7. (1/1)

До концерта оставалось всего каких-то пару дней. Все песни уже были выучены. Вадим даже доверил Глебу один раз смотаться на репетицию с Матрицей. Сам не поехал, чтобы не вызывать подозрений. Велел молчать тому и не высовываться и заранее предвкушал лицо Змея при виде трезвого, покорного и гладко выбритого Глеба, аккуратно одетого и никак не комментировавшего происходящее.Вернулся он рано и с довольно кислой физиономией.- Я не могу играть с ними, - прорвало его во время ужина. – Они все безрукие. Ритм-секция отвратная, звук отстойный. Стася эта на басу хуже меня лабает, Снейк Потапкину подметки лизать недостоин, а Аркадин… - и Глеб закрыл рот ладонью, чтобы только не выругаться. – Как я докатился до всего этого, а? Да и плевать, как докатился. Вадик, давай Агату вернем, а? Всем ведь только лучше будет. У меня столько идей новых песен…- Мда? – хмыкнул Вадим, дернув бровью. – И каких же?- Ну вот, послушай, например, - Глеб достал из-под стола гитару и забренчал:- Счастье мое, почему ты грустишь?..- Ох, - только и ответил Вадим, чиркая спичкой. – А еще что?- Уже было, да? – скривил рот Глеб.- Это один из главных наших хитов.- Знаешь, как убить врага, совсем не ерунда…- Было, - затянулся Вад сигариллой.- Наша красота, подлая судьба нас еще погубит навсегда…- Глеб, ты совсем не слушал наших альбомов что ли в мое отсутствие? – вспылил вдруг, и сам не понимая почему, Вадим.Глеб виновато помотал головой:- Я все с Матрицей знакомился, концерты изучал. Боялся слушать Агату…- Боялся?- Вот как раз по этой самой причине. Чтобы не услышать там все то, что еще только вызревает у меня. Надеялся, что хоть что-то припрятал, сохранил. Хоть чем-то смогу тебя удивить. Не вышло. Теперь придется переслушать все. Убивать себя – так махом.- Может, не стоит, а? – попытался вдруг остановить его Вад. – Через пару дней вернешься в свое время и там заново напишешь все эти песни. Я буду изумляться и хвалить тебя. Саша поможет тебе с музыкой. И в таком случае лучше не знать заранее во что превратится твоя задумка…Глеб покорно согласился. Он вообще с некоторых пор стал удивительно покорным. Вадим и сам не мог понять, что во всей этой ситуации напрягало его. Можно ведь было не выискивать студентов-обормотов, а ухватиться за этот последний шанс, урвать хоть немного счастья перед полным забвением. Пока Глеб молод и полон жизни. Что-нибудь да напишет помимо уже созданного. В 20 лет у всех уйма идей. Может, под его влиянием и сам Вад встрепенется, почистит перья, и Агата вновь взмоет ввысь. Мешала какая-то усталая обреченность. Какая-то уверенность, что ничего уже не исправить, что все уже уничтожено. Вот если бы тот его Глеб согласился на возрождение группы, тогда вся эта история имела бы хоть какой-то смысл, а тут… пользоваться младенцем, его неопытностью, его страхом оказаться в одиночестве и выжимать из него все соки ради ностальгии по группе, которая давно умерла даже для Вадима? Умерла группа, умер фандом, оставались разрозненные, разбросанные по стране поклонники. Не было ни фанклуба, ни движения, да и тех, кто действительно слушал Агату и знал все ее творчество, были единицы. Они задерживались в фандоме ненадолго, потом разборки братьев, их нежелание идти на контакт отталкивали свежую кровь, и все снова илом оседало на дне, словно ничего и не было. Словно не было бурных и ярких 90х, когда по ним сходили с ума. Словно и не обнимались они на сцене Лужников когда-то. Словно не было пьяных признаний в любви и верности. Словно не было Агаты.Вадим смотрел в эти бесцветные глаза, сквозь пелену которых пробивался юношеский задор и жажда жить и творить, и устало отворачивался. Все это было даже не вчера, все это осталось в другой жизни, где они были еще вместе, где не было истца с ответчиком, где Агата была нужна еще им обоим. А теперь она лежала, словно неприкаянная, на дне старой шкатулки, заваленная старыми письмами и полузабытыми воспоминаниями, засыпанная кокаином, залитая алкоголем, заваленная кладбищенской землей… и уже даже не кричала. Она просто была натурально мертва. Вадим долго стоял на ее могиле. Почти 5 лет – стоял и пытался вызвать ее к жизни, веря, что вот еще чуть-чуть поднажать, и она разроет могильный холм и выберется наружу. Но ужасного чуда не случилось. И вот теперь, когда он принял этот факт и даже перестал носить цветы к ее надгробию, ему вдруг предлагают операцию по оживлению давно сгнившего трупа. Как оживлять его? Вколоть зловонному мертвецу хорошую дозу эфедрина? Пусть подергается, как лягушка под током? Недолго мучилась Агата в высоковольтных проводах.