят слышать – это какой замечательный у них сынок.Ну а затем я по-настоящему развернулся в своей старой как мир лжи. – А он вам рассказывал про выборы? – спрашиваю я её. – Про классные выборы?Она помотала головой. Я её в транс вогнал, походу. Да, так и было. – Ну слушайте. Всё наше стадо хотело выбрать старину Эрни президентом класса. То есть, он был единогласным выбором. Я имею в виду, он был единственным, кто мог бы справиться с этой работой, – говорю – ну и заливал же я, ёлки. – Но другой мальчик – Гарри Фенсер – был избран. А причина по которой его избрали, та простая и основная причина, была в том, что старик Эрни не дал нам его избирать. Потому что он такой до ужаса скромный и застенчивый и вообще. Он отказался… Слушайте, он реально застенчивый. Вы б попробовали чего чтоб он это смог преодолеть.Я посмотрел на неё. – Не рассказывал он вам об этом? – Нет, не говорил.Я кивнул. – В этом весь Эрни. Он не скажет. Это единственная проблема с ним – он слишком застенчивый и скромный. Вы правда должны временами пытаться его раскрепостить. В эту самую минуту, контролёр пришёл по билет миссис Морроу, и это дало мне шанс перестать трепаться. Я рад что наболтал всё это, вообще-то. Такие парни как Морроу, которые всегда лупят всех мокрым полотенцем – действительно пытаясь этим сделать кому-то больно, – они не остаются крысами только пока они дети. Они так крысами на всю жизнь и остаются. Но готов спорить, после всей чуши что я наговорил, миссис Морроу будет думать о нём как об очень скромном, робком пареньке, который не дал нам представить его в президенты. Ну, должна. Не знаю наверняка. Матери не слишком разборчивы в этом всём. – Не возражаете против коктейля? – спросил я её. Мне самому хотелось выпить один. – Мы можем пойти в вагон-ресторан. Идёмте? – Милый мой, а вам разрешено заказывать выпивку? – спросила она меня. Но не свысока, нет. Слишком она была милой и славной, чтобы быть высокомерной. – Ну, нет, на самом деле нет, но обычно я могу их брать за счёт моего роста, – говорю. – А ещё у меня седые волосы есть. Я развернулся и показал ей свои седины. Это её чертовски впечатлило. – Ну же, присоединяйтесь, почему вы не хотите? – говорю. Я был бы рад побыть с ней рядом. – Я правда не думаю, что было бы лучше. Спасибо огромное, всё равно, дружок. Но уже и вагон-ресторан скорее всего закрыт. Время довольно позднее. Она была права. Я совсем забыл, который был час.А затем она поглядела на меня и спросила то, чего я боялся от неё услышать. – Эрнест писал, что он будет дома в среду, что рождественские каникулы начнутся в среду. Я надеюсь, вас не вызвали домой раньше из-за того, что там кто-то заболел. Она, похоже, и правда переживала. Она не просто любопытствовала, по-моему. – Нет, дома всё хорошо, – говорю. – Дело во мне. У меня должна быть операция. – Ох! Мне так жаль, – говорит она. Ей правда было жаль, да. Мне тоже стало жаль что я сказал это, но было уже слишком поздно. – Да это не особо серьёзно. У меня просто эта крошечная опухоль на мозге. – Ох, нет! Она от ужаса закрыла рот рукой. – О, да со мной всё будет нормально! Она почти на поверхности. И очень-очень маленькая. Они её в два счёта удалят, за пару минут.Тут я начал читать расписание что было у меня в кармане. Просто чтобы остановить этот поток вранья. Я как начну, так могу часами врать. Вот сейчас я не вру. Буквально часами. После этого мы не слишком много говорили. Она начала читать журнал ?Вог?, который был с ней, а я иногда смотрел в окно. Она вышла в Ньюарке, городке на северо-востоке Нью-Джерси. Пожелала мне много удачи с операцией и вообще. Продолжала звать меня Рудольфом. А потом пригласила навестить Эрни летом, в Глостере, Массачусетс. Она сказала, что их дом прямо на пляже, и теннисный корт есть, но я только поблагодарил её и сказал, что собираюсь в Южную Америку с бабушкой. А это было уже чистое враньё, потому что моя бабка едва вообще выходит из дома, разве что на какой грёбаный утренник или ещё куда. Но я бы не навестил эту суку Эрни Морроу ни за какие деньги, даже если бы был в отчаянии. Глава IXПервое, что я сделал, когда вылез на Пенсильванском вокзале – зашёл в телефонную будку. Мне захотелось кому-нибудь звякнуть. Я поставил свои чемоданы прямо около будки, чтобы я мог их видеть, но когда я зашёл внутрь, я не знал, кому же позвонить. Мой брат Д. Б. был в Голливуде. Сестрёнка Фиби ложится в кровать около девяти – так что именно ей я тоже не мог позвонить. Она бы не разозлилась, если бы я её разбудил, но дело в том, что не она бы подошла к телефону. Мои родители бы подошли. Так что это отпадало. Затем я подумал звякнуть матери Джейн Галлахер и узнать, когда у Джейн начнутся каникулы, но у меня не было на это настроения. Да и вообще уже было поздно. Потом я подумал, не позвонить ли этой девочке, с которой я раньше постоянно гулял, СаллиХейс, так как я знал, что её рождественские каникулы уже начались – она написала мне длинное неискреннее письмо, где приглашала меня помочь ей нарядить ёлку в сочельник и так далее, – но я боялся, что к телефону подойдёт её мать. Её мать знала мою, и я так и видел, как она очертя голову несётся звонить моей матери и говорит что я в Нью-Йорке. Кроме того, не шибко-то мне хотелось говорить со старой миссис Хейс по телефону. Она однажды сказала Салли, что я дикарь. Сказала, что я не нормальный и что у меня нет цели в жизни. Затем я подумал, а не позвонить ли тому парню, который вместе со мной ходил в Хуттонскую школу, Карлу Люсу, но он не особо мне нравился. В общем, всё кончилось тем, что я не позвонил никому. Я вылез из будки, в которой проторчал минут двадцать, взял свои чемоданы и пошёл к туннелю, где стояли такси, – ну и взял такси.