Часть 12 (1/1)

Письмо Вячеслава. Париж, 1912 г.Дорогие мои Диана и Светлана! Я затрудняюсь, с чего мне начать это письмо. Сообщу сначала, что мы с Димой успешно добрались до Парижа и обустроились. Слуги выехали раньше нас, поэтому мы вошли в уже прибранное и чистое жилище. Фасад, конечно, надо будет поправить – долго меня не было в этом доме, нужно будет заняться им. Светлана, Диана, я хотел бы поблагодарить вас за все эти годы, что вы провели с Димой. Вы многому его научили, более того, вы обе заменили ему мать. Я очень признателен вам. И сожалею, что все произошло так. Я проклинаю все, что происходит в нашей стране и что будет происходить. Если бы не Дима, я бы ни за что не покинул Россию. Полностью разделил бы ее несчастливую участь. Но сыну такой судьбы я не хочу. И я знаю, вы меня поймете и поддержите в этом. Я был почти уверен в том, что придется покинуть эту оставленную Богом землю уже зимой 1905 года, когда только начались все эти немыслимые восстания и жуткие расправы. Девятое января залило кровью все наше государство и застило нам взор – теперь на долгие годы вперед нам не видно просвета. Я помню тот сказочный новый 1905 год, когда к нам вернулись вы, Светлана, и мы снова воссоединились. Тогда всем нам казалось, что впереди нас ждет только светлое будущее. Но мы ошиблись – вместе со всей страной. Дорогие мои, я невероятно расстроен, что вы отказались покинуть Россию вместе с нами. Мне страшно предположить, что будет происходить с ней дальше. Хотя в Европе, кажется, тоже назревает война, а, значит, и грядущий за ней хаос, но Россией этот хаос овладел уже давно – окончательно и бесповоротно. Он приковал ее к кресту голосами толпы, кричащей ?распни ее!?. Только Бог не захочет ее воскрешать: жертва не ради христианского народа. Ради чего? Я не знаю.Вы, бесспорно, поступили благородно, не захотев оставлять свою родину. Но, остерегаю вас, вам предстоят нелегкие испытания, для двух хрупких женщин не всегда совместимые с жизнью. Я оставил вам денег, вы сможете прожить на проценты от них, не бедствуя (самая меньшая благодарность, которую я мог бы вам выразить). Но все еще заклинаю вас: приезжайте к нам в Париж. Я знаю, как сильна каждая из вас, но перед грядущим цунами не устоят даже гранитные атланты Эрмитажа. Подумайте над моими словами. Я всегда буду рад принять вас. Все эти годы я наблюдал за тем, как благодаря вашим стараниям растет Дима: и духовно, и нравственно. Как его взгляд становится осмысленным и глубоким. Первое, что вдохнули в него вы, Светлана, это радость. Обделенный материнской заботой ребенок, всегда о чем-то грустящий, одинокий – вдруг засиял. Это было почти что волшебство. Скрипка… Когда я слушаю, как талантливо мой мальчик владеет сейчас этим инструментом, я понимаю, что происходит что-то магическое, и начало этой магии положили вы. Спасибо вам за этого юного скрипача, Светлана.Диана, вы научили Диму мыслить критически и не останавливаться перед трудностями. Я счастлив, что вижу в смышленых глазах мальчишки, теперь уже юноши, осознанность и глубину. От того же и печально: я замечаю грусть в его взгляде. Потому что он, как и все мы, понимает, что ждет нас. Это взгляд человека, увидевшего зарево приближающегося пожара.Дима просит меня уговорить вас приехать. Он невероятно за вас боится. Однажды он сказал фразу, от которой у меня до сих пор возникает непроизвольная дрожь и от бессилия сжимаются кулаки. Дима сказал мне: ?Папа, оставить их в России – все равно, что закинуть бабочек в духовку?. И он прав, дорогие мои. И еще. Диана, обязательно увезите свою семью из России. Вам, наследникам дворянского рода, скоро совсем перекроют воздух. Никакие заслуги вашего отца не помогут вам избежать жестокой участи. Подумайте хотя бы о брате. Грядет совсем другое время, где человека будут измерять не по его заслугам и добрым делам, а по его принадлежности к определенному сословию. И мы с вами будем зачислены в ранг низших тварей и смешаны с землей. Сберегите себя и свою семью. Но если вы, Диана, все-таки захотите остаться, я помогу вам поменять документы. Уверяю, у вас не будет иного шанса спастись в том мире, в котором вы остаетесь добровольно – кроме как отрезать нити, связывающие вас с вашей родословной. Решайте: предать родину (которой уже, по сути, нет) или семью. Каким бы ни было ваше решение, я жду ответного письма. И помогу всем, что только в моих силах. Подумайте над моими словами. Храни вас Господь.Ваш вечный союзник В.***Письмо Дианы. Вячеславу. Санкт-Петербург, 1918 г.