Глядя на полного надежд и чаяний Глеба, Вадим вдруг ощутил себя безумно старым и уставшим. Не нужен был ни новый альбом, ни поклонники, ни бесконечные туры длиной в агатовские альбомные циклы. Хотелось лишь закрыться от всех, забиться в кресло с новой книжкой Брайана Грина и послать к черту все воспоминания и связанную с ними боль.Вадим полетел вместе с Матрицей. Точнее на рейс раньше, чтобы никак не пересечься со Змеем. Засел в гостинице на полдня, а потом выдвинулся в сторону клуба. На этот раз заходить в зал Вадим не стал, чтобы не привлекать излишнего внимания. И без того постарался соблюсти идеальный камуфляж: гладко выбрился, нацепил темные очки, наклеил бороду, надел едва налезшую на него старую косуху, выгреб из закромов джинсы – из тех, что пока еще застегивались на нем. Пришел ко входу заранее, одним из первых, встал в стороне и принялся высматривать в подгребавших фанатах Пашу или Егора. Ближе к началу концерта увидел, наконец, обоих и тут же ринулся к дверям, схватил их за шкирки и уволок буквально из-под носа у изумленной охраны. Оттащил в кусты, скинул очки и прорычал:- Значит, так, братва. Побаловались и хватит. Возвращайте все назад.Парни обеспокоенно переглянулись, но продолжали молчать.- Агата не вернется. Не в таком виде. Ваша затея провалилась. Возвращайте как было.- Почему? – угрюмо процедил недовольный Егор.- Да потому что невозможно совместить несовместимое! Мне 55, ему 20! Да он мне в сыновья годится! Он мечтает написать Вольно и Позорную звезду, а мне эти вещи уже оскомину на концертах набили! Он верит в светлое и прекрасное будущее, верит в то, что распад группы возможно предотвратить, так пусть реализует свои мечты в своем времени! Поскольку мне верить уже не во что, я этот распад пережил, и я сдох при попытке проглотить его! Подавился и сдох! Все, нет больше меня. Нету больше Вадима Самойлова, осталась жалкая кукла Франкенштейна, сшитая им же самим из объедков собственного трупа! Дайте хоть ему прожить жизнь по-человечески. Не разрушайте хотя бы наше прошлое!- Прошлое? – непонимающе уточнил Паша. – А оно тут причем?- Думаете, наш нынешний Глеб захочет по второму кругу проходить через Агату? У него одна электронщина на уме, в 1990-м еще жив Кормильцев. Да он уничтожит Агату, не дав ей толком распуститься. По вашей милости группы не будет ни здесь, ни там! Ни сейчас, ни тогда!- Это проблема, да, - закивал Паша, чеша в затылке. – Но только вряд ли мы что-то можем с этим сделать.- Я же сказал вам… - начал было снова Вадим, но Егор его перебил:- Допустим, вы нас убедили. Это была неудачная идея, согласны. Но только мы все равно ничего не можем уже изменить. Процесс необратим.- Но… почему?- Необратим на данном этапе. Возможно, со временем у нас получится цеплять перемещенное во времени сознание и возвращать его на место, но пока…- Зачем такие трудности! – вскричал Вад. – Почему бы вам не ухватить сознание молодого Глеба и не отправить его назад в его собственное тело?- Все не так просто, - покачал головой Паша. – Мы можем работать только с тем сознанием, которое перемещали изначально. Сознание юного Глеба мы не трогали, оно переместилось сюда автоматически и назад вернуться сможет только автоматом, как только его отсюда вытеснят. Прибор наш способен работать только с текущими сознаниями, которые существуют на момент создания прибора. Все остальное для него – несуществующая тень, фикция, с которой он работает, но ухватиться за которую он не может. Она как зыбкий песок – утекает из пальцев, как ни старайся удержать. А чтобы ухватиться за сознание нынешнего Глеба в прошлом… нам нужно научиться протягивать щупальца в прошлое. Кроме того нужно с аболютной точностью установить в какой точке времени и пространства он находится, чтобы зафиксировать его и извлечь из тела для совершения обратного переноса. А с учетом того, что вы только что нам сказали… что Глеб не собирается продолжать творить в рамках Агаты, то прошлое он уже изменил. И никакие воспоминания очевидцев нам уже больше не помогут выцепить время и место нахождения Глеба, чтобы вернуть его в наше время.