Я настолько рассеянный, блин, я дал водителю свой домашний адрес, просто по привычке, то есть я совсем забыл, что собирался окопаться в отеле на пару дней и не появляться дома, пока не начнутся каникулы. Я не думал об этом, пока мы не проехали пол-парка. Так что я говорю: – Эй, вы не могли бы развернуться, как будет возможность? Я вам не тот адрес дал. Я хочу вернуться в центр. Водитель оказался хитреньким. – Я не могу тут развернуться, Мэк. Тут одностороннее. Теперь придётся ехать до Девяностай улицы. Мне не хотелось начинать спорить. – Ладно, – говорю. Потом внезапно кое о чём подумал. – Эй, слушайте, – говорю. – Знаете этих уток на озере прямо у южного выхода Центрального парка? Такой маленький прудик? Может быть, вы, случайно, знаете, куда они подеваются, эти утки, когда там всё полностью замерзает? Может быть, вы, случайно, знаете?Я понимал, что шансы были один на миллион.Он повернулся и посмотрел на меня так, словно я был сумасшедшим. – Чё ты пытаишься сделать, друг? – спрашивает. – Смеёшься надо мной? – Нетже – я просто поинтересовался, и всё.Больше он ничего не сказал, поэтому и я молчал. Пока мы не выехали из парка к Девяностой улице. Там он сказал: – Приехали, дружище. Куда дальше? – Видите ли, дело в том, что я не хочу останавливаться ни в одном из отелей Ист-сайда, где я могу столкнуться со знакомыми людьми. Я путешествую инкогнито, – сказал я. Ненавижу говорить тупые фразы типа ?путешествую инкогнито?. Но когда я с кем-то тупым, я всегда тупо себя веду. – Вы случайно не знаете, какой оркестр играет в ?Тафте? или ?Ньюйоркере?? – Понятий не мею, Мэк. – Ну… тогда везите меня к ?Эдмонту?, – говорю. – Как насчёт остановиться по пути и выпить со мной по коктейлю? За мой счёт. У меня много денег. – Не могу, Мэк. Извиняй.Он определённо был хорошим собеседником. Потрясающая личность.Мы подъехали к отелю ?Эдмонт?, я взял номер. На мне была моя красная охотничья шапка, пока я сидел в такси, просто так, но я снял её перед регистрацией. Не хотел выглядеть как поехавший или бомж. Это очень иронично. Я не знал тогда, что этот грёбаный отель был полон извращенцев и кретинов. Все вокруг были поехавшими. Они дали мне очень стрёмный номер, из окна не было видно ничего, кроме другой стены отеля. Ну и пофиг. Мне было слишком плохо, чтобы волноваться, хороший там вид за окном или нет. Коридорный, что провёл меня до номера, был очень старым мужиком лет под шестьдесят пять. Он угнетал ещё сильней чем номер. Он был одним из тех лысых людей, которые зачёсывают сбоку волосы, чтобы прикрыть лысину. Я бы лучше ходил лысым чем так. А вообще, какая же великолепная работа для деда под шестьдесят пять. Таскать чужие чемоданы и ждать чаевых. Наверное, он не был умным, или ещё что, но всё равно это было ужасно.Когда он ушёл, я стал смотреть в окно, не снимая пальто, прям так. Больше мне было нечем заняться. Вас бы удивило то, что происходило на другой стороне отеля. Они даже не потрудились опустить занавески. Я видел одного седого дядьку, очень прилично выглядевшего мужика, в одних трусах, который делал то, чему вы не поверите, если я скажу. Сначала он поставил свой чемодан на кровать. А потом он достал оттуда все эти женские шмотки и надел на себя. Настоящие женские вещи – шёлковые чулки, туфли на каблуках, бюстгальтер и корсет, из тех, у которых верёвки висят. А затем он надел очень узкое чёрное вечернее платье. Богом клянусь. Потом он начал ходить взад и вперёд по комнате, делая эти очень маленькие шажки, как женщина, курить сигарету и смотреть на себя в зеркало. Он был совсем один, к слову. Разве что кто-то был в ванной – этого я не мог толком видеть. А вот в окне прямо над этим я увидел мужчину и женщину, которые брызгали водой изо рта друг в друга. Возможно, это был хайбол, виски с содовой, но я не видел, что у них было в стаканах. В общем, сначала он делал глоток и потом обливал всю её, потом она делала это на него – по очереди, чёрт подери. Вам бы стоило их видеть. Они были прямо в истерике всё это время, словно это была самая весёлая вещь на свете. Я не вру, отель кишел извращенцами. Я наверное был одним нормальным ненормальным во всём этом месте – а это не шибко много. Я уж даже чуть не послал телеграмму старику Стредлейтеру, чтоб он выезжал первым поездом в Нью-Йорк. Он точно бы стал королём отеля. Проблема в том, что на эту дрянь смотришь не отрываясь, даже если не хочешь. К слову, эта девушка, у которой всё лицо было забрызгано водой, была даже хорошенькая. Я грю, в этом моя большая проблема. В мыслях я, наверное, величайший секс-маньяк из всех. Иногда я могу думать об очень грязных вещах, которые я не против по возможности сделать. Я даже думаю, что это может быть очень приятно, в некотором роде, если вы оба выпили, взять девчонку да плевать водой или чем друг другу в рожу. Соль в том, что мне не нравитсясама суть. Это противно, если разобраться. Я думаю, если тебе не сильно нравится девушка, ты не будешь перед ней творить херню, а уж коли нравится, тебе должно нравиться и её лицо, а если ты любишь её лицо, ты должен не должен делать такие вещи с ним, типа обливать водой из своего рта. На самом деле очень плохо, что полно вот таких нехороших вещей иногда очень веселят. От девушек помощи мало, к слову, когда начинаешь пытаться не стать слишком пошлым, когда начинаешь пытаться не испортить что-то по-настоящему хорошее. Я знал одну такую девчонку, пару лет назад, которая была ещё хуже меня. Ох, ну и пошлой она была! Нам было весело, хотя, временами, в грязном смысле. Секс это то, что я реально не особо понимаю. Никогда, к чёрту, не знаешь, что к чему. Я всё выдумывал для себя всякие сексуальные правила, и сам их сразу же нарушал. В прошлом году я взял за правило, что я не буду увиваться за девками, которые, глядя в будущее, станут мне занозой в заднице. Я нарушил его, в общем, в ту же неделю, что и создал, – в тот же вечер, это факт. Я весь вечер провозился, обнимаясь с ужасной понторезкой по имени Анна Луиза Шерман. Я просто ничего не понимаю в этом сексе. Клянусь Богом, не понимаю.