6 (1/1)

Марк Эштон умер в прошлом году в больнице. Самая отвратная смерть, какую можно придумать. Белые стены, запах гадкой еды, скрип половиц, солнце за окном, горстка грустных гомиков вокруг кровати и осознание, что тебя подкосил обычный грипп. Ты лежишь, твое тело не слушается тебя и уже начало разлагаться, а в глазах твоих печальных друзей мегаватты жизни. Они поплачут и пойдут трахаться. А ты уже никогда никуда не пойдешь.Меня там не было, но я знаю это непередаваемое чувство.Когда в 82 я вышел из веллингтонской клиники я о чем-то таком и думал. Был фантастический сентябрьский денек. Настоящая солнечная феерия напоследок. Вокруг все купалось в этом яростном живом свете, а я шел и думал, как мне умереть по-быстрому.Я даже не мог как следует испугаться. Просто думал, где достать пистолет. А все вокруг жили и продолжили бы делать это, несмотря ни на что. Даже те, кто расстроился бы, узнав, что меня не стало, продолжили жить. Мир не заметил бы моего отсутствия. Я остался один на один со своей странной болезнью. От этого оглушительного одиночества мне было некуда бежать. Я купил себе на развале теплый шарф и подумал, что вирус все равно меня прикончит, так с какой стати я буду ему помогать.Марк, должно быть, думал так же. Он очень надеялся выкрутиться. Он смотрел на меня и говорил: ?Сукин сын, что ты делаешь, чтобы не сдохнуть??Я даже не знал, что ему ответить…Я думал, что меня спасает Гетин и его мощная вера в то, что я бессмертен. Его любовь, преданность и постоянное желание меня спасти. От всего. Я был его большим, старым и больным ребенком. Мне это нравилось. Можно было валять дурака и не беспокоиться, что в 6.45 у тебя не будет тарелки безвкусного супа.А потом он сказал: Прости, родной.Все это, и еще миллион слов я выливал на беднягу Майка, а он покорно слушал меня, гладил по плечу и позволял себя обнимать.- Как ты отпустил его? – спросил он немного робко, и нерешительно. Его предельная деликатность, напоминавшая невнимательным людям равнодушие, производила на меня большое впечатление, - в смысле… как же ты… Что ты сказал?- Я сказал: ну и вали к своему морячку! – я усмехнулся. Нельзя об этом говорить серьезно. А вдруг обрушится небо.- Так и сказал?- Нет! Я взял его за плечи. Вот так... И сказал: ?Гетин, если ты не выметешься отсюда в ближайшие 45 минут, я пойду жить в клуб!?. Я сказал, что я его понимаю, и мы навсегда будем друзьями, после чего выпер отсюда пинками. Иначе он бы никогда не ушел. Он приклеился ко мне на свое чудовищное чувство вины. И я должен был его оторвать и выгнать. Я не хочу, чтобы он страдал. А он бы все равно страдал. Он собирался все бросить и остаться со мной. Представляешь? Я чуть ему нос не разбил за такие разговоры. А тот, его парень… Я называю его морячком, потому что… он такой молоденький и… не знаю почему…. Его парень торчал в это время под окнами. Он собирался стоять там всю ночь. - Вы были идеальными, - Майк вздохнул, - абсолютными, знаешь ли… Я думал, что такая любовь бывает только в сопливых фильмах про натуралов. Я бы никогда не подумал, что Гетин уйдет от тебя.- Я тоже. Но он влюбился. В нем очень много любви, много страсти. А мы с ним уже выглядели как милые старосветские супруги, не хватало только халатов и чепцов.- Он оставил тебе магазин. Это очень благородно, все-таки бизнес…- Это смешно. Но в этом весь Гетин. Он решил, что я должен жить здесь, потому что это место меня лечит и вообще… Это долгая история. Я сразу сказал: магазину конец.- Ну… Видишь – не конец. – Майк усмехнулся и придвинулся чуть ближе, - и даже очень не конец…- Я заметил. Это странная система, но ты что-то сделал с этими книгами…- Ты заметил?!- Люблю системы. Особенно те, что возникают из бардака. Я чувствовал, что он польщен, доволен и из-за этого страшно смущается. Это было очень необычно. Складывалось впечатление, что мои похвалы имеют какую-то особенную ценность, хотя я ничего толком не сказал. И он всегда менял тему. Как только я хотел говорить о Майке Джексоне, он сбегал в глухую оборону.