- Ну, может быть, вы хотя бы попробуете вернуть в прошлое юного Глеба?- Попробовать ухватить чужую тень? Это не имеет никакого смысла, - уголок губ Егора дернулся и взлетел вверх. – Боюсь, на данный момент ситуацию не откорректировать. Но если мы еще чем-то можем вам помочь…- Идите к черту, - устало бросил Вадим, опускаясь на корточки и вновь надвигая очки на глаза.Значит, надо было выгребать так. Хотелось избить их до полусмерти, повозить мордами по асфальту как следует, да толку вот? Ничего уже не вернуть, живи так, мучайся с этим мелким мечтателем, тащи его на себе…Вадим отряхнулся и вошел в клуб, даже не глядя в сторону охраны, а те пропустили его без билета, словно почувствовали, кто это.Глеб вышел со стулом: не привык еще выступать без него. Маленький… робкий совсем пока… на меня оборачивается… Оборачивается? Сейчас скорее ищет мое лицо в толпе и, найдя, успокаивается: старший рядом, все путём. Песня за песней, Глеб словно отрабатывает повинность. Стася с клавишами, он с басом. Публика удивлена такому Глебу. Такому эмоциональному. Такому настоящему. У Вада и самого, наверное, захватило бы дух, если было бы вообще что захватывать в его давно остывшем ко всему сознании. А он там на сцене такой теплый, такой живой, такой искренний, такой чистый. Ну как с таким лицом можно петь про сто вагин? Но он поет. И в его устах это уже без всяких оговорок песня об абсолютном одиночестве. Одиночестве человека из прошлого в мире сурового настоящего, где рядом нет никого, нет даже старшего брата, осталась одна лишь его оболочка, которая пытается выполнить какие-то элементарные обязанности по отношению к младшему – и то по старой памяти. Потому что мама когда-то наказала заботиться о Глебушке. Вот и Вадим теперь не человек больше, а всего лишь функция. Мама велела, значит, буду заботиться. Хоть и меня самого больше нет.И Глеб чувствует это. Не может не чувствовать. Могильный холод. Кладбищенское равнодушие того, кто давно умер. Начал умирать десять лет назад, покорчился в агонии какое-то время да и испустил дух. Тот самый, кого сейчас бы могло захватить при виде так внезапно порозовевшего лица младшего, черты которого стали вдруг безумно красивыми. Так, что даже и фанаты в зале замерли. А уж когда он затянул Эксперимент… Вадим даже рот открыл. Не ожидал такого сюрприза. Не представлял даже, как он умудрился Снейка на это уговорить. Но пел же сейчас. Пел, как единственное, что знал и понимал своим, а не чужим восприятием. Что хотел петь. Что было ему близким и родным.- Но я лишь необходимый компонент,Чтобы проистек эксперимент…Махнула шаловливая подростковая ручонка и разнесла вдребезги четыре жизни – по две на каждого брата. И вот что им теперь делать? Как быть? За Экспериментом последовало Собачье сердце. Публика неистовствовала. А Глеб с таким отчаянием орал в микрофон:- Братцы-живодеры, за что же вы меня? За что же вы меня? За что?!Что стоявшие в толпе Паша с Егором сжались, чтобы занимать как можно меньше места и привлекать как можно меньше внимания, словно бы вся толпа вокруг знала о том, что они натворили.Вадим позволил Глебу ехать назад с группой. Пасти не стал. Решил ?обрадовать? уже в Москве, пусть хоть еще денек поживет с иллюзией счастья. Но тот, каким-то образом узнав, в каком номере остановился старший, сам ввалился к нему посреди ночи. Пьяный как черт. - Кто тебя так? – печально покачал головой Вад.- Сам. Думаешь, братик, я неспособен надраться? Ну давай, выкладывай. Я видел их в толпе. Удалось договориться?Говорить правду не хотелось, но пришлось. У Глеба на лице не дрогнул ни один мускул, когда он услышал свой приговор.- Ну что ж. Значит, так тому и быть. Но ты же не оставишь меня в этой убогой Матрице? – пьяный взгляд его был расфокусирован, но из него потоками рвалась наружу ревущая в небо мольба. – Мы же возродим Агату, а, Вадик?Вадим потер глаза шершавой ладонью, а затем едва слышно выдавил:- Нет, Глеб. Этого не произойдет.