Я начал обдумывать, пока стоял у окна, не звякнуть ли старушке Джейн – я имею в виду, позвонить ей в далёкий колледж, где она была, вместо того, чтобы звонить её матери узнать, когда она приедет домой. Не разрешалось звонить студентам поздно ночью, но я уже всё продумал. Я скажу тому, кто подойдёт к телефону, что я её дядя. Я собирался сказать, что её тётя только что погибла в автокатастрофе и я должен немедленно с ней поговорить. Это бы сработало, наверняка. Единственной причиной, почему я не сделал это, было то, что я был не в настроении. Если ты не в настроении, ты такие вещи правильно не сделаешь.Немного погодя я опустился в кресло и выкурил пару сигарет. Я был довольно возбуждён. Надо признать это. Тут, внезапно, у меня возникла идея. Я вытащил свой бумажник и стал искать там адрес, который парень из Принстона, которого я встретил на вечеринке прошлым летом, мне дал. Наконец я его нашёл. Он был на сильно измявшемся в кошельке клочке бумаги, но его всё ещё можно было прочитать. Это был адрес одной девки, которая была не совсем шлюхой или типа того, но которая была не против заняться этим время от времени, сказал мне тот принстонский парень. Он однажды взял её на танцы в Принстон, так они его чуть не выкинули из-за этого. Она раньше выступала со стриптизом в кабаре или что-то вроде. В общем, я сходил к телефону и звякнул ей. Её звали Фэй Кевендиш, а жила она в отеле Стэнфорд Армс на углу 65-й и Бродвея. Трущобы, не сомневаюсь. Какое-то время я думал, что её нет дома или ещё что. Никто не брал трубку. Потом, наконец, кто-то взял телефон. – Алло? – сказал я. Я сделал свой голос весьма низким, чтобы она не сомневалась в моём возрасте. У меня вообще голос довольно низкий. – Алло, – ответил женский голос. Не слишком дружелюбно, впрочем. – Это мисс Фэй Кевендиш? – А это кто? – спросила она. – Кто чёрт возьми звонит мне в такой час ночи?Это меня немножко испугало. – Ну, я знаю, довольно поздно, – отвечаю я взрослым голосом. – Я надеюсь, вы меня простите, но я очень желал вас услышать. Я сказал это чертовски вежливо. На самом деле. – Да кто же вы? – спрашивает она. – Ну, вы меня не знаете, но я друг Эдди Бёрдселла. Он говорил, что если я когда-нибудь буду в городе, мы с вами должны увидеться и выпить коктейль-другой. – Чей? Чей вы друг? – Ё, ну и тигрицей она была по телефону. Она чуть не орала на меня. – Эдмунда Бёрдселла. Эдди Бёрдселл, – говорю. Я не мог вспомнить, Эдмунд или Эдвард его звали. Я его видел-то один раз, на грёбаной тупой вечеринке. – Я не знаю никого с такой фамилией, Джек. И если ты думаешь, что мне в кайф быть разбуженной посреди… – Эдди Бёрдселл… Из Принстона… – говорю.Было слышно, как она повторяет про себя: – Бёрдселл, Бёрдселл… из Принстона… Принстонский колледж? – Всё верно, – говорю. – Вы из Принстонского колледжа? – Ну, примерно. – О… Как там Эдди? – спрашивает. – Всё же это определённо не лучшее время звонить людям. Господи Иисусе. – Он в порядке. Просил передать вам привет. – Что ж, спасибо. Передавайте и ему привет, – говорит. – Он классный человек. Чем он теперь занимается?Она вдруг начала становиться чертовски дружелюбной. – О, ну вы знаете. Тем же самым, – говорю. Откуда чёрт возьми я знал чем он там занимается? Я его не знал почти. Я даже не знал, учился ли он ещё в Принстоне. – Слушайте, – говорю. – Вам не интересна встреча со мной где-нибудь и коктейль? – Да вы хоть понимаете, который сейчас час? – говорит. – Как вас зовут, между делом, могу я узнать? – У неё вдруг появился английский акцент. – Голос у вас звучит уж больно молодо.Я рассмеялся. – Благодарю вас за комплимент, – говорю – чертовски вежливо. – ХолденКолфилд меня зовут. – Надо было ей липовое имя назвать, да я не подумал об этом. – Что ж, слушайте, мистер Коффл. У меня не принято назначать свидания посреди ночи. Я работающая девушка. – Завтра воскресенье, – сказал я ей. – Ну, всё равно. Я предпочту прекрасный сон. Вы знаете, каково это. – Я думал, нам стоит хоть один коктейль вместе выпить. Ещё не слишком поздно. – Что ж. Вы очень милый, – говорит. – Откуда вы звоните? Где вы сейчас, в общем? – Я? Я в телефонной будке. – О… – только и сказала она. Затем повисла очень долгая пауза. – Знаете, я бы очень хотела как-нибудь с вами встретиться, мистер Коффл. Вы очень притягательно звучите. У вас голос как у очень хорошего человека. Но всё-таки поздно. – Я мог бы приехать к вам. – Что ж, обычно я бы сказала: ?Отлично?. Ну, я бы с радостью закинулась с вами коктейлем, но моей соседке по комнате случилось заболеть. Она тут пролежала весь вечер, никак не могла уснуть. Она только сию минуту закрыла глаза. Вот я о чём. – О. Это совсем плохо. – Где вы остановились? Может, мы вдвоём выпили бы завтра по паре коктейлей. – Завтра у меня не выйдет, – сказал я. – Я только сегодня ночью могу это сделать. Ну и болван же я. Не надо мне было это говорить. – Ох. Мне ужасно жаль. – Я передам привет Эдди от вас. – Правда передадите? Надеюсь, вам понравится в Нью-Йорке. Отличное место. – Я это знаю. Спасибо. Спокойной ночи, – говорю. И повесил трубку.