"Зеркало" - Люк - PG-13, сюрр, селфцест (1/1)

Ничто так не возбуждает, как собственная фантазия (с) Чак ПаланикЛюк рассеянно ерошит рукой свои короткие волосы. Сейчас и правда было удобнее, но еще нужно было привыкнуть. Гай больше не будет их расчесывать, и к этому тоже нужно привыкать. Он один в этой комнате с зеркалом.Ему очень хотелось наглядно сравнить, получить зримые доказательства собственных внутренних перемен, утешиться ими. Ему хотелось убедиться в том, что все происходящее – реально и необратимо.Без длинных волос слишком непривычно: холодит спину, а короткие волосы слишком настойчиво колют шею, залазят под высокий воротник. Люк отстранено думает о том, как чувствует себя Аш в бою со своими длинными волосами. Хотя, о чем это он, это же Аш, он ведь лучше, и сравнивать нельзя… Люк дергает себя за короткую прядку в наивной надежде отвлечься от невеселых мыслей.Внутренних перемен в себе он не увидит. Или все же это возможно?.. Люк так пристально смотрит на себя в зеркало, что ему кажется, будто бы отражение издевательски подмигивает ему, а волосы начинают стремительно отрастать, и вот уже снова едва ощутимо щекочут открытую кожу спины. Люк на всякий случай проводит по пояснице ладонью, чтобы убедиться: у него по-прежнему короткие волосы, а у его отражения – длинные.Люк хочет увидеть, и он увидит. Он жадно всматривается в свои собственные черты, замечая, что уже больше не может позволить себе такого беспечного выражения лица, как раньше. И сейчас он не улыбается так беззаботно. Больше всего Люк боится остаться один, и поэтому он убьет в себе все легкомысленное. Или, по крайней мере, попытается вырвать это из себя. Он должен это сделать – а значит, сможет, чего бы это ни стоило. Но пока что… пока что Люку очень хочется отвлечься от всего этого. Зеркало иногда играло с ним в жестокие игры: сначала показывало Аша, а теперь – его самого до начала путешествия. Люк отводит взгляд от зеркала, а потом попросту закрывает глаза. И ему кажется, что во всем мире он один, совсем-совсем один, и даже более того – что все это не кажется, что все это на самом деле, и все, что у него есть – это собственное отражение. Забывшись, он касается зеркала, и его поверхность не кажется холодной – скорее, наоборот, она теплая; такая, как если бы он дотронулся до собственных пальцев. Фантазия ничем не ограничена, и он представляет, как собственные руки гладят его в попытке успокоить, позволить забыться. И кажется, что стоит протянуть руку – и он коснется такой же руки, и, если будет смелым в своих грезах, то сможет зарыться пальцами в рыжие волосы своего отражения.Люк хотя бы ненадолго хочет избавиться от мыслей обо всем на свете, и поэтому он, забывшись, медленно ведет рукой ниже, от живота к паху, представляя, как его отражение не осуждает его, а пытается утешить своими прикосновениями. Люк смотрит в зеркало, и видит себя прежнего; не в силах сопротивляться своим фантазиям, он протягивает руку, снова дотрагиваясь до зеркальной поверхности. У отражения золотые глаза, а не зеленые, но это неважно. Все сейчас неважно. Пальцы касаются пальцев; Люк закрывает глаза, ощущая на щеках чужое дыхание. Никто его здесь не увидит, и никто ему не помешает. Люк слегка наклоняется, и его губы прижимаются к губам его двойника, его язык касается чужого языка, но этого недостаточно, чтобы забыться. Люк смотрит на его растрепанные волосы, на его усталое лицо – неужели он выглядит так же? Неужели этого никто не замечает? Неужели никто не хочет этого заметить?Двойник протягивает к нему руки из зеркала, и его ладони осторожно поглаживают Люка по щекам, по коротким волосам, и взгляд его не выражает ни жалости, ни сочувствия. Он тянется к Люку, и тело его, ставшее материальным, без труда покидает зеркало; он прижимается к нему спиной. Он всегда был рядом, он всегда ждал, он был доказательством того, что Люк не одинок; он тянет Люка на себя, его язык скользит по языку Люка, иногда легко прикасаясь к губам. Его поцелуи настойчивы, и в них растворяется Люк и все его безрадостные мысли. Сидеть на полу не слишком удобно. За его спиной – только комната, и в ней не отражается ни Люк, ни его двойник. Сомнения и тревога стали далекими, почти неощутимыми. Это утешение, и Люк принимает его. С каждым прикосновением реальность все больше размывается. И, когда двойник тянет его к поверхности зеркала, Люк не сопротивляется. С другой стороны зеркала на него смотрит забвение, и этого ему хочется больше всего на свете.