Я не знаю, с чего начать письмо. Потому что не уверена, дойдет ли оно до вас. Начинать его с приветствия, значит, проявить крайнюю степень глупости и инфантильности. Теперь нам совсем не до приветствий и улыбок. Петербург сходит с ума, а вместе с ним – вся Россия. Люди поделились на разные лагеря и бесчинствуют внутри каждого. Изощренности их фантазии можно только позавидовать. Я – ни на одной из сторон, потому что и те, и другие, и третьи убивают, жгут, грабят – пытаются попрать все и всех, сравнять нас с землей, сравнять с землей наш прекрасный город и нашу родину. Я не знаю, к чему все это приведет, но чувствую, что дальше будет только хуже. А я, глупая, все еще пишу стихи. Пишу в стол. ?Пишу? – это громко сказано. Запоминаю собственные стихи у себя в голове. Иначе – поплачусь. Боюсь, что и это письмо могут перехватить. Но не писать, не высказываться не могу: в душе накопилось столько боли, что ей нужно найти выход. Свете легче: немногие поймут, о чем печалится ее скрипка. Двадцатый век ударил по нам. Жестоко и больно. Помните, как мы встречали 1905 – последний поистине беззаботный год? Как горели свечи на елке? Как в унисон с ними горели наши глаза – такие чистые и полные надежд? И где это все теперь? Осталось в далеких, других жизнях, случившихся, кажется, даже не с нами. Как вам, на берегах Сены, видится наша боль? Ни в коем случае не хочу упрекнуть вас в малодушии: вы спасали самое дорогое, что у вас есть – вашего сына. Будь моя воля, я бы тоже вывезла отсюда Светку… Просто как вам оттуда видится наша боль? Вы чувствуете наши раны и нашу кровь? Или ваши ощущения там притупились и не отзываются на наши вопли? Уверена, притупились. Потому что мозг имеет свойство отбрасывать самые страшные и трагичные события нашей жизни. Это нормально, иначе сойдешь с ума. Мы – здесь – сходим с ума и погибаем вместе с нашей Родиной. И это не надуманный трагизм: все вокруг рушится, и мы – в развалинах. Или уже под ними. Жалею, что не уберегла отца и брата. Но как я могла это сделать? Война, окатившая всю Европу в 1914, сделала все за меня. Бог не подсобил. Радует одно: мать за границей, жива и находится вдали от этого сжирающего все вокруг хаоса. Слезно звала меня с собой, еще в далеком 1913. Я не смогла покинуть Светку, которая не хотела оставлять родину. Признаюсь, я и сама не хотела покидать Россию. Не понимаю, что за первобытное чувство руководит нами, остающимися здесь со своей истерзанной страной, обреченными на верную смерть. Чувство долга? Совести? Памяти? Любви.Что остается нам в этих нечеловеческих условиях? Любить. Любить большой, сильной, чистой и светлой человеческой любовью. Чтобы хоть что-то в этом мире оставалось Человеческого. Возможно, вы решите, что я сошла с ума, раз в эти ужасные времена говорю о любви. Возможно. Но это все, что я могу дать взамен разрухи и безжалостных убийств. Быть может, моя любовь не восстановит общечеловеческий баланс чувств и поступков. Но она точно убережет одного – самого главного в моей жизни – человека. И, если нужно, закроет от обстрела, кровавыми следами растекаясь по тонкому прозрачному льду вечной зимы, которая теперь не покидает наш город никогда.Ваша безумная (быть может, оттого еще живая) Д.***Дневник Светланы. Ленинград. Март 1942 г.Мы постарели. Мы так постарели! Мы не чувствуем наших рук, ног, нашего тела. Наши души, кажется, вырвали из нас в самом начале этого ужасного действия: который уже по счету акт какой-то Безумной пьесы? И когда это все закончится? Опустите занавес, прошу! У актеров не осталось сил. Данте, увидев это, ужаснулся бы, осознав, как неправдоподобно описан его ад.Дина. Динька. Как же она похудела… Боюсь смотреть на себя: боюсь увидеть нечто еще более жуткое – то, что ей приходится видеть каждый день, глядя на меня. Мы, кажется, потеряли свою материальную оболочку. Мы источились, стали тоньше грифеля карандаша. И такими же хрупкими. Каждый день проживаем здесь, как последний. Каждый час. Мы, как некогда полноводные реки, ссохлись до размера ручейка. И теперь даже стыдно пробегать по каналам нашего славного города, ставшего самым огромным кладбищем мира. И я бы хотела, чтобы это было преувеличение, но, увы. Невыносимо видеть лежащие на земле силуэты. Стараешься отводить взгляд: стыдно, сил нет даже, чтобы увезти их. Обычные некогда предметы стали непосильно тяжелыми: как будто все наши тела привыкли к положенной норме в 125 граммов и теперь что-то большее унести не в силах. Какая горькая ирония! Люди погибают на каждом шагу. А мы все еще живем. Значит, есть, ради чего? У меня всегда был готов ответ на этот вопрос. Мы живем ради любви. Ради искренней общечеловеческой любви. Чтобы оставить хоть что-то человеческое в этих нечеловеческих условиях. В условиях, в которых не выживают даже звери, мы, люди, способны сделать только одно: любить. Любить ближнего, любить это небо, любить эти многострадальные камни нашего умытого кровью города. Любить. Больше нам ничего не остается. Любить вынутой из нутра душою. Из последних сил. Любить каждую минуту, как последнюю. Потому что она, действительно, может стать последней. И я люблю. Все еще смею любить. Этого у меня никто уже никогда не отнимет.