Блин, я как дурак сам всё испортил. Надо было всё-таки договориться и хотя бы угостить её коктейлем.Глава XВсё ещё было довольно рано. Не уверен, который час, но не слишком поздно. Я ненавижу укладываться спать, когда я ещё даже не устал. Так что я открыл свои чемоданы и вытащил чистое бельё, и затем сходил в ванную, намылся и сменил майку. Что я думал сделать, я думал спуститься вниз и посмотреть, что за чертовщина творилась в Сиреневом зале. У них был такой ночной клуб, ?Сиреневый зал?, в отеле. Пока я переодевался, я чуть было не звякнул своей сестрёнке Фиб, кстати. У меня определённо было настроение поговорить с ней по телефону. С кем-то понимающим, в общем. Но у меня не было и шанса дозвониться до неё, потому что она всё-таки была ещё маленьким ребёнком и наверняка уже спала и не подошла бы к телефону. Я думал, может, бросить трубку, если ответят родители, но это бы тоже не сработало. Они б узнали меня. Моя мать всегда узнаёт, что звонил я. У неё интуиция. А так бы я точно не отказался поболтать о всякой чепухе со старушкой Фиби какое-то время. Вам бы стоило на неё поглядеть. Вы никогда в жизни не видали такого хорошенькой и умной малой. Она действительно умная. Я имею в виду, у неё одни пятёрки всё время с начала школы. Факт в том, что я один-единственный тупой в семье. Мой брат Д.Б. писатель, а мой брат Алли, который умер, я вам рассказывал, вообще был колдун. Я единственный по-настоящему тупой. Но вы должны видеть старину Фиби. У неё рыжие волосы, оттенком немного похожие на волосы Алли, совсем коротенькие в летнюю пору. Летом она закладывает их за уши. У неё красивые милые маленькие ушки. Зимой вот волосы у неё довольно длинные. Иногда мама заплетает их, а иногда нет. Они и так и так ей очень идут, в общем. Ей всего десять. Она худенькая, как я, но по-хорошему. Как раз для роликовых коньков. Я видел её однажды из окна, когда она катила через Пятую авеню в парк, и смотрелась она в самый раз худенькой, очень складной. Вам б она понравилась. Я к тому, что если вы что-то рассказываете Фиби, она точно знает, о какой чертовщине вы ведёте речь. Я к тому, что вы даже можете брать её с собой куда угодно. Если вы приведетё её на плохой фильм, к примеру, она поймёт, что это плохой фильм. Если вы приведёте её на весьма хороший фильм, она будет знать, что это весьма хороший фильм. Д. Б. и я взяли её раз посмотреть французский фильм ?Жена пекаря?, там ещё Ремю играет. Она прям обалдела. Её любимый фильм – ?Тридцать девять ступеней?, однако, с Робертом Донатом. Она знает весь этот чёртов фильм наизусть, потому что я её на него водил раз так десять. Когда этот самый Донат приезжает на эту шотландскую ферму, к примеру, когда убегает от копов и всё такое, Фиби прямо вслух говорит – именно когда шотландец в фильме говорит это: – ?Вы едите селёдку?? Она все диалоги знает назубок. А когда этот учёный в фильме, который на самом деле немецкий шпион, поднимает свой мизинец, на котором половина суставов отсутствует, чтобы показать Роберту Донату, старина Фиби его опережает – она в темноте поднимает свой мизинец передо мной, прямо перед моим лицом. Она ничего девчонка. Вам бы она понравилась. Единственная проблема в том, что иногда она немножко слишком нежная. Для ребёнка она очень эмоциональна. Правда. Что ещё она делает, она постоянно пишет книги. Только она их не заканчивает. Все они о каком-то ребёнке по имени Хейзел Вэверфилд – только наша Фиби зовёт его ?Хаззл?. Старина Хаззл Вэверфилд – девочка-детектив. Она вроде бы сирота, но её отец периодически объявляется. Отец её всегда ?высокий привлекательный джентльмен около двадцати лет от роду?. Сдохнуть можно. Старина Фиби. Богом клянусь она бы понравилась вам. Она была умной даже когда она была совсем ещё маленькой. Когда она была совсем ещё маленькой, я и Алли бывало брали её с собой в парк, особенно по воскресеньям. У Алли была парусная лодка, на которой он любил подурачиться по воскресеньям, и мы, бывало, брали нашу Фиби с собой. Она надевала белые перчатки и шла ровно между нас, как леди, все дела. И когда мы с Алли вели всякие там беседы обо всём на свете, наша Фиби слушала. Иногда забудешь, что она рядом, потому что она такая мелкая, но она даст о себе знать. Она постоянно прерывала. Она толкала или дёргала или ещё что Алли или меня и спрашивала: ?Кто? Кто это сказал? Бобби или леди?? И мы ей говорили, кто это сказал, а она такая: ?О?, – и опять слушает. Алли тоже от неё обалдевал. Я имею в виду, он её тоже любил. Ей теперь десять, и больше она уже не такая маленькая девочка, но всё равно все устоять перед ней не могут – все, кто понимают, разумеется. Короче, она была кем-то, с кем всегда хочется поговорить по телефону. Но я слишком боялся, что ответят родители, и что затем они обнаружат, что я в Нью-Йорке, вылетел из Пэнси и так далее. Так что я просто закончил надевать свою рубашку. Затем я совсем собрался и спустился на лифте в холл, поглядеть, что там происходит.За исключением пары прыщавых парней да пары шлюховатых блондинок холл был почти пуст. Но было слышно, как играют музыку в Сиреневом Зале, поэтому я пошёл туда. Народу было не особо много, но они всё равно дали мне плохой столик – где-то на задворках. Надо было сунуть бакс под нос официанту. В Нью-Йорке, брат, деньги всё решают – я не шучу. Оркестр был отвратительный. Бадди Сингер. Очень громкий, но не по-хорошему громкий – безобразно громкий. А ещё там было очень мало людей моего возраста. Фактически, никого не было моего возраста. Там были преимущественно взрослые самовлюблённые парни со своими девушками. За исключением столика прямо рядом со мной. За столиком прямо рядом со мной сидели те три девицы лет около тридцати или чуть больше. Все трое были довольно некрасивые, и на всех были такие шляпы, что сразу понятно, что они на самом деле жили не в Нью-Йорке, но вот одна из них, блондинка, была не слишком плоха. Она была типа милой, эта блондинка, и я было начал смотреть на неё многозначительным взглядом, как именно тут официант пришёл взять у меня заказ. Я заказал виски с содовой и попросил не разбавлять – это я сказал чертовски быстро, потому что если ты мнёшься и мямлишь, они думают, что тебе меньше двадцати одного, и не подадут тебе ни один алкогольный ликёр. Проблемы всё равно возникли, даже так. – Простите, сэр, – говорит он, – но вы можете как-то подтвердить свой возраст? Ваше водительское удостоверение, может быть?Я окинул его очень холодным взглядом, словно он чертовски оскорбил меня, и спросил его: – Я что, похож на несовершеннолетнего? – Я извиняюсь, сэр, но у нас есть… – Хорошо, хорошо, – говорю. Мысленно я послал всё к чёрту. – Принесите мне колы. Он начал удаляться, но я позвал его обратно. – Н’моглибэ вы добавить капельку рома туда или ещё чего-нибудь? Я его попросил. Я его очень вежливо попросил. – Не могу я сидеть в таком месте совсем трезвым. Н’могли бэ вы подлить туда немного рома или ещё чего-нибудь? – Мне очень жаль, сэр... – сказал он – и смылся. Я не держу на него зла, в общем-то. Они потеряют свою работу, если продадут несовершеннолетнему. Я грёбаный несовершеннолетний.Я начал бросать многозначительные взгляды на трёх ведьм по-новой. Вернее, на блондинку. На остальных только совсем с голодухи можно польститься. Я не пялился в открытую, нет. Я всего лишь каждую из них одарил этим очень холодным случайным взглядом. Что они сделали, однако, все трое, когда я это сделал, – они принялись хихикать как идиотки. Они небось подумали, что я был слишком юн, чтобы оценивающе смотреть на кого-либо. Это меня чертовски возмутило – можно подумать, я хотел жениться на них или что ещё. Мне следовало окатить их ледяным взглядом после того, что они сделали, но проблема была в том, что мне очень захотелось потанцевать. Иногда мне очень хочется танцевать, и это был как раз такой случай. Так что внезапно я как бы перегнулся через столик и сказал: – Девушки, не желает ли кто-нибудь из вас потанцевать?Я не спросил их грубо или ещё как. Очень вежливо – факт. Но чёрт бы их побрал, прости Господи, они подумали, что и это было чем-то ужасно смешным. И они принялись хихикать ещё больше. Я не шучу: они были тремя форменными кретинками. – Ну же, – сказал я. – Я буду танцевать с вами по очереди. Идёт? Как вам такое? Ну же, пойдёмте! Мне правда хотелось танцевать. В конце концов, блондинка поднялась потанцевать со мной, потому что было видно, что на самом деле я говорил ей, и мы вышли на площадку. Оставшиеся, двое чудищ, чуть не впали в истерику. Думаю, я должен был бы быть вдрызг пьяным, чтобы связаться с ними.Но оно того стоило. Блондинка отлично танцевала. Она вообще была одной из лучших танцовщиц, с которыми я танцевал. Я не преувеличиваю, некоторые из этих невероятно глупых девиц могут легко побить тебя в танцах. А вот возьмите действительно умную девушку – и половину времени она будет пытаться вести тебя за собой; или она будет такой неумелой танцовщицей, что лучше всего будет остаться за столом и просто напиваться с ней. – А вы умеете танцевать, – сказал я блондинке. – Вам б в профи надо. Я вот про что. Я однажды танцевал с профи, так вот вы вдвое лучше неё. Вы слыхали когда-нибудь про Марко и Миранду? – Что? – сказала она. Она и не слушала меня. Только всё выискивала кого-то глазами. – Я говорю, вы слышали когда-нибудь о Марко и Миранде? – Да не знаю. Нет. Я не знаю. – Ну, танцоры такие, а она танцовщица. Она не очень хороша, впрочем. Она делает всё как полагается, но всё равно она не так хороша. Знаете, когда девушка действительно здоровский танцор? – Что ты сказал? – спросила она. Она не слушала меня, снова-здорово. Её мысли были заняты смотрением по сторонам. – Я говорю, знаете, когда девушка действительно хорошо танцует? – У–у. – Ну слушайте. Моя рука лежит у вас на спине. Ежели мне думается, что ничего нет под моей рукой – ни задницы, ни ляжек, ни ног, вообще ничего нет – значит, девушка действительно великолепная танцовщица. Она не слушала, вот так. Так что я о ней на время забыл. Мы просто танцевали. Боже, как эта тупая девка танцевала. Бадди Сингер и его вонючий оркестр играли ?Есть лишь одно на свете…?, и даже они не смогли вполне всё разрушить. Эта песня то громче, то тише. Я не пытался делать какие-то трюки, пока мы танцевали – ненавижу парней, что вытворяют полно трюков на публику на танцплощадке, – но я её совсем закружил, и она отлично слушалась. Соль в том, что мне казалось, ей тоже нравилось танцевать – до тех пор, пока она не открыла рот и не начала пороть чушь. – Я и мои подруги видели Питера Лорри прошлым вечером, – выдала она. – Киноактёр. Собственной персоной. Он покупал газету. Он милый. – Повезло вам, – сказал я ей. – Правда повезло. Вы это знаете?Она правда была идиоткой. Но как же она танцевала. Я не мог удержаться, чтобы, ну, не поцеловать её в её дурную голову – понимаете – в макушку, прямо в пробор, ага. Она разозлилась, когда я это сделал. – Эй! Что за дела? – Просто. Ничего такого. Вы правда здорово танцуете, – сказал я. – У меня есть сестрёнка, которая ещё только в грёбаном четвёртом классе. Вы почти так же хороша, как она, а она танцует лучше, чем кто-либо – живой или мёртвый. – Следите за языком, будьте добры.Что за женщина, брат. Королева, черти её задери. – Откуда вы с подругами приехали? – спросил я её.Она не ответила мне, однако. Была занята выискиванием старины Питера Лоррисобственной персоной, полагаю. – Откуда вы с подругами приехали? – снова спросил я. – Что? – Откуда вы, девушки? Не отвечайте, если вам не хочется. Я не хочу, чтобы вы себя заставляли. – Из Сиэттла, Вашингтон, – сказала она. Делала мне большое одолжение, говоря со мной. – Вы чрезвычайно интересный собеседник, – сказал я ей. – Вам это известно? – Чего?Бросил я это дело. Всё равно она всё мимо ушей пропускала. – Не хотите немного поджиттербажить, если они заиграют быструю? Не избитый джиттербаг с прыжками или чем – а хороший и простой танец. Все усядутся, когда заиграют быструю, кроме стариков и толстяков, и у нас будет полно места. Лады? – Да это несущественно для меня, – говорит. – Эй. Сколько тебе лет-то на самом деле?Это меня задело, по некоторым причинам. – О, Господи. Зачем всё портить? – говорю. – Мне двенадцать, чёрт подери. Я переросток. – Слушай. Я уже говорила тебе об этом. Мне не нравится твоя манера речи, – сказала она. – Если ты собираешься продолжать так выражаться, я могу пойти посидеть со своими подругами, к твоему сведению.Я извинялся как чокнутый, потому что оркестр начал играть быструю. Она начала джиттербажить со мной – но очень просто и без выдумок. Она была очень хороша. Всё, что надо было делать – просто касаться её. И когда она вертелась, её милые маленькие булки дергались так здорово. Я от неё голову потерял. Вот я про что. Я был в неё наполовину влюблён к моменту, когда мы сели. Вот что не так с девушками. Всякий раз, как они делают что-то миленькое, даже если там смотреть особо не на что или они вообще тупые, ты в них наполовину влюбляешься, и тогда уже вообще не понимаешь, где же ты, чёрт возьми, очутился и что делать. Девчонки. Господи Иисусе. Они тебя с ума свести могут. На самом деле могут.Они не пригласили меня присесть за их столик – главным образом потому, что они были совсем невоспитанными, – но я всё равно к ним подсел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то-там – Крабс или Кребс. Имена двух уродин были Марти и Лаверн. Я сказал им, что меня зовут Джим Стил – просто так, без причины. Затем я попытался втянуть их в небольшую интеллигентную беседу, но это оказалось практически невозможным. Клещами из них слова было не вытянуть. Было даже не понятно, которая из них самая глупая. И все трое всё время шарили глазами по всему грёбаному залу, как будто ожидали, что в любую минуту может ввалиться толпа звёзд кино. Они видимо думали, что кинозвёзды зависают в ?Сиреневом зале?, когда приезжают в Нью-Йорк, а не в ?Сторк-клубе? или там ?Эль Марокко?. Примерно полчаса я от них добивался, где они работают у себя в Сиэттле. Все трое работали в одном страховом агентстве. Я спросил, нравится ли им их работа, но вы думаете можно было получить умный ответ от этих трёх дур? Я думал, две образины, Марти и Лаверн, были сёстрами, но они очень обиделись, когда я их спросил. Можно сказать, что ни одна не хотела выглядеть как другая, и не за что их тут обвинять, но это всё равно очень смешно. Я со всеми потанцевал – со всеми тремя – по разу. Одна страшила, Лаверн, была ещё ничего танцор, но вот другая, Марти, просто убивала. Со стариной Марти танцевать было как со Статуей Свободы. Единственным способом хоть вполовину с ней повеселиться было развлечь себя самому. Ну я возьми и скажи ей что только что видел Гарри Купера, кинозвезду, на другом конце зала. – Где? – спрашивает – очень взволнованно: – Где? – Ох, вы его упустили! Он только что ушёл. Почему вы не посмотрели сразу как я вам сказал?Она почти перестала танцевать и начала смотреть через головы людей, не видать ли его. – Ну, блин! – воскликнула она.Я ей почти сердце разбил – да нет, не почти. Мне было чертовски жаль, что я над ней пошутил. Некоторых людей нельзя разыгрывать, даже если они того заслуживают.А потом вот что произошло, очень забавное. Когда мы вернулись к столу, Марти рассказала остальным, что Гарри Купер только что был и ушёл. Ё, Лаверн и Бернис чуть с собой не покончили когда это услышали. Они все взбудоражились и спросили Марти видела ли она его и так далее. Старина Марти ответила, что видела его, но только краем глаза. Я чуть не подох.Бар закрывался на ночь, поэтому я быстренько заказал каждой по два бокала, пока всё не закрыли, а себе взял ещё две Колы. Чёртов стол ломился от количества бокалов. Одна из страшил, Лаверн, всё прикалывалась, что я пью только Колу. У неё было безупречное чувство юмора. Они с Марти пили коктейль со льдом ?Том Коллинз? – и это в середине декабря, чёрт их подери. Ничего лучше не придумали. Старина Бернис, блондинка, пила бурбон и воду. Да ещё как пила. Все трое продолжали искать по залу кинозвёзд всё это время. И почти не разговаривали – только между собой, и то чуть-чуть. Марти говорила больше остальных. Она говорила очень старомодно, пошло и скучно, тубзик например она называла ?девичьей комнатой?, а когда старый, дряхлый, несчастный кларнетист из оркестра Бадди Сингера взял соло и выдал парочку скучных вариантов основной темы, ей показалось, что это было шикарно. Его кларнет она называла ?палочкой?. Какой же она была пошлой. Другая уродина, Лаверн, считала себя очень остроумной. Всё просила меня позвонить моему отцу и спросить, чем он занят вечером. Спрашивала, есть ли у моего отца сегодня свидание или нет. Четыре раза это спросила – определённо, она была остроумной. А Бернис, блондинка, вообще почти ничего не говорила. Всякий раз, как я её о чём-то спрашивал, она переспрашивала: ?Что?? Немного погодя это начинает действовать на нервы. Внезапно, когда они всё допили, они взяли и встали и сказали, что им пора по койкам. Они сказали, что им надо рано вставать, чтобы успеть к первому выступлению в мюзик-холле в Радио-сити. Я пытался упросить их ещё немного посидеть, но они не согласились. Так что мы попрощались и всё. Я им сказал, что навещу их как-нибудь в Сиэттле, если приеду туда однажды, но я сомневаюсь, что такое будет. Что я их навещу, в смысле.С сигаретами и всем прочим чек вышел почти на тринадцать баксов. Я думал, что они хотя бы предложат оплатить напитки, что они успели выпить до меня – а я бы им не дал оплатить, естественно, но они должны были хоть предложить это. Я не особо расстроился, впрочем. Они были очень некультурными, а ещё эти грустные, смешные шляпки на них. И то, что они рано встанут ради первого выступления в Радио-сити, расстроило меня. Когда кто-то, какая-нибудь девушка в ужасно выглядящей шляпе, например, проделывает долгий путь до Нью-Йорка – из Сиэттла, Вашингтона, ну чёрт их возьми, – а заканчивается всё тем, что они встают рано утром и идут смотреть паршивое выступление в мюзик-холле Радио-сити, я невыносимо расстраиваюсь. Да я бы им всем трём сотню коктейлей купил, чтоб только они мне этого не говорили.Я ушёл из ?Сиреневого зала? вскоре после них. Они всё равно уже закрывались, да и оркестр уже давным-давно ушёл. В первую очередь, это было одним из тех мест, в которых тоска смертная, если ты не можешь хорошо с кем-нибудь потанцевать или хотя бы взять что-нибудь натурально алкогольное, а не Колу. Нет в мире ни одного ночного клуба, в котором можно долго находиться без того, чтобы хотя бы не взять ликёра и не напиться. Или если с тобой нет девушки, от которой ты действительно без ума.Глава XIВнезапно, когда я выходил из зала, у меня в голове снова всплыла Джейн Галлахер. Появилась – и уже нельзя было её оттуда выгнать. Я уселся в кресло цвета блевотины в холле и подумал о том, как она и Стредлейтер сидели в машине этого грёбаного Эда Бэнки, и хоть я был почти уверен что этот Стредлейтер не задержал там её, ну вы поняли, – я знаю Джейн как любимую книжку – я всё же не мог выкинуть её из головы. Я её знал как десять раз читаную книгу, правда. Ну то есть, помимо шашек, она обожала все атлетические виды спорта, и после нашего знакомства мы всё долгое лето играли вместе в теннис почти каждым утром, и в гольф почти каждый вечер. Я действительно её довольно близко узнал. Я не имею в виду ничего в физическом плане – нет, – но мы виделись постоянно. Вовсе не обязательно всегда флиртовать или вообще спать с девчонкой чтобы её узнать.Встретил я её из-за того, что её доберман-пинчер часто облегчался на нашей лужайке, и мою мама очень из-за этого раздражалась. Она позвонила матери Джейн и устроила большой скандал по этому поводу. Моя мать умеет устраивать огромные разборки из-за таких вот вещей. И вот что потом случилось, пару дней спустя я увидел Джейн лежащей на животе около бассейна в клубе и поздоровался с ней. Я знал, что она жила в доме по соседству, но я никогда с ней до того не заговаривал или ещё что. Она меня обдала морозом когда я с ней тогда поздоровался, к слову. Я до черта времени потратил доказывая ей что мне вообще дела нет где гадит её пёс. Ему это стоит в гостиной сделать, около стола, вот только тогда я немножко обращу на это внимание. Короче, после всего этого Джейн и я подружились. Я играл с ней в гольф тем же вечером. Она потеряла восемь мячей, помнится. Восемь. Я ужасно долго добивался от неё хотя бы того чтоб она замахивалась и била по мячу с открытыми глазами. В итоге я очень сильно улучшил её игру. Я отличный гольфист. Если я скажу, за сколько кругов я заканчиваю игру, вы мне наверно не поверите. Я даже чуть в короткометражку однажды не попал, передумал в последнюю минуту. Я подумал, что если такой ненавистник кино как я снимется в короткометражке, он окажется просто лжецом и лицемером.Странная была девчонка эта Джейн. Я не могу её назвать красавицей, тем не менее я от неё обалдевал. У неё рот был как бы больше обычного. То есть когда она разговаривала и волновалась из-за чего-нибудь, её рот как бы двигался в пятидесяти направлениях, ну, губы. Убивало меня это. И никогда она его толком не закрывала, свой рот. Он всегда был просто немного приоткрыт, особенно когда она была в гольфистской стойке или читала книгу. Она постоянно читала, читала очень хорошие книги. Читала много поэзии и так далее. Она была единственной – за исключением семьи, – кому я показывал бейсбольную перчатку Алли, на которой написаны стихи. Она никогда не видела Алли, поскольку это было её первое лето в Мейне – до этого она ездила на мыс Код, – но я ей много о нём рассказал. Ей это было интересно.Моей маме она не особо нравилась. Это потому, что моя мать всегда считала Джейн и её маму высокомерными или что-то вроде того, потому что они не всегда здоровались. Моя мать часто видела их в посёлке, потому что тогда Джейн с матерью ездили на рынок на своей ?Ласаль? с откидным верхом. Моя мать не считала Джейн красивой, к слову. А я считал. Мне просто нравилось, как она выглядит, и всё.Я помню один вечер. Это был единственный раз за всё время, когда мы с Джейн, можно сказать, поцеловались. Была суббота, дождь лил как из ведра, а я сидел на веранде – у них была большая закрытая веранда. Мы играли в шашки. Я её поддразнивал иногда, она не хотела выводить дамки из последнего ряда. Но я её не сильно дразнил. Никогда не хотелось слишком сильно дразнить Джейн. Я думаю я правда люблю злить до чёртиков девчонок, когда случай подвернётся, но вот что смешно. Девчонки которые мне нравятся больше всех это те, кого я никогда не хочу сильно дразнить. Иногда мне кажется им бы хотелось чтобы их подразнили – да нет, я знаю что это так и есть,– но как-то тяжело начать, если вы знакомы кучу времени и ты никогда их не дразнил. Итак, я говорил о вечере, когда мы с Джейн почти поцеловались. Шёл чертовски сильный дождь, мы сидели на веранде, и тут вдруг этот алкаш за которого мать её вышла замуж зашёл на веранду и спросил у Джейн, были ли в доме сигареты. Я его не больно хорошо знал, но он выглядел как тип который не будет с вами болтать если ему от вас чего не надо. Дрянь у него характер был. В любом случае Джейн не ответила ему когда он спросил были ли в доме сигареты. Этот чел снова спросил её, но она так и не ответила. Она даже не подняла глаз от доски. В конце концов чел ушёл в дом. Когда он ушёл, я спросил Джейн, в чём дело. А она не ответила даже мне. Она старалась показать что раздумывала над следующим ходом в игре. А потом вдруг слеза капнула на доску. На одно из красных полей – я так и вижу это перед собой. Она просто растёрла её пальцем. Не знаю почему, но я чертовски забеспокоился. Так что вот что я сделал, я подошёл к ней и заставил потесниться в кресле чтобы я мог сесть рядом – фактически я ей на коленки уселся. Тут она по-настоящему начала плакать, и следующее что я помню – я повсюду её целую – везде: её глаза, её нос, её лоб, её брови, её уши – всё лицо за исключением губ. Она как бы не дала мне до них добраться. В общем, это был самый близкий к поцелую момент за всё время. Немного погодя она поднялась, ушла в дом и надела свой красно-белый свитер, от которого я просто обалдел, и мы пошли на дурацкое кино. Я её спросил по дороге, пытался ли мистер Кюдехи – так звали того пьяницу – приставать к ней. Она была ещё маленькой, но у неё была потрясающая фигура, и я не доверял этому ублюдку Кюдехи. Она сказала что нет. Я так никогда и не узнал в чём чёрт возьми было дело. С некоторыми девчонками практически никогда не поймёшь, в чём дело. Я не хочу чтоб вы из-за меня подумали будто она была какой-то ледышкой или чем ещё только из-за того что мы никогда не целовались и не обнимались и не валяли всё время дурака. Она такой не была. Я постоянно держался с ней за руки. Это не особо впечатляет, я понимаю, но с ней было очень здорово держаться за руки. Большинство девчонок, если держаться с ними за руки, то их чёртова рука издыхает в твоей, или ещё они думают будто они должны двигать руку всё время, словно боясь что иначе тебе надоест или что. Джейн была другой. Вот идём мы в проклятущее кино или ещё куда, и стоит нам взяться за руки, мы уже не расцепляем их до самого конца фильма. И не шевеля руками и ничего из себя не изображая. С Джейн никогда не волнуешься, потеет у тебя рука или нет. Знаешь только, что счастлив. Действительно счастлив.Вот ещё кое-что о чём я только что подумал. Один раз, в кино, Джейн сделала такое, что я чуть не сдох. Кинохроника там была или что-то, и тут неожиданно я чувствую руку у себя на затылке, руку Джейн. Смешно это было. Я имею в виду она была маленькой и всё такое, а большинству девушек которых ты застаёшь гладящими кого-то по голове лет двадцать пять или тридцать и обычно они так делают со своими мужьями или маленькими детьми – я так иногда с сестрёнкой Фиби делаю, к примеру. Но если девочка ещё совсем маленькая, невзрослая, и так делает, это так приятно что почти убивает.В общем, вот о чём я думал пока сидел в блевотном кресле в холле. Прежние времена с Джейн. Всякий раз как я вспоминал о том что она сидела со Стрэдлейтером в грёбаной тачке Эда Бэнки я чуть не сходил с ума. Я знал что она бы ему ничего не позволила, но это всё равно сводило с ума. Я даже говорить об этом не хочу если честно.Вряд ли ещё хоть кто-то был в холле. Даже шлюховатые блондинки больше не крутились вокруг, и внезапно мне захотелось убраться ко всем чертям из этого места. Слишком оно угнетало. Да и я не устал или ещё что. Так что я поднялся в свой номер и оделся. Также я выглянул в окно посмотреть были ли там ещё все те психи, но света уже не было. Я снова спустился на лифте, взял такси и попросил водителя отвезти меня к Эрни. Это ночной клуб в Гринвич-виллидж, туда постоянно раньше ходил мой брат Д.Б., пока не продался в Голливуд. Тогда он, бывало, брал меня туда с собой. Эрни это высокий толстый цветной парень, играющий на пианино. Он ужасный сноб и не потрудится даже говорить с тобой если только ты не какая-нибудь большая шишка или знаменитость или ещё кто, но он действительно хороший пианист. Он настолько хорош что почти противно. Сам толком не знаю о чём я, но оно так и есть. Конечно, мне нравится слушать его игру, но иногда хочется перевернуть его чёртово фортепьяно вверх ногами. Я думаю это потому, что иногда во время игры он звучиткак тот кто не станет говорить с тобой если ты не большая шишка. Глава XII